Дверь в лето (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 33

Если хотите понравиться мамаше, говорите, что ее ребенок — чудо. Доктор Твишелл пригласил меня сесть и великодушно разрешил заказать для него выпивку. Его ахиллесовой пятой было тщеславие. Те четыре дня не пропали для меня даром: я собрал о нем кое-какие сведения, выяснил, какие газеты он выписывал, каких степеней и почетных званий удостоен, какие книги написал. Одну из них я попытался прочесть, но увяз на девятой странице, зато нахватался кое-каких словечек.

Я представился ему писателем-популяризатором, сказал, что собираю материал для книги “Непризнанные гении”.

— И о чем она будет?

Я смущенно признался, что книга еще в стадии замысла, но мне хотелось бы начать ее с популярного рассказа о его жизни и работе… если, конечно, он поступится своей широко известной скромностью. Конечно, я хотел бы получить материал из первых рук.

Это была грубая лесть и он, конечно, на нее не клюнул. Но я напомнил ему о долге перед будущими поколениями, и он согласился подумать. К следующему дню он надумал, что я собираюсь посвятить ему не главу, а всю книгу, проще говоря — написать его биографию. Поэтому он говорил и говорил, а я записывал… по-настоящему записывал, блефовать было нельзя — время от времени он прерывался и просил меня прочесть мои заметки.

Но о путешествии во времени он помалкивал.

Наконец, я не выдержал:

— Доктор, правду ли говорят, что какой-то полковник буквально выбил у вас из рук Нобелевскую медаль?

Три минуты кряду он витиевато ругался.

— Кто вам сказал об этом?

— Доктор, мне по роду занятий приходится консультироваться в Управлении Безопасности… разве я не говорил вам об этом?

— Нет.

— Там вот, там один молодой доктор философии рассказал мне всю эту историю и совершенно искренне заявил, что ваше имя гремело бы в современной физике… если бы вы решили опубликовать ваше открытие.

— Хррмф! Чертовски верно.

— И еще я узнал, что открытие засекречено… по приказу этого полковника… Плашботтома, кажется.

— Трашботем. Трашботем, сэр. Жирный, тупой, надутый болван из тех, кто готов прибить гвоздем шляпу к голове, лишь бы не потерять. Надеюсь, когда-нибудь он так и сделает.

— Очень жаль.

— О чем вы жалеете, сэр? О том, что Трашботем — дурак? Так в этом природа виновата, а не я.

— Жаль, что мир не узнает этой истории. Я понимаю, вам запретили говорить об этом.

— Кто это мне запретил? Что захочу, то и расскажу!

— Я могу вас понять, сэр… я знаю от моих знакомых из Управления Безопасности.

— Хрррмф!

Больше в этот вечер я из него ничего не выдоил. Только через неделю он решил показать мне свою лабораторию.

Все прочие лаборатории давно были отданы другим исследователям, но лаборатория Твишелла все еще числилась за ним. Ссылаясь на режим секретности, он запретил, кому бы то ни было заходить туда, доколе вся аппаратура не рассыплется в прах. Когда мы вошли, воздух там был, как в забытом склепе.

Он еще не напился до той стадии, когда на все наплевать, да и а ногах держался твердо. Крепкий был мужик. Он развил передо мной математическое обоснование теории времени и темпоральных перемещений (ни разу не назвав их “путешествиями во времени”), но записывать за ним запретил. А я и не смог бы, если бы даже захотел. То и дело он говорил: “Ну, это очевидно…” и пер дальше, хотя очевидно это было только для него да еще, может быть, для Бога.

Когда он закончил, я спросил:

— Мои знакомые говорили, что вы так и не смогли отградуировать аппаратуру. Не снижает ли это значение открытия?

— Что? Чепуха! Если что-либо нельзя измерить, молодой человек, то это уже не наука. — Он немного поклокотал, словно чайник на конфорке. — Смотрите сюда. Я покажу вам.

Он отошел и занялся подготовкой опыта. Свою кухню он называл “фазовой темпоральной точкой”. Для человека непосвященного это была низкая платформа с решеткой вокруг нее плюс приборная доска не сложнее, чем у парового котла низкого давления. Уверен, что останься я один, я бы вскоре разобрался в управлении, но мне было строго-настрого приказано стоять на месте и ни к чему не прикасаться. Я опознал восьмипозиционный самописец Брауна, несколько мощных соленоидных переключателей, еще дюжину более-менее знакомых деталей, но без принципиальной схемы не смог связать их воедино.

Он обернулся ко мне и спросил:

— Есть ли у вас мелочь?

Я выгреб все из карманов и протянул ему. Он выбрал две новеньких пятидолларовых монеты — изящные зеленые шестиугольники из пластмассы, их выпустили только в этом году. Учитывая состояние моего бюджета, я был бы рад, если бы он выбрал монеты помельче.

— Ножик у вас есть?

— Да, сэр.

— Выцарапайте на них свои инициалы.

Я послушался. Потом он велел положить их рядом на площадку.

— Засеките время. Я перемещу их точно на неделю, плюс-минус шесть секунд.

Я уставился на часы. Твишелл начал отсчет.

— Пять… четыре… три… два… один… ноль!

Я поднял взгляд от часов. Монеты исчезли. Не скажу, что глаза мои вылезли на лоб — ведь Чак уже рассказывал мне об этом опыте но все-таки совсем другое дело — увидеть это собственными глазами.

— Через неделю мы зайдем сюда и увидим, как одна из них вернется, — оживленно сказал доктор Твишелл. — Что касается другой… вы ведь видели их обе на площадке? Вы сами их туда положили?

— Да, сэр.

— А где был я?

— У пульта управления.

Он и в самом деле все время стоял в добрых пятнадцати футах от решетки и ближе не подходил.

— Чудесно. А теперь идите сюда. — Он полез в карман. — Вот одна ваша монета. А вторую получите через неделю.

И он сунул мне в руку зеленую пятидолларовую монету с моими инициалами.

Я ничего не сказал по этому поводу, оттого что у меня отвисла челюсть. А он продолжал:

— На прошлой недели вы меня сильно раззадорили. В среду я пришел сюда, первый раз за… да, за целый год. На площадке я нашел эту монету и понял, что произошло… что произойдет… Поэтому я и решил показать вам этот опыт.

Я вертел монету, разглядывал со всех сторон.

— Она была у вас в кармане, когда мы пришли сюда?

— Конечно.

— А как она могла быть и в вашем и в моем кармане одновременно?

— Господи боже мой, человече, есть ли у вас очи, чтобы видеть? И мозги, чтобы понимать? Вы что, не можете принять очевидный факт, оттого что он выходит из рамок тупой обыденности? Вы принесли ее сюда сегодня — и мы отправили ее в прошлую неделю. Это вы видели. Несколько дней назад я нашел ее здесь. Эту же денежку… или, точнее, более поздний сегмент ее пространственно-временной структуры — она на неделю старее, немного более потертая. Но сказать, что она “та же” нельзя, как нельзя говорить, взрослый человек — то же самое, что и ребенок, из которого вырос. Он старше.

Я снова глянул на монету.

— Доктор… отправьте меня на неделю назад.

— Не может быть и речи, — сердито ответил он.

— Почему? Или ваша машина не может работать с людьми?

— Что? Конечно же, и с людьми может.

— Тогда почему бы не попробовать? Я не боюсь. Только подумайте, как чудесно будет, если я опишу в книге… собственные впечатления. Тогда я смогу собственным опытом ручаться, что машина Твишелла работает.

— Вы уже можете ручаться. Вы видели ее в работе.

— Да, — нехотя согласился я. — Но мне не поверят. Этот опыт. монетами… я его видел и верю в него. Но кто-нибудь из моих читателей может сказать, что вы — просто ловкий шарлатан и мистифицировали меня.

— Черт побери, сэр!

— Так могут сказать они. Их невозможно будет убедить, что я сам видел все то, о чем написал. А вот если вы отправите меня на неделю назад и я смогу описать свои ощущения…

— Садитесь и слушайте. — Он уселся, но для меня стула не нашлось, хотя, похоже, он на это и внимания не обратил. — Когда-то я уже экспериментировал с людьми. Именно поэтому я никогда не пойду на это снова.

— Почему? Они погибли?

— Что? Не говорите чепухи. — Он быстро глянул на меня и добавил. — Только в книге об этом не должно быть ни слова.