Дверь в лето (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 27

Это была первая добрая весть за весь вечер. Значит, Рикки все же получила приличное состояние, даже если мои деньги не попали к ней. И я вновь задал свой главный вопрос:

— Как звали бабушку Рикки? И где они жили?

— Кто жил?

— Бабушка Рикки.

— Какой Рикки?

— Дочери Майлза. Напрягите мозги, Белл. Это очень важно.

Она подскочила, как ужаленная, ткнула в меня пальцем и завопила:

— Я знаю! Ты был ее любовником, да-да. Эта гнусная маленькая ябеда… и этот ужасный кот.

Я еле сдержался при упоминании о Пите. Но все-таки сдержался. Я взял ее за плечи и чуточку встряхнул.

— Взбодритесь, Белл. Я хочу знать только одно. Где они жили? Как Майлз адресовал письма, когда писал им?

Она топнула на меня ножкой.

— Я ничего тебе не скажу! Весь вечер ты допрашиваешь меня, словно сыщик, — и тут же, словно мгновенно протрезвев, спокойно ответила. — Я не знаю. Бабку звали Хэнекер или что-то вроде. Я ее видела только один раз, в суде; они улаживали формальности с завещанием.

— Когда это было?

— Естественно, сразу после смерти Майлза.

— А когда умер Майлз?

Она снова переключилась.

— Много хочешь знать! Ты как дрянной шериф… вопросы, вопросы, вопросы!

Потом она посмотрела мне в глаза и выдала с мольбою в голосе:

— Давай забудем обо всем и будем просто сами собой. Сейм есть только ты, и я, дорогой… и у нас вся жизнь впереди. В тридцать девять лет женщина еще молода. Шульц, этот старый козел, говорил, что я моложе всех на свете! Мы можем быть так счастливы, дорогой. Мы…

“Хватит разыгрывать детектива”, — подумал я и поднялся.

— Мне пора идти, Белл.

— Куда, милый? Зачем, ведь еще рано… у нас целая ночь впереди. Я думала…

— Мне все равно, что вы думали. Я должен идти.

— Ах, дорогой! Какая жалость. Когда мы увидимся? Завтра? Я сейчас ужасно занята, но я отложу все дела и…

— Я не желаю больше вас видеть, Белл. Я ушел.

Я никогда больше ее не видел.

Добравшись домой, я сразу же нырнул в горячую ванну и растерся до красноты. Потом сел к столу и попытался привести в порядок все, что мне удалось узнать. Белл казалось, что фамилия бабушки Рикки начинается с буквы “X” — если ее бормотанье вообще хоть что-то значило, а это весьма сомнительно — и что жили они в одном из городков Аризоны или, может быть, Калифорнии. Ладно, возможно, что сыщик-профессионал и из этого извлечет пользу.

А может быть, и нет. Во всяком случае, это должно быть утомительно и дорого; я решил подождать, пока разбогатею.

Что еще я узнал?

Майлз (по словам Белл) умер году в семьдесят втором. Если он умер в этом округе, я за пару часов смогу узнать дату смерти и, возможно, узнаю что-нибудь о завещании… если все было так, к говорила Белл. Таким образом, можно было установить, где в те времена жила Рикки. Если в суде сохранились записи. (А могли и не сохраниться). Таким образом, я получал местонахождение Рикки, правда, без поправки на двадцать восемь миновавших лет и возможность разыскать ее теперь.

Если мы встретимся, то как прикажете женщине сорока одного года от роду, почти наверняка замужней, матери семейства смотреть на меня? Превращение Белл Даркин в развалину меня отрезвило. Теперь я понимал, что значит тридцать лет. Конечно, я сомневался, что Рикки, даже взрослая, осталась средоточием обаяния и доброты… но вот помнит ли она меня? То есть помнить-то конечно, помнит, но, вернее всего, как некую обезличенную персону, как человека, которого она звала “Дядя Дэн” и у которого был славный кот.

Неужели и я, вслед за Белл, питаюсь воспоминаниями о днях давно минувших?

Ну, ладно, если я найду ее, это никому не повредит. Будем в конце концов, раз в год посылать друг другу открытки к Рождеству. Не думаю, что ее супруг станет возражать против этого.

VIII

На следующий день, в пятницу, четвертого мая, вместо того, чтобы идти к себе в отдел, я отправился в Окружной Архив. Там все были очень заняты — двигали все что двигалось — попросили меня зайти через месяц. Я пошел в архив “Таймса” — портить глаза и свертывать шею за окулярами микрофота. Я знал, что Майлз умер не ранее, чем через двенадцать и не позднее, чем через тридцать шесть месяцев после того, как меня заморозили. Похоже он умер не в округе Лос-Анджелес, — тогда в газете было бы извещение о его смерти.

Естественно, никто его не обязывал умереть именно здесь. Монете умирать где угодно и никто вам не возразит.

Может быть, его смерть была зарегистрирована в архиве штата, что в Сакраменто. Я решил как-нибудь наведаться туда, а пока поблагодарил библиотекаря, позавтракал и явился в “Горничные, Инк”.

Оказалось, что мне дважды звонили, кроме этого, меня ждала записка. Всем этим я был обязан Белл. Записка начиналась словами: “Дорогой Дэн…” Я порвал ее и объявил секретарше на коммутаторе, что не желаю отвечать на звонки миссис Шульц. Потом я зашел к главному бухгалтеру и спросил, может ли он проследить судьбу некоего пакета акций. Он обещал попробовать и я назвал ему номера акций “Горничных, Инк.”, тех самых, что некогда были моими. Мне не было нужды напрягать память — мы тогда выпустили ровно тысячу акций и я оставил за собой первые пятьсот десять, а “подарок”, по случаю помолвки, состоял из акций под первыми номерами.

Вернувшись в свой закуток, я застал там Макби.

— Где вы были? — вопросил он.

— Везде помаленьку. А в чем дело?

— А вот в чем: мистер Галлуэй сегодня уже дважды заходил за вами. И я вынужден бы признаться, что не знаю, где вас носит.

— Святый Боже! Да если я всерьез понадоблюсь Галлуэю, он меня из-под земли достанет. Если бы он, вместо того, чтобы измышлять рекламные трюки, хотя бы половину своего времени посвятил коммерции, фирма бы только выиграла.

Галлуэй начал мне надоедать. Он считался коммерческим директором, а на самом деле возился только с рекламой. Может быть, я сужу предвзято; ведь меня интересует только техника, а все остальное может гореть синим пламенем.

Я знал, зачем нужен Галлуэю, честно говоря, именно поэтому я и старался не попадаться ему на глаза. Он хотел сфотографировать меня в костюме, сшитом по моде 1900 года. Я объявил, что достаточно напозировался в одежде 1970 года и что 1900 год наступил за двенадцать лет до того, как родился мой отец. Он сказал, что никто не заметит разницы, а я сказал, что не все такие болваны, как он думает. Тогда он объявил, что я неправ.

Люди этого типа врут настолько беззастенчиво, будто всерьез полагают, что никто кроме них самих, не умеет читать и писать.

— Вы неправы, мистер Дэвис, — сказал и Макби.

— Вот так? Очень жаль.

— Ваша должность — синекура. Хоть вы и числитесь за моим отделом, я не возражаю, когда вас забирает коммерческий директор. Мне кажется, там от вас больше пользы, чем где бы то ни было… и неплохо, если бы вы отпрашивались у меня, если вам приспичит уйти куда-то в рабочее время. Пожалуйста, учтите это.

Я медленно сосчитал в уме до десяти в двоичной системе.

— Мак, а вы сами отмечаетесь на табельных часах? — спроси я, наконец.

— Что? Конечно, нет. Я же главный инженер.

— Вот именно. И поэтому ходите куда и когда вам угодно. А теперь слушайте сюда, Мак: я был главным инженером этого заведения, когда вы еще и бриться-то не начали. Вы что, всерьез полагаете, что я буду отмечаться на табельных часах?

Он побагровел.

— Ладно. Тогда я вот что вам скажу: не исключено, что у вас просто не будет такой возможности.

— Не вы меня нанимали, не вам и увольнять меня.

— Ммм… посмотрим. В конце концов, я могу спихнуть на… отдел рекламы, к которому вы относитесь. Если вы вообще куда-либо относитесь. — Он глянул на мой чертежный автомат. — От вас здесь никакого толку, только портите дорогое оборудование. Бывайте здоровы.

Я посмотрел ему вслед. Тут в комнату вкатился Посыльный и положил на мой стол толстый конверт. Но я был слишком взвинчен, чтобы читать что-либо. Я отправился вниз, в кафетерий. Как и прочие службисты, Мак полагал, что результат творческой работы зависит от человеко-часов. Немудрено, что фирма годами не выпускала ничего нового.