Дверь в лето (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 19

— А? Ну, конечно. Двигай.

Он снова полез за инструкцией и я поспешно поправился:

— Иди!

— Спасибо. До свидания, — сказал он, объезжая меня.

— Тебе спасибо.

— Не за что.

Отвечал он приятным, располагающим баритоном.

Я вернулся в постель и доел свой завтрак — он тем временем должен был совсем остыть, но почему-то не остыл. Порция была явно рассчитана на какую-то птицу средней величины. Удивительно, но ее хватило и для меня, хотя я был очень голоден — наверное у меня смерзся желудок. Итак, я впервые за тридцать лет поел — в это время на земле сменилось поколение. Это косвенно подтверждалось меню — то, что я принял за копченую грудинку, оказалось “жаренными дрожжевыми полосками — национальным блюдом”.

Но, несмотря на тридцатилетний пост, еда мало занимала меня ведь вместе с завтраком они прислали газету — лос-анджелесскую “Таймс” за среду, 13 декабря 2000 года.

Формат газеты не изменился, а вот бумага была не шероховатая, а глянцевая; иллюстрации были или цветными или черно-белыми, но стереоскопическими — убей меня бог, если я понимал как они это делали. Стереоизображение получалось без красно-синих очков и прочих приспособлений. Помнится, в детстве я был совершенно очарован стереооткрыткой, рекламирующей быстрозамороженные продукты. Но та состояла из множества крошечных призм на довольно толстой пластиковой подложке, а здесь не было ничего, кроме тонкой бумаги и удивительно глубокого изображения.

Я решил просмотреть газету до конца. Работяга положил ее так, чтобы мне была хорошо видна первая страница. Но я никак не moi перевернуть страницу — все листы словно смерзлись.

Наконец, я случайно коснулся верхнего правого угла полосы. Она свернулась и отлетела — очевидно в этом месте листа заключалась некая хитрость. И другие страницы открывались легко и даже изящно — стоило мне коснуться верхнего правого угла.

Добрая половина заголовков напоминала мне старые времена, навевала ностальгическую грусть: “Ваш гороскоп на сегодня”; “Мэр на торжественном открытии нового бассейна”; “Военные ущемляют свободу печати”, — говорит нью-йоркский Солон[22]”; “Гиганты” играют два матча подряд; Внезапное потепление огорчает любителей зимнего спорта; Пакистан предупреждает Индию” и так далее в том же духе. Точно как в мои времена.

Другие заголовки были незнакомы, но сами себя объясняли:

Что касается “зомби”, то я хорошо знал, что это такое… по собственному опыту.

Некоторые слова были мне совершенно непонятны. Продолжалось выпадение “воггли”; еще три французских города были эвакуированы; король приказал засыпать пораженные площади. Король? Ну ладно, французы сами себе хозяева, а вот что это за “санитарная пудра”, которую они используют против “воггли”, что бы это ни означало? Может быть, что-то радиоактивное? Я надеялся, что они выбрали для распыления безветренный день… лучше бы в третьей декаде февраля. Я уже подцепил однажды изрядную дозу; еще в армии, по милости одного инженера, болвана проклятого. До безудержной рвоты дело не дошло, но пришлось посидеть на консервной диете, а это такое удовольствие — врагу не пожелаешь.

Прибрежное отделение лос-анджелесской полиции оснащалось Лейколсами. Начальник отделения предложил всем “сардинкам” убираться из города: “Моим людям приказано сперва стрелять, а уж потом устанавливать личность. Пора навести порядок!”

Я дал себе слово держаться подальше от Побережья, пока не разберусь, что к чему. Мне не хотелось, чтобы в меня стреляли и устанавливали личность, тем более “потом”.

Ну, это так, к примеру. Я бегло пробежал несколько статей и только потом до меня начал доходить их смысл.

И тут на меня повеяло родными ветрами: я увидел знакомые заголовки. Это были старые добрые объявления о рождениях, смертях, женитьбах и разводах, правда, сейчас там встречались слова “обязательства” и “возвраты”. Были там всякого рода списки, точь-в-точь поминальники. Я заглянул в “Список Воскресших” и нашел там свою фамилию. Это было приятно, сообщало чувство причастности.

Интереснее всего были объявления. Одно из них крепко мне запомнилось: “Молодая привлекательная вдова, одержимая страстью к путешествиям, желает познакомиться со зрелым мужчиной таких же наклонностей. Намерение: двухгодичный брачный контракт”. Нечто подобное случилось со мною.

“Горничная”, ее сестры, кузины и тетки были тут как тут, и товарный знак был тот самый, который я некогда придумал для наших бланков — крепкая деваха с метлой. Я даже пожалел, что поспешил избавиться от своего пая в “Горничных, Инкорпорейтид”: похоже, что сейчас эти акции стоили бы больше, чем все мои остальные активы. Нет, я правильно сделал. Если бы я оставил сертификат при себе, эта пара нечистых наверняка переделала бы передаточную надпись в свою пользу. Как бы то ни было, его получила Рикки и если она при этом разбогатела — дай ей бог; я не мог избрать лучшего наследника.

Я дал себе слово первым делом, не откладывая, выяснить, что стало с Рикки. Она была всем, что оставалось у меня в мире, тем более сейчас. Дорогая маленькая Рикки! Будь она на десять лет постарше, я бы и не взглянул на Белл… и не обжегся бы.

Посмотрим, сколько ей сейчас? Сорок… нет, сорок один. Трудно представить, что Рикки может быть сорок один год. Впрочем, не так уж много для женщины в мое время — а тем более сейчас. Иной раз невозможно отличить сорокалетнюю от восьмидесятилетней.

Что ж, если она богата, я позволю ей заказать выпивку и мы выпьем за упокой души нашего дорогого Пита, забавного маленького созданья.

А если что-то сорвалось и она бедна, несмотря на мои акции, тогда — черт побери, я женюсь на ней! И не посмотрю, что она старше меня на десять лет с небольшим. Такому недотепе, как я, обязательно нужен человек, который присматривал бы за мной и вовремя останавливал — и никто не смог бы сделать это лучше Рикки. В неполных десять лет она уже умела противостоять Майлзу и всему, что было связано с ним, совершенно всерьез, с девчачьей напористостью, и в сорок лет она должна быть такой же, только более зрелой.

Первый раз во времени моего пробуждения мне стало по-настоящему тепло в этой чужой стране. Рикки была ответом на все вопросы.

И тут внутренний голос сказал мне: “Послушай, болван, ты не сможешь жениться на Рикки — если она стала такой, какой обещала стать, то она уже лет двадцать, как замужем. У нее четверо детей… и старший выше тебя ростом… и, конечно, муж, которого ты вряд ли очаруешь в роли старого доброго дяди Дэнни”.

Я слушал его с отвисшей челюстью. А потом слабо возразил: “Ну ладно, ладно — я снова опоздал. Но все равно найду ее. Не расстреляют же меня за это. В конце концов только она — единственная из всех — понимала Пита”.

Я “перевернул” страницу, помрачнев от мысли, что потерял обоих — и Рикки, и Пита. А потом задремал прямо над газетой и проспал до тех пор, как мой Работяга или его двойник принес ленч.

Мне приснилось, что Рикки держит мою голову в своих ладонях и говорит:

— Все хорошо, Дэнни. Я нашла Пита и мы вдвоем пришли к тебе. Правда, Пит?

— Мяааау!

Добавочный вокабулярий оказался весьма кстати, когда я взялся читать исторические обзоры. За тридцать лет много всего может произойти, но чего ради приписывать это к истории — ведь каждый, кроме меня, и так хорошо обо всем этом знает? Я почти не удивился, узнав, что Великая Азиатская Республика вытеснила нас с южноамериканских рынков, это было предопределено Тайваньским договором. Еще менее меня удивило превращение Индии в лоскутное одеяло, вроде Балкан. Известие о том, что Англия стала провинцией Канады ненадолго заняло меня. Кто из них — хвост, а кто — собака? Я не стал читать о биржевой панике 1987 года: я не мог считать трагедией то, что золото подешевело и больше не является мерилом денег, а сколько народу при этом разорилось, касалось меня еще меньше. Золото — замечательный технический металл, его можно применять где угодно.