Дверь в лето (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 1

Роберт Хайнлайн

Дверь в лето

Предисловие

…В глубоком космосе к неведомой цели летит корабль. Одно столетие сменяет другое, давно позабыта Земля, народилась новая космогония, основанная на суевериях. Люди рождаются, воюют и умирают, а корабль все летит…

…Теократическая диктатура в Соединенных Штатах. Но американцы не утратили свободолюбия, Каббала — глубоко законспирированное подполье — готовит освободительный переворот…

…Молодой офицер Лунной базы ценой своей жизни спасает Землю от ядерной бомбардировки…

Обо всем этом (и о многом другом) написал Роберт Энсон Хайнлайн, патриарх американской научной фантастики.

“Пророку нет нужды в точности”, — сказал однажды Лайонель Спрэг де Камп, и эти слова вполне определяют творчество Хайнлайна. Следует лишь добавить, что пророку нет нужды в Настоящем, его миссия — толкование Прошлого и предречение Будущего. Читая произведения, включенные в этот сборник, вы и сами очутитесь и в прошлом и в будущем разом: для нас даты, указанные Хайнлайном, давно миновали, но описанные события — еще предстоят. Так уж получилось, а ведь критики, в свое время, называли Хайнлайна осторожным пророком. Впрочем, сам себя он пророком не считал и очень удивлялся, когда его предвидения обретали плоть. А их было великое множество: Хайнлайн публиковался с 1939 года, а последний свой роман — “Кот, проходящий сквозь стены” — издал за неполный год до кончины, в 1987 году. В фантастике, где литературная мода более изменчива, чем женская в Париже и Риме, мало примеров творческого долголетия. Можно уверенно сказать, что Хайнлайн никогда не пользовался процентами со славного имени, с былой популярности, хотя заслуг и наград у него хватало. Четыре раза ему присуждали высокопрестижную премию “Хьюго”, еще в начале пятидесятых он обеспечил себе место в “Зале Славы научной фантастики” повестью “Дороги должны катиться”, а в 1974 году — удостоился титула “Великий Мастер”.

Хайнлайн вполне оправдывал высокий титул. Мы по нескольку раз на дню слышим о новых открытиях в науке и технологии, слышим и забываем, а Хайнлайн умел драматизировать и, скажем так, социологизировать любое из них. Но не к этому сводился его талант, иначе он был бы не Великим Мастером, а лишь одним из эпигонов Жюля Верна, невесть почему пережившим свои времена. Свои рассказы, повести и романы он населил очень живыми, чаще всего — симпатичными героями. Надо сказать, что слово “герой” здесь вовсе не синоним слова “персонаж”, у Хайнлайна оно несет, скорее, исконный патетический смысл. В центре любого повествования стоит человек, способный быстро адаптироваться к новой, нередко — катастрофической реальности или успешно ей противостоять. И еще один признак — все они одолевают не только внешние обстоятельства, но в первую очередь — внутреннюю слабость, телесную или духовную.

Именно таков Дэн Дэвис — от его лица ведется повествование в романе “Дверь в лето”. Главное для него — естественно справедливое положение вещей, а все прочее, включая и само Время — только мелкие помехи. Он далеко не супермен — его рассказ начинается запоем, а кончается тихим семейным счастьем и “романом” с модернизированной чертежной доской (этакий технарский эквивалент башни из слоновой кости) — но именно этим и симпатичен. И еще один секрет живучести Дэна — ему здорово везет на хороших людей, их оказывается много и в настоящем и в будущем, стоит только поискать.

ДВЕРЬ В ЛЕТО

I

Незадолго до Шестинедельной войны мы с Петронием Арбитром,[1] — это мой кот — зимовали на старой ферме в Коннектикуте. Сомневаюсь, чтобы мне снова захотелось провести там зиму — все время со стороны Манхэттена дул порывистый ветер, а дом был сборный, из тех, что и в безветрие горят не хуже оберточной бумаги. Если эта ферма сохранилась по сей день, она наверняка так загажена радиоактивными осадками, что ее не снимет даже нищий, но в те времена нам с Питом там нравилось. Водопровода не было и потому арендная плата была вполне приемлемой. Кроме того, окна столовой выходили на север, а при таком свете удобно чертить.

К минусам этого дома следует отнести обилие дверей: их было одиннадцать, точнее, двенадцать, если считать собственную дверь Пита. Эта дверь, собственно, была дырой в окне нежилой спальни. Я вырезал ее по габариту питовых усов и прикрыл дощечкой. Изрядную часть своей жизни я провел, открывая двери котам. Однажды я прикинул, что за свою историю человечество употребило на это занятие ни много ни мало девятьсот семьдесят восемь человеко-веков. Могу показать вам мои расчеты.

Обычно Пит пользовался своей дверью, но бывали случаи, когда он заставлял меня открывать ему человеческую дверь, особенно, если на дворе был снег. Еще пушистым котенком Пит выработал для себя простую философию, согласно которой я отвечал за еду, жилье и погоду, а он — за все прочее. За погоду он взыскивал с меня особенно строго, а зимы в Коннектикуте хороши только на рождественских открытках. Той зимой Пит регулярно инспектировал свою дверь, но не выходил — ему не нравилось белое вещество, покрывшее землю, и он начинал приставать ко мне, требуя открыть людскую дверь.

Он был твердо убежден, что за одной из дверей обязательно должно быть лето. Это означало, что каждый раз я должен был обходить все одиннадцать дверей и держать каждую открытой до тех пор, пока он не убеждался, что за ней все та же зима, и не разочаровывался в своих поисках.

Пит оставался в доме до тех пор, пока неумолимая естественная гидравлика не выгоняла его на улицу. Когда он возвращался, на щеках его, постукивали ледышки, словно башмачки на деревянной подошве. Он свирепо пялился на меня и отказывался мурлыкать до тех пор, пока не оближет их… а потом прощал меня до следующего раза.

Но никогда не переставал искать Дверь в Лето.

Третьего декабря 1970 года[2] я тоже ее искал.

И преуспел в этом не более, чем Пит. Снега в Южной Калифорнии едва хватало для лыжников, а в деловой части Лос-Анджелеса не было вовсе — он просто не мог пробиться сквозь купол смога. Но в сердце моем царила зима.

Я был здоров (если не считать могучего похмелья). Мне не хватало нескольких дней до тридцати лет, я был в самом соку. Ни полиция, ни спецслужбы, ни разгневанные мужья за мной не гнались. Единственное, что меня беспокоило, так это неизлечимая забывчивость. Но в сердце моем была зима и я искал Дверь в Лето.

Если вам покажется, что я патологически жалел себя, вы будете совершенно правы. На планете было не менее двух миллиардов людей, которым приходилось гораздо хуже, чем мне. Тем не менее, я искал Дверь в Лето.

Потом я узнал, что большинство дверей были “вертушками”, вроде той, перед которой я тогда остановился. Вывеска гласила: “САН-СУСИ. Гриль-бар”. Я вошел, выбрал место неподалеку от двери, осторожно поставил на стол саквояж и сел, поджидая официанта.

— Уаррр? — сказал саквояж.

— Потерпи, Пит, — ответил я.