Иов, или Осмеяние справедливости (с илл.) - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 20

— Ладно. Но разреши мне держаться за тебя. Один раз я уже почти потерялась в темноте, ужасно боюсь, как бы это не повторилось. Когда мы выпали сквозь дыру, вода была холодна. Теперь она теплая, значит, айсберг уже далеко.

— Конечно, держись за меня, мне бы не хотелось потерять тебя. Да, вода была холодна. Или она казалась такой по сравнению с чудесной теплой постелью? И ветер был ледяной. А что случилось с айсбергом?

— Не знаю, Алек. Мы же вместе свалились в воду. Ты схватил меня и отплыл подальше от корабля. Я уверена, что именно это нас спасло. Однако было так темно, как бывает только в декабрьские ночи, дул страшный ветер, и во тьме ты врезался головой в лед. Именно тогда я чуть не потеряла тебя. От удара ты лишился сознания, твои руки разжались и ты меня отпустил. Я ушла под воду, нахлебалась, всплыла, отплевалась, а тебя найти не смогла.

Алек, никогда в жизни я еще так не пугалась! Тебя не было нигде. Я ничего не видела, я шарила руками кругом, но не могла до тебя дотянуться, я звала тебя, но ты не отвечал.

— Прости меня.

— Я знала, мне нельзя впадать в панику. Но я решила, что ты утонул. Или тонешь, а я ничем не могу помочь. Но, хлопая руками по воде, я наткнулась на тебя, ухватилась за тебя, и все стало хорошо… хоть ты и не подавал признаков жизни. Но я проверила — твое сердце билось сильно и ровно, значит, в конце концов все должно было обойтись — и мне даже удалось перевернуть тебя на спину и поддерживать твое лицо над водой. Прошло много времени, прежде чем ты очнулся, и теперь все действительно просто чудесно.

— Ты не потеряла голову. Если бы ты ударилась в панику, я бы уже давно был мертв. Немногие сделали бы то, что удалось тебе.

— Ничего особенного: два летних сезона подряд я работала спасателем на пляже к северу от Копенгагена, а по пятницам даже проводила инструктаж. Обучила множество девчонок и мальчишек.

— Не терять головы в абсолютной тьме — этому не научишься. Так что не скромничай. А что с кораблем? И с айсбергом?

— Алек, я же говорю — не знаю. Только после того, как я нашла тебя, убедилась, что ты жив, и потащила тебя за собой, как на буксире, мне удалось оглядеться. Все уже было так, как сейчас. Пустота. Сплошная тьма.

— Может быть, судно затонуло? Ведь удар был хоть и один, но очень сильный. А не было ли взрыва? Ты ничего не слыхала?

— Никакого взрыва я не слышала. Только свист ветра и звук удара — ты их, наверно, тоже слышал, — а затем какие-то крики уже после того, как мы оказались в воде. Если судно и потонуло, то я этого не видела. Алек, последние полчаса я плыву, упираясь головой то ли в подушку, то ли в связку матрасов. Значит, корабль пошел ко дну и это обломок кораблекрушения?

— Не обязательно. Но чувства особой радости не вызывает. А зачем ты толкаешь ее головой?

— Потому что она может пригодиться. Если это подушка от палубного шезлонга или матрас для солнечных ванн из бассейна, то они набиты капоком[34] и служат своего рода спасательным средством.

— Вот и я о том же. Если это спасательная подушка, то зачем толкать ее головой? Почему бы не залезть на нее?

— Потому что я не могу сделать это, не отпустив тебя.

— О Маргрета! Когда мы выберемся из этой истории, не будешь ли ты добра дать мне хорошего пинка? Ладно, я очухался теперь; давай посмотрим, что ты нашла. Методом Брайля.

— Олл райт! Но я не хочу отпускать тебя в такой темноте.

— Любимая, я не меньше тебя заинтересован в том, чтобы не потеряться. О'кей! Сделаем так: держись за меня одной рукой, а другую закинь назад и покрепче ухватись за подушку, или как ее там… Я же повернусь и, не отпуская тебя, попробую по твоей руке дотянуться до подушки. А потом посмотрим — то есть пощупаем то, что нам досталось, и решим, как с ним поступить.

Это оказалось не подушкой и даже не сиденьем от скамейки; это была (как удалось выяснить на ощупь) большая подстилка для солнечных ванн, примерно футов шесть в ширину и немного больше в длину. Достаточно большая для двух человек — и даже для трех, если они хорошо знакомы. Да, это было почти так же великолепно, как если бы мы натолкнулись на спасательную шлюпку. Лучше! Плавучая подушка в придачу к Маргрете! Я вспомнил довольно неприличную поэму, которая тайно ходила среди семинаристов: «Кувшин вина и хлеба ломоть, и ты…»

Взобраться на матрас, шевелящийся, как червяк на крючке, да еще в ночь, что чернее угольной кучи, не просто трудно — невозможно. Мы совершили это невозможное таким образом: я обеими руками вцепился в матрас, а Маргрета медленно переползала с меня на него. Потом она протянула мне руку и я, преодолевая дюйм за дюймом, взобрался на прогибающуюся поверхность подстилки.

Когда я попробовал опереться на локоть, то тут же свалился в воду. И потерялся. Пришлось ориентироваться на голос Маргреты, чтобы добраться до матраса, и снова медленно и осторожно вползать на него.

Опытным путем мы обнаружили, что лучше всего использовать пространство и удобства, предоставляемые матрасом, так: лежать на спине рядышком друг с другом, широко раскинув руки и ноги, подобно морским звездам с рисунка Леонардо да Винчи, и занимая как можно большую площадь нашей подстилки.

— Ты в порядке, родная? — спросил я.

— В полном.

— Чего-нибудь хочешь?

— Ничего. Кроме того, что у нас уже есть. Мне удобно, я отдыхаю, и ты со мной.

— Присоединяюсь. Но чего бы ты хотела, если бы можно было получить все, что угодно.

— Что ж… Тогда горячий фадж-санде.[35] Я обдумал эту идею.

— Нет. Шоколадный санде с сиропом из алтея и вишенкой наверху и чашку кофе.

— Чашку шоколада. Но мне подать горячий фадж-санде. Я полюбила его, когда была в Америке. Мы, датчане, готовим множество всяких вкусностей с мороженым, но заливать горячим сиропом ледяное блюдо нам в голову еще не приходило. Горячий фадж-санде. И лучше сразу двойную порцию.

— Олл райт! Плачу за двойную порцию, раз тебе так хочется. Пойду на риск, я ведь обожаю держать пари… тем более что ты все же спасла мне жизнь.

Она ласково погладила меня по руке:

— Алек, ты смеешься… и я счастлива. Как думаешь, мы выберемся отсюда живыми?

— Не знаю, родная. Главная ирония жизни заключается в том, что мало кто выбирается из нее живым. Но могу твердо обещать тебе одно: я сделаю все от меня зависящее, чтобы угостить тебя порцией горячего фадж-санде.

Проснулись мы с рассветом. Да, я заснул и, насколько знаю, Маргрет тоже, потому что, когда я проснулся, она еще спала. Было слышно ее спокойное посапывание, и я лежал тихо, пока не увидел, что глаза у нее широко раскрыты. Я не думал, что смогу заснуть, но не удивляюсь (теперь), что нам это удалось, — отличная постель, полная тишина, чудесная температура воздуха, усталость… и абсолютное отсутствие причин для беспокойства, о которых стоило говорить, ибо мы не могли ничего предпринять для решения наших проблем — во всяком случае до тех пор, пока не рассветет. По-моему, я заснул с мыслью: да, Маргрета права — горячий фадж-санде лучше шоколадного санде с сиропом из алтея. Помню, что мне приснился такой санде — квазикошмар, в котором я чуть ли не по уши зарывался в пломбир, отхватывал огромный кусок, подносил ложку ко рту и обнаруживал, что она пуста. Думаю, от этого я и проснулся.

Маргрета повернулась ко мне и улыбнулась; она выглядела лет на шестнадцать, и вид у нее был самый ангельский (…как двойни молодой серны. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе…).

— Доброе утро, красавица.

Она хихикнула.

— Доброе утро, Очарованный Принц! Хорошо ли почивали?

— Если по правде, Маргрета, то я уже месяц не спал так хорошо. Странно. И все, что мне нужно сейчас, так это завтрак в постель.

— Сию минуту, сэр. Бегу!

— Вас понял. Не следовало мне упоминать еду. Пожалуй, удовольствуюсь поцелуем. Как думаешь, мы сумеем поцеловаться и при этом не свалиться в воду?