Конан и грот Дайомы - Мэнсон Майкл - Страница 49

Конан обнял ее за плечи, привлек к себе.

– Не тревожься, моя красавица. Здесь и летом случаются снежные бури, но ярость их не бывает долгой, клянусь Кромом! Лучше думай о том, что мы почти добрались до цели, а значит, скоро повернем назад. К твоему Пуантену, к его виноградникам, к берегам Алиманы!

Зийна вздохнула.

За пламенной завесой костра продолжал идти снег.

Снег был на редкость густым, он прикрывал мир мутной мглой, и не кружился, не танцевал в воздухе, а падал отвесно, извергаемый невидимыми тучами. Легкие пушинки да белые мухи превратились в большие хлопья; ни неба, ни ближних скал было уже не разглядеть, а тундра исчезла совсем, словно ее навеки погребли снега – и травы, и мхи, и норы сирюнчей, и редкие деревья.

– Вот место, где кончается власть Митры, – произнес Конан, вытянув руку к снежной стене. – Тут свои боги, и играют они в свои игры.

– Нет, милый, нет! – воскликнула Зийна. – Скрылось лишь солнце, око Митры, но бог не покинул нас. Он с нами!

Девушка произнесла это с такой уверенностью, что Конан усмехнулся.

– С нами? Где же?

Она прижала руку к груди.

– Тут! В наших душах! Помнишь, ты рассказывал мне о людях, которым дозволено метать молнии? О тех, что носят в душе частицу божественного пламени? – Конан кивнул, не понимая, к чему она клонит. – Подумай же, милый: если б ты владел таким даром, разве молнии Митры покинули бы тебя, испугавшись метели? Конечно же нет! А значит, и бог был бы с тобой. И ты разметал бы тучи, снег и туман огненными стрелами!

– Но такого дара у меня нет, – сказал Конан, чувствуя, как стужа заползает под волчий плащ, как мороз холодит лицо. – Да, такого дара у меня нет, и вот весь огонь, которым я владею. – С этими словами он протянул руку к костру, а потом ощупал свой наголовный обруч. Защитит ли магия железного кольца Дайомы от злобных отпрысков Имира? – думал киммериец. Сможет ли он поразить их заколдованным ножом? Возможно, и так, но лучше, если б эти твари вообще не появились… Что делать им тут, у морского берега, вдали от гор с ледяными вершинами? Да еще летом?

Пламя костра дрогнуло; поднимался ветер. Он дул не с моря и не с равнины; он кружил, вращался тысячью малых вихрей, и каждый из них напоминал крохотное подобие смерча, увиденного Конаном когда-то на Острове Снов. Только тот вихрь, принявший облик Сета, Владыки Вечной Ночи, был похож на огромную черную змею, а эти змейки казались белыми и расплывчатыми, словно призраки. Они метались, дергались и плясали, подчиняясь ветру, который выл все пронзительней, все громче, пока голос его не заглушил треск ветвей в костре. Стужа леденила спину Конана, и он, пытаясь согреться, повернулся боком к костру.

– Снежные демоны пришли, – со страхом сказала Зийна, крепче прижимаясь к нему.

– Нет, – возразил Конан, – нет. Просто ветер кружит снега.

Но он не испытывал в том уверенности; в танце белых змеек чудилось ему нечто завораживающее. Впрочем, они уже не были змейками.

Белые смерчи заметно выросли. Сначала они доставали всего лишь до колена, потом поднялись вровень с плечом и, наконец, превзошли человеческий рост – в два, в три раза, в десять раз… Они тянулись к невидимому небу, бросали в лицо Конану горсти ледяных обжигающих игл, морозили кожу. Костер еще защищал; от него струилось благодетельное тепло, и огненные языки, лизавшие скальный козырек, жаркой завесой отделяли двух путников от белой пустыни. От холода и ветра. От ярости разбушевавшейся вьюги. От смерти.

– Смотри! – Зийна протянула дрожащую руку. – Смотри, милый! Дракон! Скалит на нас клыки…

– Нет, – Конан поднял лежавшее на коленях копье и пошевелил пылающие ветви. – Нет! Это метет поземка, и снежные ее струи напомнили тебе змея.

Может быть, и так, – сказал он себе, вглядываясь в белесую круговерть. А может быть, и в самом деле дракон… Но драконы его не пугали; он готовился к более страшному. Завораживающая пляска белых змей притягивала его взгляд, проникшая под плащ стужа леденила сердце.

Белые змеи стали огромными колоннами, вращавшимися и кружившими на фоне мутной мглы, под дикое завывание ветра. Но одна из них почти не увеличилась в размерах; она была по-прежнему небольшой, не выше плеча рослого мужчины. И не походила на змейку; скорее, на развевающийся плащ или хитон, небрежно наброшенный на плечи. Чьи плечи? Конан не мог этого сказать. Иногда сквозь белесую пелену вдруг проступали очертания прекрасного лица, пленительной груди, точеного колена; затем киммериец видел лишь развевающийся по ветру снежный балахон. Это бесплотное одеяние все приближалось и приближалось к костру, и жаркое пламя вдруг начало угасать. Его языки уже не облизывали нависший над головой Конана камень, а лишь тянулись к нему, то вспыхивая ярче, то опадая, словно увядающий алый цветок.

– Костер! – воскликнула Зийна. – Костер гаснет, милый! – В голосе ее звучал ужас.

– Ветер задувает пламя, – произнес Конан, едва шевеля заледеневшими губами. – Идрайн! Иди сюда! Передвинь бревно ближе к огню!

Ответом ему было молчание. Пробормотав проклятье, киммериец вытащил пылающую ветвь и вытянул ее на длину руки. Неяркий свет упал на застывшую фигуру Идрайна, словно прилепившегося к скале; глаза голема были выпучены, рот приоткрыт, на серых коротких волосах лежал снег. И снег бугрился на его плечах, покрывал грудь, заметал ступни, щиколотки, колени, подбирался к секире в безвольно опущенной руке, превращая серое каменное изваяние в высокий бесформенный сугроб.

– Что с ним? – прошептала Зийна. – Он сможет нас защитить?

– Проклятое чучело! Теперь он не защитит и собственного зада, примерзшего к скале!

– Но ведь Идрайн не… не человек… – теплое дыхание девушки на миг согрело Конану щеку. – Он не боялся холода!

– Холода – нет! Только волшбы!

Преодолевая сопротивление застывшего тела, киммериец привстал и с яростным воплем метнул копье в колыхавшийся перед костром снежный балахон. Наконечник и древко пронзили вихрь, исчезли в белесом тумане; до Конана и Зийны долетел негромкий смех.

– Она… – тихий голос девушки был полон ужаса. – Она… Дочь Имира… Пришла…

Руки Зийны задвигались, творя священные знаки Митры, но хрустальный смех не умолкал. Видно, прав был Конан: Митра не видел их и не мог защитить. Или не желал.

Над гаснущим костром пронесся ветер, взметнул снежный плащ, развеял его, унес за дальние сугробы. Среди белой пустыни плясала нагая девушка. Ступни ее, будто не чувствуя холода, скользили по снегу, тонкий стан изгибался, пухлые губы смеялись, но в глазах светился и сиял ледяной блеск морозных северных равнин. Чем-то она походила на Зийну – волосами ли цвета светлого золота, гибкими ли руками, бархатистой кожей, полной грудью… Однако в ней не чувствовалось живого тепла; словно бесплотный дух, она танцевала перед огнем, и рыжие языки его бессильно опадали, алые жаркие угли рассыпались холодным пеплом, недогоревшие ветки покрывала серая седая зола.

Конан, однако, не мог отвести от плясуньи глаз.

– Исчезни, скройся! – Крик Зийны заставил киммерийца очнуться. Привстав на колени, девушка прикрывала его своим телом, грозила белому призраку мечом. – Уйди! Он мой! И ты его не получишь!

Серебристый смех дочери Имира прожурчал, словно ручей весной.

– Получу… получу… получу… – С каждым звуком ее голоса над кострищем взвивалась струйка дыма; вскоре огонь погас, и лишь холодное мерцание снегов освещало фигурку снежной девы.

Зрачки Конана сверкнули.

– Гляди на меня, смертный, гляди… Разве я не прекрасна?

– Когда-то я слышал эти слова… – пробормотал Конан. – Слышал, в такой же ледяной пустыне… Ту звали Атали… А как твое имя?

– Орирга! Орирга! И я ничем не хуже Атали!

Она легким перышком кружилась в снегу, не оставляя следов; подрагивали полные груди, колыхался, манил гибкий стан, вились по ветру золотистые волосы, мерцала белоснежная кожа. Конан чувствовал ее дыхание, летевшее к нему над угасшим костром; свежее, как впервые выпавший снег, оно заставляло цепенеть, манило блаженной истомой.