Конан и грот Дайомы - Мэнсон Майкл - Страница 46

ГЛАВА 10

СКАЛЫ И ЗАМОК

Имир!

Дух Изменчивости был заинтересован – едва ли не восхищен! – ловкостью Избранника. Он даже задумывался над тем, не вернуть ли стигийцу свое прежнее благоволение и покровительство, но мысль переселиться в тело удачливого Эйрима либо другого воина уже овладела Им; Он решил ничего не менять, лишь изредка подталкивая ситуацию к неминуемой развязке.

Но Избранник, этот Гор-Небсехт, был хитер! Там, где не хватало собственной его силы, он собирался использовать ванирского божка, злобного демона, коему поклонялись рыжебородые потомки полярных обезьян. Впрочем, ни ваниры (если не считать Эйрима), ни их бог не вызывали у Аррака никакого интереса, и всю затею стигийца он рассматривал совершенно под иным углом зрения, чем сам Избранник.

Серокожий! Этот гигант, искусный и безжалостный воин, казался ему все более и более любопытным. Конечно, он – прах земной, как и Эйрим, и Гор-Небсехт и прочие людишки; но в этой серой горстке праха встречались твердые камни, свидетельство незаурядной жестокости и крепкого характера. Не всякий человек способен разделаться с ближним без лишних разговоров, бахвальства или боевых кличей; даже разбойники и воины должны ощутить яростный жар в крови, гнев и тягу к убийству, позволяющую вскинуть меч и опустить его на живое. Для того и служат грохот барабанов, рев горнов, воинственные вопли и звон оружия – а также вино, вызывающая бешенство жвачка и приказы командиров.

Но серокожему, видно, все эти ритуалы были не нужны. Он оставался холоден, как лед; только поднял свою огромную секиру и метнул ее – в точности туда, куда положено. Смахнул пикта в сумрак Серых Равнин, будто комара! С полным и восхитительным безразличием.

Такой поступок говорил о многом – к примеру, о том, что у серокожего гиганта были задатки великого военачальника. Только воистину великий полководец (хоть все они – прах земной, напомнил себе Аррак) способен равнодушно слать на гибель тысячи и тысячи солдат, способен разграбить город и подвесить всех его жителей на столбах или насадить на колья, способен сжечь храм любого божества, спалив заодно и женщин с детьми, которые ищут в нем спасения. Только великий может безбоязненно колесовать и четвертовать, заливать в глотки мятежникам расплавленный свинец, стравливать их с дикими зверями; только великому под силу произвести столько покойников, что на Серых Равнинах не хватит места их бесплотным душам. По крайней мере, все эти деяния требуют безжалостного сердца и крепкой руки… Как раз того, что необходимо завоевателю мира!

Размышляя об этих вещах, Дух Изменчивости не забывал и своего намерения испытать гиганта. Магическая пурга и пляски Имировых дочерей были вполне подходящей проверкой; если серокожий переживет и это, значит ему не нужна и женская любовь – ни смертных красавиц, ни бессмертных, сотканных из снега, леденящей страсти и похоти. А раз так, женщина не склонит его к слабости, не зачарует, не опьянит своей прелестью, не испросит пощады… Воистину великий должен оставаться равнодушным к женским мольбам.

Что ж, посмотрим, думал Аррак, сливая свою мощь с желанием Избранника. Имир, коего и близко не подпустили бы к Предвечным Вратам и Небесным Градам, подчинился Ему с охотой: чувствовал силу Древнего Духа, да и дочери его желали позабавиться. Оставалось лишь выбрать, кто из них заморозит кровь путников.

Но это мелкое дело Аррак оставил на усмотрение ванахеймского божка.

Они похоронили Тампоату по обычаю северных пиктов: связали ноги веревкой и подвесили тело на древесной ветви. К несчастью, в этих местах не было дубов, и Тампоате пришлось удовольствоваться сосной. Зато Конан выбрал высокое и мощное дерево, чьи узловатые корни раздвигали камень и тянулись к самым недрам земли, высасывая скудные соки. Сосна росла на склоне берегового утеса, и густая крона ее приняла Тампоату в свои колючие объятья, а потом дерево начало раскачивать пикта, словно успокаивая и утешая; он висел среди темно-зеленых ветвей, и боги Леса, Неба и Луны глядели на него. Хоть Тампоата погиб не в бою, Конан полагал, что его дорога на Серьге Равнины будет легкой.

В угрюмом молчании они продолжили свое странствие. Конан и Зийна шли впереди, не оборачиваясь и не говоря ни слова Идрайну; тот равнодушно шагал следом. Прибрежные скалы становились все выше, теснили тундру к востоку, а море – к западу. Иногда Конан забирался на какой-нибудь утес и осматривал местность; раза два или три он видел дым, но струйки его казались тонкими, жидкими, не походившими на темный столб, что обычно висит над крупным поселением. Малые же подворья киммерийца не интересовали. Ему хотелось разыскать богатую усадьбу, где в длинном бревенчатом доме зимуют сотни дружинников, где кладовые полны сушеным мясом, соленой рыбой, ячменной мукой и бочонками с пивом, где под высокими кровлями покоятся до лета боевые ванирские ладьи со смолеными бортами и деревянными страшилищами на остроконечных носах. Вождь, господин большого поселения, наверняка слышал о замке Кро Ганбор, наверняка прикидывал, что и как там можно взять, если найдется удалец, который прирежет колдуна. Конан как раз и собирался выступить в этой роли. Возможно, ваниры и не поверят ему на слово, но он надеялся, что сможет их убедить. Ведь он владел зачарованным клинком, способным рассечь камень и сталь! Какие еще доказательства нужны этим рыжим ублюдкам?

Был у него и слуга, способный вогнать в дрожь любого храбреца, но Конан не рассчитывал на его помощь. Люди сами должны сводить счеты меж собой, и пусть с ванирами Гор-Небсехта разберутся другие ваниры – ну, а он, Конан из Киммерии, разберется с колдуном! А после того отправится с заржавленным кинжалом на далекий остров Дайомы… Или, быть может, не возвращаться туда вовсе? Конечно, он обещал, но коль дело будет сделано, он станет свободным… Да, свободным! А доказательства, которые нужны рыжеволосой, принесет Идрайн, верный ее истукан… Хоть какая-то будет от него польза…

К полудню, на второй день после гибели Тампоаты, за спиной Конана вдруг раздался негромкий голос:

– Господин! Конан обернулся.

– Там человек! – Голем тыкал секирой в сторону прибрежных скал. – Прячется за камнями! Прикажешь достать?

– Я сам достану, серозадая обезьяна. Стой где стоишь! Киммериец воткнул копье в землю и с вытянутыми руками направился к черным базальтовым утесам. Их склоны, иссеченные ветром, были покрыты глубокими трещинами; одни из них походили на морщины, другие – на шрамы от затянувшихся ран, а третьи зияли подобно огромным разрезам, проделанным топором гиганта. Камни, выбитые из скалистой тверди, валялись внизу беспорядочными грудами, и были среди них всякие – от таких, что величиной с барана, до таких, в коих можно было бы выдолбить пещеру для небольшого племени троглодитов. Идрайн показывал как раз на одну из самых крупных глыб.

Подойдя к ней ближе, Конан рявкнул:

– Эй, выходи! Не бойся! Сегодня я обещал Крому не трогать рыжих!

– Зато с меня Имир не брал никаких клятв, черный хорек! – раздалось в ответ, и из-за камня выступил огромный ванир. Его засаленные огненно-красные лохмы падали на плечи, борода казалась бесформенным шерстистым клоком, куртка была распахнута и обнажала могучую, заросшую рыжим волосом грудь, а кулаки, тоже в рыжей щетине, походили на два тяжелых молота – в точности таких, какими, как помнилось Конану, его отец плющил раскаленное железо в своей кузнице. У пояса ванира висел топор, а у ног его валялась вязанка хвороста, перетянутая ремнем из китовой кожи.