Конан и грот Дайомы - Мэнсон Майкл - Страница 12

Конан успокоился, решив, что превращение в медведя, кабана или волка ему не угрожает. Десять дней он пил и ел, делил с Дайомой ложе и не думал ни о чем ином. Другие десять дней он прогуливался по возрожденному острову, не приближаясь к бухте, где торчали на рифах останки его «Тигрицы». Еще он ел и пил, почти с тем же аппетитом, что и раньше, а также не пренебрегал опочивальней своей рыжеволосой возлюбленной. Но потом его потянуло к морскому берегу, к обломкам корабля, к рифам, у подножий которых упокоился его экипаж, восемьдесят с лишним молодцов с Барахского архипелага. Конечно, были они ублюдками и насильниками, проливавшими кровь людскую как воду, но все-таки и у них имелись души… И, вспоминая об этом, Конан делался хмур и мрачен. Десять следующих дней он больше пил, чем ел, и наконец собрался справить тризну по погибшим товарищам.

А справив ее, пошел на неверных ногах к середине острова, забрался на высокую скалу и долго, с тоской, глядел в море – сам не зная, чего ищет. Жизнь на Острове Снов была такой спокойной, такой тихой, такой изысканной – и такими сладкими были объятия Дайомы, такими медовыми ее поцелуи… Он чувствовал, что сам превращается в медовую ковригу – из тех, коими торговали вразнос на базарах Кордавы и Мессантии по паре за медный грош.

И это ему не нравилось. По правде говоря, он предпочел бы стать медведем, кабаном или волком-оборотнем.

Дайома, Владычица Острова Снов, всхлипнула и вытерла свои прекрасные глаза. Но предательская влага набежала вновь; на длинных ресницах повисли слезинки, сверкающие крохотными бриллиантами.

В чем она виновата? Что сделала не так?

Она была щедрой; она подарила ему покой, негу и любовь – такую любовь, какой не удостаивала никогда ни смертного, ни бога… даже самого Ормазда, снизошедшего к ней через тысячу или полторы лет после Великой Катастрофы… Да, сам Ормазд, светлый и всемогущий, не пробудил в ее сердце подобной страсти! А ведь он не просто бог! Бог богов, почти равный Митре, Хранителю Мира!

И все-таки этот дикарь-киммериец был ей дороже. Дайома следила за ним давно, всякий раз, когда он оказывался в досягаемости ее волшебного зеркала; она томилась и мечтала о нем – так же, как стигийский колдун мечтал о ней в своем мрачном северном замке. Но тут была и разница, очень существенная разница: стигиец жаждал поработить ее, взять в плен, держать, как редкостную птицу в клетке, тогда как она не могла и помыслить о том, чтобы пленить своего киммерийца магическими силами. Видит Иштар, она даже не пыталась вызвать ветер, который пригнал бы его корабль к Острову Снов!

Если бы не буря, поднятая стигийцем и проклятым демоном, вселившимся в него, Конан и сейчас плавал бы где-нибудь у берегов Аргоса или Шема…

И разве виновна она, что экипаж «Тигрицы» пошел на дно – весь экипаж, кроме самого сильного, самого отважного? Ее героя, ее возлюбленного! Он, лишь он один смог выплыть из кипящих бурунов, из яростных волн, доказав, что достоин ее ложа!

А если бы она тоже вызвала бурю, направила к северу ураган, чтоб отразить натиск стигийца, разве это спасло бы его судно и его людей? Скорее всего, они, попав меж молотом и наковальней, потонули бы в океане, во многих тысячах локтей от ее острова… и корабль, и команда, и сам Конан… Одна мысль об этом была невыносима!

Но она его спасла! Спасла, пожертвовав своей цветущей землей, виноградниками и фруктовыми рощами, и пальмами, и золотым песком! Он видел, сколько пришлось трудиться, чтобы привести все в порядок! Неужели он не ценит ее жертвы? Или даже не догадывается о ней?

Сквозь слезы Дайома заглянула в зеркало, и картина, отразившаяся в магическом кристалле, расстроила ее вконец. Конан, пошатываясь, стоял на вершине скалы, грозил небу кулаками и изрыгал проклятия. Темные волосы его растрепались, жемчужные заколки выпали, драгоценная серебристая туника из ткани дзонна была измятой и мокрой; в глазах же возлюбленного, синих, как небо на закате, стыла тоска.

Тоска!

Чего же ему надо?

Он говорил, что является искателем славы и богатств, и он не лукавил: то, что она видела в своем магическом кристалле, подтверждало его слова. Он и в самом деле ходил по свету, искал богатство и честь, бился за них на море и на суше, в Гиперборее и Туране, в Офире и Стигии, в Асгарде и Заморе, в Боссонских топях, в дебрях Конаджохары и Черных Королевствах… И она, при первой их встрече, обещала ему то, чего он жаждал – богатство и славу.

И не обманула!

Правда, лишь богатство было реальным; богатство и роскошь ее подземного дворца, золото и драгоценности, чудеса ее садов, ее вышколенные слуги, что могли угадать даже невысказанные желания. Богатство, нега, покой… Что еще нужно мужчине, такому мужчине? Слава? Что ж, она выполнила свое обещание и насчет славы… Она посылала ему сны; сны, в которых он был великим воином и полководцем, покорителем стран и городов; сны, в которых он вел огромные армии через горы и пустыни, на штурм вражеских цитаделей; сны, в которых он сражал великанов и демонов; сны, в которых он, восседая на престоле, правил и вершил суд. Разве этого мало?

Иллюзия, конечно; зато, обладая всем этим – пусть во сне, а не наяву – он не подвергал риску свою жизнь… Или он хочет именно риска? Жаждет опасностей и странствий? Больше, чем ее любви?

Если б она могла отправить его в последний поход… в самый последний, после которого он принадлежал бы ей, только ей, безраздельно… Если б он в последний раз испил чашу риска и возвратился, оценив то, что она готова ему предложить… Если б он дал слово, что останется с ней навсегда… Если б он…

Внезапно глаза Владычицы сверкнули, слезы высохли; она поднялась, отложив зеркало в сторону, потом решительно протянула над ним ладонь, стиснула пальцы в кулак и выпрямила их, шепча заклинания. В прозрачной глубине возникли каменные башни под серым хмурым небом, белые снега, что громоздились у стен отлогими холмами, скованное льдами море… Мгновение она всматривалась в ненавистный замок, в угрюмый пейзаж, потом стерла картину одним повелительным жестом тонкой руки.

Если б он уничтожил стигийца! Уничтожил, остался жив и возвратился к ней! Навсегда!

Эти желания – избавиться от стигийца и сохранить возлюбленного – были столь сильны, что порожденный ими магический импульс достиг Камня; Серого Камня, застывшего на своем железном ложе в глубочайшем из подвалов ее дворца. Камень все так же казался холодным и мертвым, но то была лишь иллюзия, одна из многих иллюзий, что так охотно подчинялись Владычице Острова Снов, прекрасной Дайоме. На самом деле искорка жизни зажглась, вспыхнула и начала разгораться в твердой и жесткой глыбе гранита… Или то был базальт?.. Такой же твердый, жесткий и неподатливый?

Но Камень не был уже ни базальтом, ни гранитом, ни мертвым обломком скалы. Он будто бы плавился изнутри; вспыхнувший в нем огонь шел все дальше и дальше, пока не прикоснулся к поверхности – и она тоже начала плавиться и течь, вспучиваясь в одних местах и опадая в других, где-то вытягиваясь и где-то сокращаясь, расширяясь и суживаясь, подрагивая и трепеща. Так длилось долго, очень долго, пока глыба базальта – или гранита? – не приняла новую форму, напоминавшую высеченное из камня человеческое тело. Оно было серым и холодным, но уже не мертвым, как породивший его обломок скалы.

И Владычица Дайома, почувствовав вспыхнувшую в камне жизнь, довольно кивнула головой и села в кресло – поразмыслить о стигийце, о Древнем Духе, который покровительствовал ему, о своем возлюбленном и о существе, пробудившемся от сна в самой нижней камере ее дворца.

– Мой корабль был сделан из хорошего дерева, – сказал Конан. – Обшивка пробита, киль треснул, весла переломаны, но осталось много крепких досок. Клянусь Кромом, был бы у меня топор…

Он замолчал, мрачно уставившись на клетку с крохотными птичками в многоцветном оперении, чьи мелодичные трели соперничали со звоном фонтанных струй. Фонтан бил вином; судя по запаху, это было аргосское.