Двойник. Дверь в лето - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 3

— О'кэй. Джок, попробуй-ка улыбнуться для разнообразия, что ли… Лоренцо, вы согласны хранить нашу деловую тайну?

— Ну еще бы! Вы имеете дело с джентльменом.

— Вне зависимости от того, согласитесь вы на работу или нет?

— Вне зависимости от того, достигаем мы соглашения или нет. Но я только человек, и ваша тайна в безопасности, если оставить в стороне допрос с пристрастием.

— Дак, — нетерпеливо начал Дюбуа, — ты не так ведешь дело. Нужно по меньшей мере…

— Уймись, Джок. Нам сейчас не до гипноза. Лоренцо, нам нужно, чтобы вы сыграли роль одного человека. Сыграли так, чтобы никто, повторяю, никто не заметил бы подмены. Вы можете выполнить такую работу?

Я нахмурился.

— Вопрос не в том, смогу ли я, вопрос в том, захочу ли я. А каковы обстоятельства?

— Гм… К деталям мы вернемся позднее. Грубо говоря, это обычная роль двойника весьма известной в обществе личности. Разница лишь в том, что игра должна быть столь совершенной, чтобы можно было обмануть даже людей, с ним хорошо знакомых и находящихся рядом. Это вам не то, что стоять на трибуне во время парада или навешивать медали на грудь герл-скаутам. — Тут он посмотрел на меня очень серьезно. Для этого нужен настоящий артист.

— Нет, — сказал я, не раздумывая.

— Как? Вы же еще ровным счетом ничего не знаете о работе! Если вас беспокоит совесть, разрешите заверить, что ваши действия не причинят вреда человеку, которого вы будете изображать, и вообще не повредят ничьим законным интересам. Но это та работа, которую выполнить совершенно необходимо.

— Нет.

— Но, ради всего святого, почему?! Вы даже не знаете, сколько мы заплатим!

— Дело тут не в оплате, — твердо сказал я. — Я артист, а не двойник.

— Не понимаю. Уйма актеров извлекают дополнительные средства, появляясь на публике вместо знаменитостей!

— А я смотрю на них, как на проституток, и не считаю коллегами. Разрешите пояснить. Разве писатель может уважать себя, если он пишет книгу за кого-то? А вы сами будете уважать художника, который разрешит кому-то подписаться под своей картиной? ЗА ДЕНЬГИ? Возможно, вам чужд мир искусства, но я постараюсь объяснить вам на примере вашей профессии. Согласились бы вы только за деньги вести корабль, и чтобы другой человек, не обладающий вашим высоким искусством, носил бы вашу форму, получал бы благодарности и на людях разыгрывал из себя Мастера? Согласились бы?

Дюбуа пробурчал:

— Говорил бы сразу, сколько ты хочешь…

Бродбент хмуро глянул на него.

— Думаю, я понимаю вас.

— Для артиста главное, сэр, — творчество и слава. Деньги — лишь суетный металл, позволяющий ему заниматься своим искусством.

— Хм… Ладно, значит, вы не хотите заниматься этим делом за деньги… А не сделаете ли вы того же, но исходя их других побуждений? Если поймете, например, что это дело необходимое и что только вы можете выполнить эту задачу успешно?

— Такую возможность я допускаю. Однако подобных обстоятельств вообразить не могу.

— А их и не надо воображать. Мы вам сами все разъясним.

Дюбуа вихрем сорвался с кушетки.

— Слушай, Дак, ты не посмеешь…

— Засохни, Джок! Он имеет право знать.

— Он не должен знать ничего, во всяком случае сейчас… и здесь! И ты не смеешь ставить под удар остальных, доверяя ему эту тайну! Ты же о нем ничегошеньки не знаешь!

— Это оправданный риск. — Бродбент опять повернулся ко мне.

Дюбуа схватил его за руку и силой повернул к себе.

— Будь он трижды проклят — твой оправданный риск! Дак, я раньше всегда стоял за тебя, но сейчас, прежде чем позволю тебе выболтать чужой секрет, кому-то из нас придется на время потерять способность разговаривать вообще!

Бродбент удивился, потом холодно усмехнулся прямо в лицо Дюбуа.

— Думаешь, справишься, Джок, сынок?

Дюбуа ответил ему гневным взглядом, но на попятный не пошел.

Бродбент был на голову выше и килограммов этак на двадцать тяжелее. Сейчас Дюбуа мне нравился — меня всегда восхищает безумная храбрость крошечного котенка, боевая доблесть бентамского петушка или решимость маленького человечка умереть ради своих принципов, но силе не покориться… И хотя я не думал, что Бродбент убьет его, все же подозревал, что с Дюбуа сейчас обойдутся, как с ковриком для вытирания ног. Вмешиваться я не собирался. Каждый человек имеет право выбирать по своему вкусу время и место самоуничтожения.

Я видел, как нарастала напряженность. Потом совершенно неожиданно, Бродбент засмеялся и крепко хлопнул Дюбуа по плечу.

— Молодец, Джок! — Затем он повернулся ко мне: — Простите, нам придется на минуту прерваться. Мне с приятелем требуется раскурить трубку мира.

Номер был оборудован защищенной секцией, где стояли видеофон и диктофон. Бродбент взял Дюбуа под руку и отвел туда. Оба, продолжая стоять, горячо спорили о чем-то.

Такие удобства в общественных местах вроде отелей иногда бывают далеки от совершенства, но «Эйзенхауэр» — шикарная гостиница, и оборудование работало великолепно. Я видел, как двигаются их губы, но ничего не слышал. Лицо Бродбента было обращено ко мне, а Дюбуа отражался в стенном зеркале. Когда я начинал давать свои знаменитые сеансы чтения мыслей, я наконец понял, почему мой папаша лупил меня как Сидорову козу, пока я не научился читать по губам — сеансы я всегда проводил в ярко освещенном зале и носил очки, которыми… впрочем, неважно.

Важно, что я умел читать по губам.

Дюбуа говорил:

— Дак, идиот ты проклятый, так тебя и разэдак, ты что же хочешь, чтобы мы оказались в конце концов где-нибудь в каменоломнях Титана? Этот самовлюбленный недомерок тут же все выложит…

Я чуть не пропустил ответ Бродбента. Самовлюбленный, это надо же! Да если отбросить в сторону абсолютно непредвзятую оценку собственной гениальности, то я в высшей степени скромный человек!

Бродбент:

— … если в городе всего одна рулетка, то кому дело до того, что крупье — жулик? Джок, кроме Смизи нам не на кого рассчитывать.

Дюбуа:

— Ладно, но тогда вызови доктора Скорцца, пусть загипнотизирует его и накачает транквилизаторами. Но ничего не говори ему по существу дела… во всяком случае, пока он не пообвыкнет и мы не окажемся вдали от Земли.

Бродбент:

— Хмм… Скорцца сам говорил мне, что нельзя полагаться на гипноз и наркотики, особенно для того представления, которое нам потребуется. Мы заинтересованы в его сотрудничестве, сотрудничестве, основанном на понимании…

Дюбуа засопел:

— О каком понимании, о каком интеллекте ты говоришь! Ты только погляди на него! Вылитый петух, что самодовольно вышагивает по курятнику! Конечно, рост у него подходящий, да и формой головы похож на шефа — только в ней-то ни черта нет! Он струсит, наложит в штаны и продаст наше дело ни за грош! Да и сыграть эту роль он не сможет — он же просто театральная дешевка!

Если бы бессмертного Карузо обвинили в том, что он берет фальшивые ноты, он вряд ли оскорбился бы сильнее, чем я. Но я уверен, что именно в эту минуту я вполне оправдал свои претензии на равенство с такими талантами, как Бербедж[3] или Бут[4]. Я продолжал полировать ногти и ничем не обнаружил, что понял сказанное, однако решил, что когда-нибудь заставлю мистера Дюбуа лить слезы и хохотать с разрывом в двадцать секунд. Я выждал еще несколько минут, потом встал и направился к защищенной секции. Когда они увидели, что я собираюсь войти, оба замолчали.

Я тихо произнес:

— Хватит, джентльмены. Я изменил свое мнение.

Дюбуа явно обрадовался:

— Решили отказаться от работы?

— Наоборот, я принимаю предложение. Мой друг Бродбент заверил меня, что работа не войдет в противоречие с моей совестью, и я поверил ему на слово. Он заверил меня так же, что нуждается в актере, а потому проблемы режиссуры меня не должны волновать. Я принимаю предложение.