Гнилое яблочко - Бернс Т. Р. - Страница 36

Стараясь не думать об этом, я собираюсь, и мы с Лимоном направляемся к Арене Килтер. Это красивое название носят тент, деревянный настил и скамейки, которые здешние техники установили вдалеке от основной территории специально по случаю. Я чувствую себя неплохо, но когда мы доходим до главных ворот, у меня вдруг отнимаются ноги. Я застываю перед выходом и не могу сдвинуться с места.

– Симус? – Лимон останавливается рядом.

– Все хорошо. Мне просто нужна минутка.

Он дает мне минуту и еще несколько секунд. Потом говорит:

– Ты хороший друг.

Я смотрю на него:

– Что?

Лимон поднимает плечи:

– Ты примирился с моей нездоровой тягой к огню. Ты беспокоишься обо мне, когда я хожу во сне. Остаешься спокойным, когда Габи и Эйб начинают психовать. Ты шикарно все провернул с мистером Икстом. – Он опускает плечи. – Ты хороший друг. Хочу, чтобы ты имел это в виду, когда мы туда придем.

Дома у меня есть друзья. Не очень много и не из таких, у которых остаешься с ночевкой, – пара-тройка приятелей, с которыми можно сесть рядом в автобусе или поболтать на уроке физкультуры. Но мы с ними никогда не переживали того, через что мы прошли с Лимоном. В конце концов, не каждый день выпадает случай напасть на учителя, спастись от учителя, подвергнуть смертельной опасности своих одноклассников… и получить похвалу и награду за старания.

В Академии Килтер именно на этом строится дружба.

– Спасибо, – говорю я. – И ты тоже.

Этот короткий разговор придает нам обоим сил, и мы выходим на Арену. Действо еще не началось, и ребята и взрослые рассыпались по скамейкам. Я замечаю Эйба: он без умолку болтает с мамой, а рядом с мамой сидит его отчим и смотрит на сцену. Двумя рядами выше между своими родителями устроилась Габи. Здесь за разговоры отвечает мама. Каждые несколько секунд она поправляет волосы или смотрится в зеркальце. Когда Габи пытается заговорить, мама похлопывает ее по коленке, а папа стискивает руку у нее на плече.

– А вон Зигги и Бэбс. – Лимон кивает в сторону пары, которая сидит на траве возле скамеек. Отец Лимона – точная его копия, только с бородой и еще более сутулый. Мама примерно на полметра ниже, у нее длинные черные волосы и очень круглый живот.

– У нее будет ребенок? – спрашиваю я.

– С минуты на минуту. – Лимон слегка толкает меня кулаком в плечо. – Удачи. Я тебя потом найду.

Он подбегает к родителям. Мама приподнимается на колени и крепко сжимает его в объятиях. Отец пожимает ему руку и гладит по голове. Они искренне рады видеть Лимона – и это вдохновляет меня на то, чтобы поискать собственных родителей.

Я обхожу арену по кругу. Не замечаю их и делаю второй круг. Я уже собираюсь выйти на третий и начинаю волноваться, что они так и не приехали, как вдруг слышу знакомый голос.

С бьющимся сердцем я иду на голос по широкому проходу между скамейками, ведущему к сцене. Делаю шаг и замираю.

Я вижу ее. Мою маму. Но она не сидит на скамейке, как все другие родители. Она стоит на сцене, разговаривает с Анникой… и смеется.

– Парень!

Меня подхватывают две руки и сжимают так крепко, что мои ноги отрываются от земли.

– Как я рад тебя видеть! Ты вырос? Ты вроде стал повыше!

Я отвожу взгляд от сцены и глажу полные руки, обхватившие меня за плечи. Когда они меня отпускают, я поворачиваюсь и заключаю папу в объятия. Глаза наполняются слезами. Я жду, пока они высохнут, и только тогда разжимаю руки.

– Привет, пап.

– Привет, сынок. – Он взлохмачивает мне волосы, и я замечаю, что у него в глазах тоже стоят слезы. – Прекрасно выглядишь. У тебя все хорошо?

– Я в порядке. – Теперь, когда я вижу, что он действительно рад встрече со мной, это и вправду так. – Как ты?

– Отлично! – Он хлопает по животу. – И легче на три кило, спасибо маминой новой…

– Привет, Симус.

Я уверен, что мое сердце перестало биться, но все же нахожу в себе силы обернуться.

– Мама. Привет.

Она стоит в проходе. На ней красное пальто и туфли на высоких каблуках. Она подстригла и высветлила волосы. На губах у нее помада. Я замечаю это, потому что она никогда не красится – и потому что губы у нее сжаты в тонкую тугую полоску.

Она зла. Расстроена. Взбешена. Может, она и смеялась с Анникой минуту назад, но она все равно рассержена тем, что ее собственный сын мог сделать такую ужасную вещь с мисс Парципанни.

– Я скучала по тебе, – говорит она.

Ее губы растягиваются в широкой улыбке, и мама крепко меня обнимает. Папа обхватывает руками нас обоих, и мы стоим словно один большой сэндвич, пока Анника не просит всех занять свои места.

– Я слышала, что ты делаешь огромные успехи, – шепчет мама, когда мы усаживаемся. – Я очень рада за тебя.

Она не сердита. Она не зла и не расстроена. Она рада! Я даже не помню, когда мне последний раз удавалось ее порадовать. Это так приятно слышать, что я решаю повременить с вопросом про Бартоломью

Джона.

Начинается презентация, тщательно продуманная с расчетом на родителей. Преподаватели и сотрудники Академии одеты в зеленую форму и обуты в высокие ботинки – точно так выглядела Анника при нашей первой встрече. Сейчас на ней такой же наряд. Все они сидят за кафедрой на складных металлических стульях. Старшеклассники рассказывают о всех плохих поступках, которые они совершали до Академии, и обо всех хороших поступках, которые они начали совершать, когда поступили сюда. Гудини, Ферн, Уайетт и другие учителя рассуждают о том, как важно соблюдать дисциплину и слушаться старших. Все они выглядят очень строгими и серьезными. Уверен, ни один родитель не догадывается, что у одного из учителей к ноге привязана высокотехнологичная подушка-пердушка.

Я слушаю вполуха. Мое внимание обращено на маму, которая держит меня за руку и улыбается, будто на сцене выступают танцующие клоуны, а не сотрудники исправительной школы, и на папу, который снимает руку у меня с плеча только затем, чтобы погладить меня по голове, когда кто-то говорит о «вашем послушном ребенке». И я думаю: есть шанс, все-таки есть шанс, что все наладится. Я сделаю здесь то, что должен, с пользой проведу время вместе с моим хорошим другом Лимоном и улажу все с Элинор. А потом поеду домой, и мы с мамой и папой будем разговаривать чаще, чем раньше, и станем еще дружнее.

И может быть, мы не будем вспоминать случай в буфете как ужасное, кошмарное происшествие, которое разрушило нашу жизнь. Мы будем вспоминать его как ужасное, кошмарное происшествие, которое изменило нашу жизнь – к лучшему.

Я так обнадежен этими мыслями, что, когда мы отправляемся на экскурсию по территории, иду почти вприпрыжку. И это о многом говорит – потому что Анника ведет нас не мимо привычных садов и ухоженных сверкающих зданий. Вместо этого мы спускаемся по темному подземному тоннелю, который начинается на заросшей травой поляне возле арены и выводит нас на грязный голый клочок земли почти в километре оттуда. Мы выбираемся во двор перед старым домом, который я никогда раньше не видел. Он напоминает административное здание, где я оказался в первый день, только он больше и страшнее. Снаружи двор окружен колючей проволокой, словно рождественская елка гирляндой. На мутных окнах железные решетки. Из-за забора на нас рычат мускулистые собаки с острыми клыками.

Мы заходим внутрь. Свет сюда не проникает. В общих холлах почти нет мебели, никаких телевизоров и тому подобных вещей. В классах стоят деревянные столы, стулья и висят доски, на которых мелом написаны фразы о дисциплине и послушании. В спальном крыле две большие комнаты с матрасами на полу: одна – для мальчиков, другая – для девочек. На матрасах лежат серые простыни и плоские подушки – чтобы создать видимость, будто здесь действительно спят.

Большинство родителей при виде этих лжеусловий нервничают и покрепче прижимают к себе детей. Папа пытается сделать со мной то же самое, но я уверяю его, что все хорошо, и улыбаюсь, чтобы это доказать.

Экскурсия завершается в большой комнате, где вокруг двух электрогрилей расставлены карточные столы и металлические складные стулья. Ведущая наружу дверь открыта, чтобы впустить воздух. Столы застелены красными скатертями в клеточку и украшены вазами, в которых стоит по одной-единственной ромашке. Дэвин и Гудини принимаются за готовку, а остальные учителя извиняются и выходят – видимо, хотят, чтобы семьи немного побыли одни.