История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Казанова Джакомо - Страница 29

– Я думаю, – сказал я ей, – что вы рассудите здраво, убедив себя лечь со мной, и весьма разумно – не согласившись с этим.

– Поверьте мне, – ответила она, – что между рассуждениями мужчины и женщины такое же различие, как между двумя полами.

На следующий день мы пили свой шоколад в девять часов, когда прибыла м-м Ф. Я только подошел к окну. Она отослала свою коляску и направилась в свои апартаменты вместе со своей горничной. Отправив Ледюка в Золотурн за моими письмами, я попросил бонну меня причесать, сказав, что к обеду мы ждем посла и двух итальянских иезуитов. Я заказал повару приготовить хороший обед, постное и скоромное, поскольку была пятница. Я видел, что бонна была весьма обрадована, и отлично меня причесала. Побрившись, я отдал ей мои подарки, и она приняла их с большим изяществом и благодарностью, уклонившись, однако, от меня своим прелестным ротиком. В первый раз я поцеловал ее в щеки. Это был тот тон, который мы выработали совместно. Мы были влюблены и целомудренны, но она должна была страдать меньше, чем я, по причине свойственного ее полу кокетства, зачатую более могущественного, чем любовь. Г-н де Шаввиньи прибыл в одиннадцать часов. Я пригласил к обеду иезуитов, предупредив его об этом, и отправил за ними свою коляску; в ожидании мы пошли пройтись. Он пригласил мою бонну присоединиться к нам, после того, как она распорядится обо всем по хозяйству. Этот человек был одним из тех, кого Франция, когда она была монархией,[19] берегла, чтобы отправлять, по случаю и в зависимости от обстоятельств, туда, где ей появлялась нужда привлечь к себе силы и возможности, которые она использовала в своих интересах. Таков был г-н де л’Опиталь, который мог привлечь к себе двор Елизаветы Петровны,[20] герцог де Нивернуа, который делал в 1762 году с кабинетом на Сент-Джеймс что хотел, и многие другие, которых я знал. Маркиз де Шавиньи, прогуливаясь в моем саду, нашел в характере моей бонны все то, что могло бы сделать мужчину счастливым; и она окончательно его очаровала за столом, где загнала двух иезуитов разговорами, исполненными доброй шутки… Проведя весь день с наибольшим удовольствием, он удалился в Золотурн, попросив меня приехать обедать к нему, когда он известит меня, что г-н де Шовелен прибыл.

Этот любезный господин, с которым я познакомился у герцога де Шуазейля в Версале, прибыл два дня спустя. Он меня сразу узнал и представил своей очаровательной супруге, с которой я не был знаком. Случайно получилось, что я оказался за столом рядом с Мадам М…, мной овладело веселое настроение, и я рассказывал забавные вещи. Г-н де Шовелен сказал, что знает весьма забавные истории, которые мне понравятся.

– Но вы не знаете, – сказал ему г-н де Шавиньи, – цюрихскую историйку; и рассказал ее.

Г-н де Шовелен сказал М-м М…, что для того, чтобы иметь честь ей послужить, он готов быть ее кучером, но М. ему ответил, что мой вкус намного более тонкий, потому что та, что меня поразила, живет у меня в моем загородном доме.

– Давайте нанесем вам визит. – сказал мне г-н де Шовелен.

– Да, – подхватил г-н де Шавиньи, – поедем все вместе.

И тут же попросил у меня предоставить ему мой прекрасный зал, чтобы дать бал не позднее чем в ближайшее воскресенье.

Таким образом, старый придворный помешал мне самому вызваться устроить бал. Это была фанфаронада, которая меня огорчила. Я бы восставал против права, по которому лишь посол мог принимать знатных иностранцев в течение тех пяти-шести дней, что они намеревались провести в Золотурне, правда, я оказался бы при этом втянут в очень разорительную глупость.

Говоря о комедиантах, игравших у г-на де Вольтера, заговорили о «Шотландке» и воздали хвалы моей соседке, которая покраснела и стала хороша, как звезда. Посол пригласил нас всех на бал на завтра. Я вернулся к себе, без памяти влюбленный в эту очаровательную женщину, которую господь создал, чтобы причинить мне самое большое горе в жизни. Читатель в этом убедится.

Моя бонна к моему возвращению уже легла, и я был этому рад, так как глаза М-м М… не вызвали у меня помрачения разума. Она нашла меня назавтра грустным и с умом обрушилась на меня за это. В тот момент, когда мы завтракали, появилась горничная м-м Ф. и передала мне записку. Я сказал ей, что отправлю ответ. Я распечатал записку и прочел следующее:

«Посол направил мне приглашение на бал. Я ответила, что нехорошо себя чувствую, но если к вечеру буду чувствовать себя лучше, я приду. Мне кажется, что, находясь у вас, я должна и явиться туда с вами, или вообще не ходить. Если у вас нет желания доставить мне удовольствие отвести меня туда, я прошу вас сказать там, что я больна. Извините, если я сочла возможным нарушить наши условия в этом единственном случае, потому что тут речь идет о том, чтобы продемонстрировать публике по крайней мере видимость добрых отношений».

Вне себя от гнева, я взял перо и ответил: «Вы предприняли, мадам, хитрую уловку. Скажут, что вы больны из-за того, что я удостоился чести послужить вам в полной мере насладиться моей свободой». Моя бонна посмеялась над запиской, которую написала мне дама, и сочла, что она заслужила мой ответ. Я запечатал его и отправил. Я провел на балу очень приятную ночь, потому что много болтал с объектом моей страсти. Она посмеялась над моим ответом на записку Ф., но не одобрила ее, потому что, как сказала она, в жилах у той забурлит яд гнева, и бог знает, какие разрушения произведет взрыв. Я провел у себя два следующих дня, и в воскресенье спозаранку пришли люди посла и принесли все, необходимое для бала и для ужина, привели все в порядок для оркестра и осветили весь дом. Метрдотель явился отдать мне поклон, когда я был за столом. Я пригласил его сесть и поблагодарил за прекрасный подарок, который он мне сделал, дав такую очаровательную горничную. Это был прекрасный человек, уже немолодой, порядочный, любезный и очень сведущий в своей области.

– Кто из вас двоих, – спросил он, – более разочарован?

– Никто, – сказала Дюбуа, – потому что мы оба довольны друг другом.

Первой к вечеру прибыла М-м М… со своим мужем. Она очень уважительно говорила с моей бонной, когда я сказал, что это моя горничная. Она сказала, что я непременно должен отвести ее к Ф., и я вынужден был подчиниться. Он встретила нас с видимостью самой глубокой дружбы и вышла с нами, чтобы пройтись, поддерживаемая М. Сделав круг по саду, М-м М… сказала мне отвести ее к ее кормилице.

– Кто это ваша кормилица?

– Это консьержка, – сказал мне М., – мы подождем вас у Мадам.

– Скажите мне, – спросила она дорогой, – ваша горничная спит иногда с вами?

– Нет, клянусь. Я могу любить только вас.

– Если дело обстоит так, вы напрасно ее держите, потому что никто этому не поверит.

– Мне достаточно, что вы сами не думаете, что я в нее влюблен.

– Я не могу поверить, что то, что вы говорите, правда. Она очень красива.

Мы вошли к консьержке, которая назвала ее дочкой, обласкала ее, затем оставила нас, чтобы пойти сделать нам лимонаду. Оставшись наедине с нею, я осыпал ее огненными поцелуями, которые вызвали в ответ такие же с ее стороны, на ней была только легкая юбка под платьем из тафты. Боже! Какое очарование! Я был уверен, что замечательная кормилица не возвратится столько времени, сколько сочтет для нас необходимым. Но отнюдь нет! Никогда не приготавливали столь быстро два стакана лимонада!

– Уже готово? – спросил я у кормилицы.

– Отнюдь нет, месье, но я делаю быстро.

Простота вопроса и ответа вызвали взрыв смеха моего ангела. Вернувшись к м-м Ф., она сказала, что время воюет против нас, и мы должны ожидать момента, когда ее муж не решит приехать провести у меня три-четыре дня. Я просил его об этом, и он обещал.

М-м Ф. поставила перед нами конфитюры, которые очень хвалила, и особенно мармелад из айвы, который просила попробовать. Мы уклонялись, и М-м М…наступила мне на ногу. Она сказала мне впоследствии, что есть подозрение, что Ф. отравила своего мужа.