История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Казанова Джакомо - Страница 27

Поскольку я захотел осмотреть весь мой дом, жена консьержа провела меня повсюду. Я вернулся в мои апартаменты, где нашел Ледюка, который распаковывал чемоданы. Сказав ему, чтобы отдал мое белье м-м Дюбуа, я пошел писать. Кабинет был красивый, с северной стороны, с одним окном.

Очаровательная перспектива, казалось, была создана, чтобы плодить в душе поэта самые счастливые идеи, порожденные свежестью воздуха и ощутимой тишиной, ласкающей слух в этой улыбающейся обстановке. Я чувствовал, что для того, чтобы насладиться некоторыми простыми радостями, человек должен быть влюблен и счастлив. Я торжествовал.

Я слышу стук и вижу мою прекрасную горничную, которая с веселым видом, совсем не соответствующим тому, когда хотят на что-то пожаловаться, просит сказать моему камердинеру, чтобы был с ней повежливее.

– И чем он вас обидел?

– Может быть, ничем, по его мнению. Он хочет меня обнимать, я уклоняюсь, и он, полагая, что это его право, становится немного дерзким.

– До какой степени?

– Смеясь надо мной. Извините, месье, если я в этом слишком чувствительна. Зубоскальство мне не нравится.

– Вы правы, голубушка. Это происходит по глупости, либо от злобы. Ледюк будет знать, что к вам следует относиться уважительно. Вы будете ужинать со мной.

Полчаса спустя, зайдя что-то спросить, я сказал ему, что он должен уважать Дюбуа.

– Эта недотрога не захотела, чтобы я ее поцеловал.

– Ты наглец.

– Она ваша горничная или любовница?

– Это, может быть, моя жена.

– Этого достаточно. Пойду развлекаться к консьержу.

Я был весьма доволен своим легким ужином и превосходным вином Нефшателя. Моя горничная удовлетворилась местным вином, которое тоже было исключительным. Я был весьма удовлетворен и поваром, и благонравием моей горничной, и моим испанцем, который сменял ей тарелки без всякой аффектации. Я отослал моих людей, распорядившись о моей ванне на шесть часов утра. Оставшись за столом наедине с этой слишком красивой особой, я попросил ее рассказать мне свою историю.

– Моя история очень короткая. Я родилась в Лионе. Мои мать и отец отвезли меня с собой в Лозанну, как я узнала от них самих, потому что сама этого не помню. Я знаю, что мне было четырнадцать лет, когда мой отец, бывший кучером у м-м д’Эрманс, умер. Эта дама взяла меня к себе, и через три или четыре года я поступила в услужение к миледи Монтегю в качестве горничной, и ее старый лакей Дюбуа на мне женился. Три года спустя я осталась вдовой в Виндзоре, где он умер. Воздух Англии вызвал у меня изнурение, я попросила отпуска у моей благородной хозяйки, которая мне его предоставила, оплатив мое путешествие и сделав значительные подарки. Я вернулась в Лозанну к моей матери, где поступила на службу к английской даме, которая меня очень любила и привезла бы меня с собой в Италию, если бы у нее не возникли подозрения относительно молодого герцога де Росбюри, который показался ей влюбленным в меня. Она его любила и заподозрила во мне соперницу. Она ошибалась. Она засыпала меня подарками и отправила к моей матери, где я два года занималась рукоделием. Г-н Лебель, метрдотель посла, спросил меня четыре дня назад, пойду ли я в услужение к итальянскому сеньору в качестве горничной, и сказал мне условия. Я согласилась, имея всегда желание увидеть Италию; это желание явилось причиной моего легкомыслия, я согласилась, и вот, я здесь.

– О каком легкомыслии вы говорите?

– О приезде моем сюда, не узнав предварительно о вас.

– Вы бы не приехали, если бы узнали обо мне заранее?

– Нет, разумеется, потому что здесь у меня не будет таких условий, как у других женщин. Вам не кажется, что вы не можете иметь горничную вроде меня, чтобы при этом не говорили, что вы держите меня для других целей?

– Я ожидал этого, потому что вы очень красивы, а я не выгляжу как осьминог, но я не обращаю на это внимания.

– Я бы тоже не обращала на это внимания, если бы мое состояние позволяло мне пренебрегать этими предрассудками.

– Иными словами, моя красавица, вы настроены вернуться в Лозанну.

– Не теперь, так как это доставит вам проблемы. Смогут подумать, что вы мне не понравились из-за слишком свободного поведения, и вы, быть может, составите обо мне ошибочное суждение.

– Что я подумаю? Прошу вас.

– Вы решите, что я хочу вас к этому расположить.

– Такое могло бы быть, так как ваш резкий и необъяснимый отъезд меня живо заденет. Но, тем не менее, я на вас сердит. При таком образе мыслей вы не можете ни добровольно остаться у меня, ни уехать. Но вам, однако, надо принять решение.

– Я его приняла. Я остаюсь, и я почто уверена, что не пожалею об этом.

– Ваше решение мне нравится; но есть одна трудность.

– Не будете ли вы добры мне ее объяснить?

– Я должен, дорогая Дюбуа. Не должно быть никакой печали и никаких щепетильностей.

– Вы никогда не найдете меня печальной; но пожалуйста, давайте объяснимся насчет слова щепетильность. По поводу чего вы ожидаете щепетильности?

– Мне это нравится. Слово щепетильность в обычном смысле означает суеверное негодование по поводу действий, которые предполагаются порочными, хотя на самом деле могут быть вполне невинны.

– Если действия вызывают во мне сомнение, я не склонна судить о них слишком сурово.

– Вы, полагаю, много читали.

– Я только и делаю, что читаю, потому что без этого мне скучно.

– У вас есть книги?

– Много. Вы понимаете по-английски?

– Ни слова.

– Жаль, потому что они бы вам понравились.

– Я не люблю романы.

– Я тем более.

– Мне это нравится.

– Отчего же, скажите пожалуйста, у вас так поспешно возникают романтические суждения?

– Вот это я тоже люблю. Такая игривость мне нравится, и я очарован возможностью вас тоже насмешить.

– Извините, что я смеюсь, но…

– Никаких но. Смейтесь и над тем и над этим, и вы не найдете лучшего средства мной управлять. Я нахожу, что вы для меня очень удачное приобретение.

– Я должна снова засмеяться, так как только от вас зависит увеличить мой заработок.

Я поднялся из-за стола, очень удивленный этой молодой женщиной, у которой имелось все, чтобы стать моей слабостью. Она рассуждала, и в этом первом диалоге она разделала меня вчистую. Юная, красивая, держится с элегантностью и с умом, – я не мог представить, куда она меня заведет. Мне не терпелось поговорить с г-ном Лебелем, который предоставил мне такую вещь. Собрав приборы и отнеся их в свою комнату, она явилась спросить, ставлю ли я папильотки под ночной колпак. Этим занимался Ледюк, но я с удовольствием отдал ей предпочтение. Она справилась с этим очень хорошо.

– Я предвижу, – сказал я ей, – что вы будете мне служить как миледи Монтегю.

– Не сразу. Но поскольку вы не любите огорчаться, я должна просить вас о милости.

– Просите, дорогая.

– Я не хотела бы служить вам в ванной.

– Как бы я мог об этом даже подумать! Это было бы слишком скандально. Это дело Ледюка.

– Прошу вас меня извинить, но я вынуждена попросить вас еще об одной милости.

– Говорите мне свободно все, чего вы хотите.

– Могу ли я поместить спать в моей комнате одну из дочерей консьержа?

– Клянусь вам, что если бы я задумался об этом хоть на минуту, я бы сказал вам об этом. Она в вашей комнате?

– Нет.

– Пойдите, позовите ее.

– Я сделаю это завтра, так как если пойду за ней сейчас, могут заинтересоваться причинами. Я благодарю вас.

– Дорогой друг, вы разумны. Будьте уверены, что я никогда не стану мешать вам оставаться такой.

Она помогла мне раздеться, и должна была бы найти меня очень благопристойным, но, задумавшись о своем поведении перед сном, я увидел, что оно не проистекало из моей добродетели. Мое сердце было занято М-м М…, и м-м Дюбуа этому помешала; я, быть может, обманывал себя таким образом, но не остановился на этой мысли.

Утром я позвонил Ледюку, который сказал, что уже не надеялся удостоиться этой чести. Я обозвал его дураком. Приняв холодную ванну, я снова лег, заказав ему две чашки шоколаду. Моя бонна пришла в элегантном дезабилье, смеющаяся.