История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Казанова Джакомо - Страница 24

– Тише, тише. Сколько сложностей! Позвольте мне обнять вас. Эта история мне понравилась чрезвычайно. Позвольте мне действовать. Вы не уедете, дорогой друг, вы познакомитесь с мадам. Позвольте мне посмеяться. Я был молод. И красивые глаза частенько заставляли меня затевать маскарады. Сегодня за столом вы высмеете двух злюк, но изящно. Дело настолько простое, что сам г-н де … посмеется над ним. Его жена, может ли она не знать, что вы ее любите?

– Она должна была заглянуть мне в душу, хотя я только ее разул.

– Это комично.

Он смеясь ушел, и у дверцы своей кареты снова обнял меня в третий раз. Будучи уверен, что м-м …рассказала все, что знала, своим трем приятельницам перед возвращением в Цюрих, я счел едкой и вероломной забаву двух мерзавок у посла, но мои сердечные интересы требовали, чтобы их клевета сошла за остроумную шутку.

Я пришел к послу в половине второго и, отвесив ему глубокий реверанс, увидел двух дам. Я спросил у той, что по виду была более злой, хромала и звалась Ф., узнает ли она меня.

– Вы похожи на официанта из гостиницы в Цюрихе.

– Да, мадам. Я был им в течение часа, чтобы иметь честь видеть вас вблизи, и вы наказали меня, не обратившись ко мне ни с единым словом. Надеюсь, что не буду столь несчастлив здесь, и что вы позволите мне за вами поухаживать.

– Это удивительно. Вы так хорошо играли вашу роль, что никто не мог догадаться, что вы лишь исполняете роль низкого персонажа. Теперь мы посмотрим, так ли хорошо вы сыграете роль того, кого теперь представляете, и если вы придете ко мне, вы окажете мне честь.

После этого комплимента история стала достоянием публики, и тут явилась м-м …, которая пришла вместе с мужем. Она меня видит, она говорит мужу:

– Вот официант из Цюриха.

Бравый муж благодарит меня весьма учтиво за то, что я оказал честь его жене, разув ее. Я вижу, что она ему все рассказала, и мне это нравится. Г-н де Шавиньи сажает ее справа от себя, и я оказываюсь за столом между двумя, что на меня клеветали.

Хотя они и были мне неприятны, я наговорил им любезностей, удерживаясь от того, чтобы не глядеть на мадам …, которая была еще более хороша, чем тогда, когда была одета амазонкой. Ее муж не показался мне ревнивцем, и не настолько старым, как его описали. Посол пригласил его на бал вместе с ней и попросил ее в следующий раз сыграть Шотландку[16], чтобы я не мог сказать герцогу де Шуазейль, что в Золотурне меня недостаточно развлекали. Она ответила, что два актера – это недостаточно; он предложил сыграть лорда Монроза, и я тут же сказал, что сыграю Мюррея. Моя соседка Ф., рассерженная таким раскладом, потому что ей доставалась неприятная роль миледи Эльтон, отпустила мне колкость:

– Почему, – сказала она, – в пьесе нет роли официанта! Вы сыграли бы ее превосходно!

– Но вы научите меня, – ответил я, – сыграть еще лучше роль Мюррея.

Посол назначил день, пятью или шестью днями позже, и назавтра я получил мою маленькую роль. Бал был объявлен, я пошел к себе, чтобы переодеться, и вернулся в зал, одетый с большой элегантностью. Я открыл бал, танцуя менуэт с дамой, которая должна была иметь преимущество перед остальными, потом я танцевал со всеми; но хитрый посол предложил меня м-м… для контрдансов, и никто не мог ничего возразить. Он сказал, что лорд Мюррей должен танцевать только с Линдан.

В первой фигуре контрданса я сказал ей, что приехал в Золотурн только ради нее, и что не будь ее, никогда бы не увидели меня официантом; и что я надеюсь, что она позволит мне ухаживать за ней. Она ответила, что у нее есть причины, мешающие ей принимать мои визиты, но что случай нам увидеться не замедлит представиться, если я не уеду сразу, и если это не привлечет к ней излишнего внимания и разговоров. Объединенные вместе любовь, любезность и ум не могли бы дать более удовлетворительного ответа. Я обещал ей любую осторожность, которой она могла бы пожелать. Моя любовь во мгновение ока превратилась в героическую и полностью под покровом тайны.

Признав себя новичком в искусстве театра, я попросил м-м Ф. меня научить. Я пошел к ней утром, но она приняла это лишь как предлог. Направляясь туда, я делал подкопы под мадам…, которая хорошо понимала мотив, заставлявший меня действовать таким образом. Это была вдова тридцати лет, с злым умом, желтоватым цветом лица и неловкими движениями, потому что она не хотела, чтобы заметили, что она хромает. Она все время говорила, и, желая демонстрировать ум, которого не имела, была утомительна. Я, несмотря на это, должен был изображать влюбленность. Она меня насмешила, сказав однажды, что не предполагала во мне робкого характера, увидав играющим столь хорошо роль официанта в Цюрихе. Я спросил, с чего она предположила во мне робкий характер, и она мне не ответила. Я решил с ней порвать после того, как мы сыграем Шотландку.

Наше первое представление было для зрителей, составляющих весь цвет города. М-м Ф. была счастлива внушить ужас в своей роли, будучи уверена, что сама ее персона этому не соответствует. Г-н де Шавиньи заставил плакать. Говорили, что он сыграл свою роль лучше, чем сам Вольтер. Но кровь моя заледенела, когда в третьей сцене пятого акта Линдан мне сказала: «Как? Вы смеете меня любить?». Она произнесла эти пять слов так странно, столь заметным тоном упрека, даже выходя из настроения своей роли, что все зрители зааплодировали в восторге. Эти аплодисменты меня поразили и выбили из рамок игры, потому что мне показалось, что она посягнула на мою честь. Поскольку по тексту мы были на «Ты», и, как велела моя роль, я должен был ответить: «Да, я вас обожаю, и так и должно быть», я произнес эти слова так трогательно, что аплодисменты удвоились; клики «бис» четырех сотен голосов заставили меня повторить эти слова.

Но, несмотря на аплодисменты, мы сочли за ужином, что мы плохо знаем свои роли. Г-н де Шавиньи сказал, что надо отложить второе представление на послезавтра, и что мы проведем завтра репетицию у него в деревенском доме, где пообедаем. Мы как актеры все хвалили друг друга. М-м Ф. сказала, что я хорошо играю, но роль официанта я играл еще лучше, и все засмеялись, но мне достались еще большие аплодисменты, когда я ответил, что она очень хорошо играла роль Миледи Эльтон, но не могло и быть иначе, потому что ей не пришлось вкладывать в это никаких усилий.

Г-н де Шавиньи сказал М-м …, что зрители, которые аплодировали ей в том месте, где она удивляется, что я ее люблю, были неправы, потому что, произнося эти слова тоном упрека, она вышла из своей роли, так как Линдан должна стремиться к Мюррею.

Назавтра посол заехал за мной на своей коляске, сказав, что мне не нужна моя. Все актеры собрались в его загородном доме. Он сказал г-ну М., что надеется решить его дело, и что они поговорят о нем после обеда и репетиции пьесы. Мы сели за стол, а затем занялись репетицией пьесы, не прибегая к помощи суфлера. К вечеру он сказал всей компании, что ждет нас на ужин в Золотурне, и все уехали, кроме М., с которым он должен был говорить о деле. У меня не было коляски. В момент отъезда меня ждал весьма приятный сюрприз:

– Садитесь со мной в мою коляску, – сказал посол г-ну М., и мы поговорим о нашем деле. Г-н де Сейнгальт[17] будет иметь честь воспользоваться вашей коляской, послужив мадам, вашей супруге.

Я подал руку этому чуду природы, которая поднялась с видом полнейшей невозмутимости, с силой сжав мою руку. И вот мы сидим, один близ другого. Полчаса пролетели как одна минута, но мы не теряли их на разговоры. Наши губы соединились и не разъединялись до самых дверей отеля. Она сошла первой. Ее воспаленное лицо меня напугало. Этот цвет не был ее естественным, мы могли выдать наше преступление всему залу. Ее честь не позволяла мне выставить ее столь изменившейся на суд Ф., которая скорее бы восторжествовала, чем унизилась от такого важного разоблачения. На мысль об уникальном средстве меня натолкнули любовь и фортуна – частенько мой друг: у меня в кармане лежала коробочка с нюхательным табаком. Я быстро сказал ей принять поскорее порцию табака, и сделал то же самое. Слишком большая доза произвела эффект на середине лестницы, и мы продолжали чихать еще добрую четверть часа; ее предательское воспаление было приписано действию порошка. Когда чихание прекратилось, она сказала, что у нее больше не болит голова, но она поостережется в дальнейшем прибегать к такому сильному средству. Я увидел, что м-м Ф. в глубоком раздумье, но не осмелилась ничего сказать.