Золотой торквес - Мэй Джулиан - Страница 56

— Ты дерзкая девчонка! Ну конечно, я люблю тебя, иначе не пошла бы с вами!

— Тогда почему? Почему? — Фелиция на миг повысила голос и принудительное давление. Монахиня с криком отшатнулась. — О, прости, Амери! Прости! Я больше не буду, честное слово! Не смотри на меня и не думай обо мне так! — Светлая головка поникла. — Ну почему?.. Разве грех мечтать о крупице счастья и тепла? Может, завтра мы умрем, и все будет кончено.

— Я в это не верю, Фелиция. Умрем мы или останемся живы, я не верю, что все будет кончено. Вот еще одна причина моего отказа.

— Опять религиозная чушь! Да кто докажет, что он там есть, твой Бог? А если и есть, кто докажет, что ему не все равно, что он не играет с нами в кошки-мышки? Ты образованная женщина, врач и прекрасно понимаешь, что доказательств нет!

— Есть. Только они в душе нашей, в желаниях, потребностях, инстинктах. В непонятном, нелогичном стремлении к любви, дающей и не требующей ничего взамен.

— Я нуждаюсь в твоей любви, но ты же не даешь ее мне! По-твоему, честно любить на словах?

— Я и перед собой хочу быть честной. И себя любить, как выражается Клод. Я отправилась в изгнание, чтобы доказать самой себе, что достойна любви. А ты, милая Фелиция, вообще не умеешь любить. По-человечески, во всяком случае. И не в любви ты нуждаешься, а в чем-то ином… ужасном. Моя любовь тебя удовлетворить не может, а то, что ты называешь любовью, жестоко и несправедливо по отношению ко мне. Я искренне желаю тебе помочь, но не знаю как, и мне остается лишь молиться за тебя.

— Превосходно! — В смехе Фелиции звучало презрение. — Ну что ж, валяй! Послушаем, как ты молишься за жестокую, бесчеловечную, заблудшую душу!

Амери снова притянула к себе упирающуюся девушку. В темноте прозвучали тихие, напевные слова:

— Помилуй меня, Боже, помилуй меня, ибо на Тебя уповает душа моя, и в тени крыл Твоих я укроюсь, доколе не пройдут беды. Воззову к Богу Всевышнему, Богу, благодетельствующему мне; Он пошлет с небес и спасет меня; посрамит ищущего поглотить меня; пошлет Бог милость Свою и истину Свою note 26.

— О черт! — выкрикнула Фелиция и разрыдалась.

Амери крепко обняла ее и стала покачивать, как ребенка. Наконец девушка высвободилась из ее объятий и утерла слезы.

— Завтра… будет трудно. Сегодня я испугалась до безумия, а завтра будет еще страшней. Если ублюдок Гарри опять вырвется, то шхуну разнесет в щепки и все мы потонем. Я боюсь, что не смогу его удержать. Уверенность изменила мне. А для метапсихических игр это смертельно. Если заранее боишься провала, все распадается… Что же мне делать?!

— Я помолюсь за тебя.

— Да чтоб он провалился, твой несуществующий Бог! Если он все видит, то должен помочь без того, чтоб его умоляли! Или он хочет, чтоб я ползала перед ним на коленях? Что ему надо?

— Не ему, а тебе. Взывать к Господу, просить его помощи в осуществлении твоих нужд всегда благо.

— Так он, выходит, психолог? А молитва — просто умственный настрой: с верой горы сдвинешь! Кому тогда нужен Бог, если мы сами совершаем то, о чем просим в молитвах? Значит, я должна молиться самой себе? Но в себя я тоже не верю!

— Фелиция, я не собираюсь читать здесь проповеди. Если само слово «молитва» кажется тебе смешным, забудь его, назови как хочешь. Попытайся завтра попросить сил у Вселенского Разума, у источника жизни. И неважно, знает он о тебе или нет, ты имеешь право приобщиться к его силе — не только ради себя самой, но ради всех, чьи жизни от тебя зависят.

— Почему бы и нет? — задумчиво произнесла девушка. — В Разум я верю. По крайней мере, это нечто реальное. Хорошо, Амери, я попробую.

Монахиня поднялась на ноги, увлекая за собою Фелицию. Поцеловала в лоб, затем через ее плечо окинула взглядом черные холмы на фоне багряного вечернего неба.

— Фелиция! Что там такое?

Девушка обернулась. На противоположном берегу меж деревьев вытянулась сверкающая вереница.

— Охота, — прошептала Фелиция.

Обе молча смотрели, как светящаяся лавина стремительно катится вдоль Роны по Большой Южной дороге.

— Я настроилась на их волну, — произнесла спортсменка. — Они из приозерного городка Сейзораска. Ищут нас.

— Ты имеешь в виду пропавшего лоцмана?

— Нас! К счастью, они не могут летать и среди них нет сильных медиумов, поэтому они не знают, что я подслушиваю их умственный ропот. Недалекие провинциалы! Но южнее за нами будут охотиться асы.

— Откуда они узнали? — в ужасе спросила Амери.

— Кто-то сказал, — ответила Фелиция. — Кажется, я знаю, кто.

Они снялись с якоря, едва рассвело; желтые воды были еще покрыты хлопьями плотного тумана. Приблизившись к глубокой быстрине, они обнаружили, что не одни на реке: еще три судна остановились перед стремниной, видимо, не решаясь выходить на двадцатикилометровый участок неспокойной воды, пока совсем не развиднелось.

— Вот радость-то! — воскликнул Герт.

— Обходи их! — распорядилась Фелиция. — Что толку в прятки играть! На порогах они все равно ничего нам не смогут сделать. Бурке, Бэзил, тащите сюда этого зомби!

За шумом бурлящей воды они почти не слышали друг друга. Когда лоцмана, сыпавшего проклятия с посиневших губ, прикрутили к креслу около штурвала, Фелиция отослала всех на корму.

— Если опять сорвемся с кручи, сбрасывайте ремни и спасайтесь, кто как может.

Застывшие в неподвижности суда были от них метрах в двадцати пяти. Фелиция заставила Гарри помахать рукой и дернула за сигнальный шнур: туу-туу-туу! Затем они вышли на быстрину…

«Делай свое дело, Гарри, выводи нас, и я достану тебе новый серый торквес, слышишь, новый, ничуть не хуже прежнего, только помоги нам, Гарри, проведи свою посудину через подводные рифы! Ну давай, милый, балансируй на острие ножа среди чудовищных воронок и пенных волн, не подкачай, Гарри, жми на педали, как органист, верти свой штурвал, виртуоз Гарри, вспомни о новом торквесе и былых наслаждениях, постарайся, чтобы валы и скалы не зацапали нас в свою пасть, обуздай неистовую Рону, я с тобой, Гарри, видишь, я держу тебя и нисколечко не боюсь! О нет, Гарри, надо полегоньку, ну еще чуть-чуть, с Божьей помощью, там, впереди, то ли справа, то ли слева, наша общая мать, наша земля, ты ведь знаешь, как к ней пройти, Гарри, Гарри, Гарри? Ну же, старина, выбирайся из водоворота, не то я так тебя скручу, своих не узнаешь! Гарри, нас затягивает, Господи, Господи, сейчас опять врежемся, не смей, свинья поганая, убью, не дам нас погубить, ты не смеешь, я тебе не позволю…»

— Чтоб ты сдохла!

Фелиция закричала. Ум, стиснутый ее волевой хваткой, дернулся в последней вспышке яростного сопротивления. А затем с неожиданной легкостью выскользнул и пошел своим путем туда, куда она не решилась за ним последовать. Уже в одиночестве возвратилась к управлению шхуной, предательски застигнутой огромной волной, что делила Рону на два грохочущих потока. Судно все набирало скорость, подпрыгивая на рифах и вибрируя, словно на нем выбивали барабанную дробь.

Гарри повис на ремнях и уставился на нее остекленевшими глазами. Монитор жизненных сил у него на лбу был непроницаемо черен.

Фелиция распустила ремни, и бездыханное тело упало на пол. Она заступила на его место, ухватилась за штурвал, стала жать на педали и направила всю свою психокинетическую энергию под корпус, поднимая судно.

«Как тяжело, ох, как тяжело вырываться из омута! Но я сильная, слышишь? Если можешь, сделай меня еще сильнее! Выше… выше… помоги мне! Ради всего, чем ты жив, что любишь, помоги! Выше! Еще выше! Я чувствую, ты во мне, и все они во мне, все слышат меня и помогают, ведь я не только для себя стараюсь, барабанная дробь прекращается, свист и рокот мутной воды смолкают, воронки и скалы выпустили нас, отступили.»

«Мы летим.»

«Я держу ее, могу даже поднять еще выше — спасибо тебе! Вода в бессильной злобе буйствует внизу, и стены ущелья удивленно жмутся друг к другу: не каждый день им приходится лицезреть чудо.»