Вторжение - Мэй Джулиан - Страница 19

Солнышко, не бойся! Не бойся всего этого! Не бойся меня!

— Твое недоверие вполне понятно, — тихо произнес я. — Нам с Доном понадобились долгие годы, чтобы осмыслить нашу странность. Ничего удивительного, что тебе мои речи кажутся бредом сумасшедшего. Но… но ты же видишь, я по-прежнему твой старый друг Роги, а Дон остается Доном. Да, мы можем разговаривать, не раскрывая рта, и передвигать предметы, не прикасаясь к ним, но это не значит, что мы какие-то чудовища.

Мои собственные слова прозвучали как явная, намеренная ложь.

Она сдвинула брови, пытаясь быть справедливой ко мне. Лучи яркого полуденного солнца проникали в окна маленькой кухни. На столе стояли чашки с остатками чая, тарелки с крошками торта и ваза пахучей сирени — как непреодолимая преграда между нами.

— Я что-то читала об опытах по экстрасенсорике, которые проводятся в колледже…

— Вот видишь? — подхватил я. — Доктор Раин, он же известный ученый! У меня есть его книги, могу показать…

— Но как можно читать мысли другого человека? Нет, не верю! — Ужас и гнев перед насильственным вторжением в ее душу хлестнули меня, точно кнутом. — Я бы не вынесла, если б ты… или Дон узнали все, о чем я думаю про себя!

Теперь главное не сфальшивить!

— Да нет, Солнышко, не в этом дело. Нормальные люди… я хочу сказать, люди вроде тебя для телепатов закрытая книга.

Мы воспринимаем ваши сильные чувства, самые яркие образы, но читать сокровенные мысли мы не можем. Даже друг у друга мы читаем только те мысли, какие хотим передать.

Тоже лишь отчасти правда. Трудно расшифровать мысли нормального человека, но временами они все же читаются, особенно когда освещены бурными эмоциями. К тому же люди нередко высказывают их вслух, невнятно бормоча себе под нос. Такое бормотанье расслышать проще простого. Иное дело — выделить рациональное зерно, осмыслить чувственно-понятийную путаницу, что, подобно накипи, скапливается на поверхности недисциплинированного сознания, маскируя скрытые мысли. Как правило, ты отгораживаешься от этой ментальной статики, чтоб не свихнуться.

— Не думай, что я стану шпионить за тобой и Доном. Мы давно научились ставить барьеры любопытству друг друга. Да я бы и не посмел никогда вмешиваться в твою и его жизнь. Слышишь, Солнышко, никогда!..

Она вспыхнула, и я понял, что угадал по меньшей мере одну из причин ее страха. Она скромная, застенчивая женщина со всеми свойственными им предрассудками, может, за это я и люблю ее.

— Так называемые высшие проявления ума в общем-то ничего необычного собой не представляют. Тебя же не пугает талант художника или музыканта? Так и телепатия, и психокинез — врожденные качества, и ничего с ними не поделаешь. Ты читала о людях, которые предсказывают будущее или чуют воду? В Новой Англии им издавна никто не удивляется. А человеку непривычному их свойства показались бы чем-то вроде черной магии. Я думаю, вокруг полно телепатов и психокинетиков, только они не признаются, предвидя реакцию нормальных людей.

Но если их полно, почему нам не удается выйти с ними на связь? И почему такие исследователи, как доктор Райн, не разыщут их, вместо того чтобы ставить опыты на каких-то сомнительных психопатах?

— Я хочу тебе верить, Роги, — помолчав, сказала она.

— Честное слово, я не просто так пришел к тебе. Не для того, чтоб разбередить твою душу. Из-за себя самого и даже из-за Дона я ни за что не стал бы тебя тревожить. Но теперь есть Дени.

Она похолодела.

— Дени?

— Вчера на крещении мальчик телепатически общался со мной… Нет, ты не пугайся. Это было прекрасно! Он заплакал, когда его облили водой, и я неосознанно попытался его успокоить. С помощью телепатии, как в детстве мы успокаивали друг друга с Доном. И Дени откликнулся. Между нами установилась необычная связь. Сперва я передавал ему только примитивные ощущения — чтобы он перестал плакать. А он уцепился, дал мне понять, что ему этого мало. Тогда я сказал… в уме сказал: «Скоро придет мама, и все будет хорошо». Но не словами, в понятии том, что ребенку всегда хорошо с матерью. И знаешь, что сделал Дени? Он установил в уме связь между собственным представлением о матери и переданным ему образом! Психологи называют это ментальным синтезом, ассоциативным мышлением. Но такой кроха, казалось бы, не должен логически мыслить. Дени еще слишком мал. Хотя бы через несколько месяцев, не теперь.

— Неправда, — ледяным тоном проронила она.

— Правда, Солнышко! Я уверен.

— Ты все выдумываешь. Смешно, ей-богу!

— Да нет же! — убеждал я ее. — Поди принеси Дени, и я попробую тебе доказать. Думаешь, он спит? Нет, он нас слушает.

Я вдруг наткнулся на защитную материнскую ауру.

— Ты лжешь! У меня нормальный ребенок! Ничего подобного быть не может!

— У тебя гениальный ребенок. Видимо, Дени — экстрасенс. Если ты хочешь убедиться, то, наверно, можно показать его в колледже или в больнице, которая занимается…

— Нет, нет, нет! Он самый обычный! — Она сорвалась со стула; невыразимый ужас просачивался в каждом ее движении. — Ты болен, Роги! Болен от ревности! Не можешь мне простить, что я вышла за Дона и родила ему ребенка! Уходи! Оставь нас в покое!

В отчаянии я тоже начал кричать:

— И долго ты собираешься прятать голову под крыло? Ты прекрасно понимаешь, что я в своем уме и говорю правду! Тебя выдает твой собственный ум!

— Не-е-ет! — взвыла она.

Я махнул рукой. Ваза сирени подпрыгнула и зависла в воздухе. Я послал ее через кухню в раковину, и она со звоном разбилась. В соседней комнате визгливо закричал ребенок. Солнышко накинулась на меня, как тигрица, стиснув кулаки и сверкая глазами.

— Негодяй! Ублюдок! Вон из моего дома!

Я никогда еще не применял к ней принуждения, но тут у меня не было выхода.

Сядь.

Голос ее прервался, она словно окаменела. Если не считать широко раскрытых горящих глаз, лицо ее превратилось в трагическую маску, а рот застыл в беззвучном крике.

Сядь , повторил я.

В комнате надрывался ребенок, реагируя на чувства матери. Глаза ее молили меня, но я не поддавался. Две слезинки скатились по мраморным щекам. Она смежила веки и медленно опустилась на стул. Прядь белокурых волос упала на лицо. Плечи подергивались от рыданий.

Сиди тут. Не бойся.

Смысл моих телепатических посланий просачивался в ее мозг вместе с мощным принудительным натиском. Я вышел, взял из кровати Дени, завернул его в одеяльце и, вернувшись на кухню, бережно подал ей. Потом освободил ее ум и попытался вселить уверенность в уме ребенка.

Крик. (Спокойствие.)

Все в порядке, Дени. Маме уже лучше.

Я протянул к нему руку, выставив указательный палец. Глаза Дени все еще были полны слез, но крошечный ротик скривился в улыбке. Голая кукольная ручонка высунулась из-под одеяльца, безошибочно нашла мой палец и крепко вцепилась в него. Я мысленно проговорил:

РОГИ (прикосновение)ДЕНИ. Я — Роги, ты — Дени. Роги любит Дени.

Между нами вновь воцарилась радужная гармония. Даже Солнышко, видимо, почувствовала это, потому что слабо охнула. Ребенок начал ворковать.

— Тебя зовут Дени, — сказал я.

Он что-то промычал.

— Дени, — повторил я.

Личико осветилось, а ум его отозвался:

ДЕНИ . Голосом он смог изобразить лишь короткое забавное мычание.

— Пытается произнести свое имя, — объяснил я ей. — Язык и голосовые связки в отличие от мозга еще не приспособлены к речи, но умом он понимает, что его зовут Дени.

Солнышко молча покачивала младенца и плакала. Ужас прошел, остались только растерянность и упрек.

Ох, Солнышко, прости меня, дурака неуклюжего, что напугал тебя!

— Я вынужден был так поступить, — сказал я, уже не оказывая на нее принудительного давления, наоборот, взывая к пониманию. — Нельзя отворачиваться от очевидного. Это было бы несправедливо по отношению к Дени. Ты должна быть храброй — ради сына. На тебе лежит ответственность за него, за талант, который не идет ни в какое сравнение с нашим. Я думаю, у Дени ум высшего порядка. Если этому гигантскому уму позволить развиться как следует, то твой сын станет великим человеком.