Шпора Персея - Мэй Джулиан - Страница 63

Странно, я не задыхался, не чувствовал боли. Конец наступил внезапно и просто.

Июльский вечер в пустыне Аризоны. Температура около сорока пяти градусов по Цельсию, и каждый кактус, каждый куст и каждая колючка словно съежились под нещадным потоком горячего солнца.

Единственные существа, которые движутся по засушливому пейзажу из песка, выщербленных ветрами камней и безводных ручьев, это я и мой старый толстокожий мерин Пако.

Все жители пустыни — койоты, кенгуровые крысы, американские зайцы, даже птицы и гремучие змеи — попрятались в ожидании ночи.

Очень разумно.

Но мы с Пако продолжаем путь, потому что на экране, вмонтированном в мое седло, светится доказательство того, о чем я подозревал и что управляющий Небесным ранчо не су мел обнаружить с воздуха из-за неровностей ландшафта: а именно, что тринадцать отбившихся от стада коров находятся в каньоне меньше чем в километре отсюда. Приемоответчики под шкурами животных послали сигналы на мой дисплей полчаса назад. Теперь они то появляются, то исчезают, когда коровы бродят с места на место — или пьют из ручья. Сигналы, передаваемые ими, часто не доходят до приемного устройства из-за высоких обрывистых скал.

Отец посмеялся надо мной сегодня утром, когда я сказал, что догадываюсь, где искать коров. В прошлом году мы с Евой обследовали этот дальний каньон. Симон заявил, что отправится в пустыню на поиски на следующей неделе, когда будет посвободнее.

На следующей неделе!.. А через год не хотите?

Я наполнил самую большую флягу, незаметно оседлал Пако и поскакал.

Мне было уже одиннадцать, и я все умел.

А теперь у меня кончилась вода. Я разделил с мерином последние капли пару часов назад, дав ему попить из моей шляпы. Старина Пако шагал все медленнее и медленнее; наверное, у него, как и у меня, кружилась голова. Когда вдыхаешь этот раскаленный воздух, в голове начинают стучать молоточки, и тебе кажется, что лучше вовсе не дышать. И язык у него, наверное, распух, как у меня, а кожа съежилась и ее словно стало не хватать на все тело. Возможно, перед глазами у него тоже бешено кружатся черные точки, а пульс стучит, как индейский барабан.

Быть может, он боялся, что не дойдет.

Ну же, старина! Мы почти обогнули плато Эмпинада. Осталось чуть-чуть…

Каньон вырублен на крутом плато, и сейчас, когда жуткое солнце наконец заходит, там должна лежать густая тень. Я вытащил из горячего футляра бинокль, подкрутил окуляры и посмотрел вперед, где благодаря живительному ручью росли мескитовые деревья и несколько трехгранных тополей.

А еще там бродили коровы.

Да!

Я был прав, папа. Я, а не ты!

От каньона подул восхитительный прохладный ветерок, и мои легкие наполнились воздухом. Пако учуял воду, насторожил уши и неуклюже поскакал вперед. Коровы приветствовали нас радостным мычанием.

Улыбаясь, я вытащил из седельной сумки телефон и позвонил на Небесное ранчо, чтобы похвастаться победой и попросить прислать за нами «прыгунок»…

Я очнулся, все еще с улыбкой на устах вдохнул прохладный влажный воздух с каким-то странным привкусом спирта и вылез из-под одеяла.

К моему удивлению, лампа не погасла. Еще больше меня удивило то, что столешница не грохнулась на нас, когда ее втолкнуло ураганом в пещеру и она разбилась на мелкие кусочки.

Я подполз к двум серебристым коконам, лежавшим рядышком у стены. Они были покрыты пылью — а может, высохшей пленкой ила. Вокруг валялись разбитые сосуды с вылетевшими от декомпрессии пробками. Содержимое сосудов, разлитое по полу, медленно испарялось.

— Мэт!

Я откинул покрывало с ее лица. Она дышала, и ее веки дрогнули.

Слава Богу! Я с трепетом повернулся к сестре, осторожно развернул ее и посмотрел на бледно-голубое лицо, обрамленное капюшоном. Потом дотронулся до щеки. Частично мутировавшая кожа была холодной, но мягкой и упругой. Приподняв одно веко, я увидел, что ее глазное яблоко стало ярко-лазурным, как у грацильных халуков. Однако радужка осталась зеленой, с янтарным кружком возле расширенного зрачка — точно как у меня.

Второй глаз открылся, и зрачки медленно сузились.

— Аса… Ты?

Голос у сестры остался человеческим. Я схватил ее и прижал к груди.

— Ева! Боже мой, Ева!

— Мы… спасены?

Я услышал, как застонала Мэт, и ответил:

— Хороший вопрос.

Ослабив объятия, я снова уложил Еву на каменный пол.

— Спокойно, девочки. Сейчас разведаю что к чему.

Я вынул из поясной сумки армейский нож и обрезал ремни второй лампы, привязанной к Евиной груди. Как ни странно, она тоже не погасла.

Мэт села, протирая глаза. На ней все еще был форменный халукский пиджак, но без шлема. Несмотря на то что мы вымокли до нитки, пока шли по туннелю, одежда и волосы у нас высохли совершенно. На руках у меня по-прежнему мигал навигационный прибор и светилось табло переговорного устройства. Оба прибора исправно работали.

На табло горели цифры +122.41. Мы пролежали без сознания два часа.

Я вышел из кабачка, посветил кругом и невольно выругался.

Я думал, что от подземной реки останется жалкий ручеек, а она заполнила весь канал и плескалась почти у входа в наше убежище. Зловоние исчезло напрочь.

Посветив в сторону главной пещеры, я обнаружил, что туннель метрах в пятидесяти от нас завален обрушившейся скалой. Ближе к нам рухнула другая часть стены, и оттуда хлынул подземный поток.

Я поспешил обратно в кабачок.

— Выше головы, дамы! Нам надо поскорее выбираться отсюда. Старушка-речушка стучится к нам в дверь.

Мэт завязала разрезанный ремень узлом и повесила вторую лампу Еве на шею. Я перебросил парализатор через плечо, сложил одно из одеял и сунул себе под свитер.

Мы с Мэт помогли моей сестре пройти через низкое отверстие из пещеры и наполовину вынесли, наполовину вытащили ее на значительно уменьшившийся в размерах берег реки.

Потом я отдал Мэт свою пушку и нес Еву на закорках до тех пор, пока мы не дошли до Акульей Пасти.

Дальше начался сплошной кошмар. Поскольку Ева не могла идти сама, пришлось волочь ее по всем этим дьявольским шипам. Мы с Мэт камнями отбивали верхушки самых острых сталагмитов, потом накрывали торчащие обрубки ее форменным пиджаком и тащили Еву вперед. Продвигались мы ужасно медленно, потому что я боялся порвать Евин защитный комбинезон. Я опустил ей забрало, чтобы на нее не капало с потолка, но мы с Мэт промокли почти мгновенно.

Чтобы пробраться через Акулью Пасть, нам понадобился целый час. Когда мы наконец достигли лаза, стало ясно, что нам удалось подняться над уровнем прибывающей реки. Я вздохнул с облегчением, ибо в глубине души боялся, что лаз окажется заполнен водой и практически непроходим.

Сталагмитов здесь не было; я смастерил из пиджака и одеяла импровизированную волокушу и, извиваясь, как червяк, тянул Еву за собой. В конце концов мы вышли к Чаше. Здесь нам ничего не грозило, и я объявил, что пора сделать привал и как следует отдохнуть.

Руки и плечи у меня болели от перенапряжения, однако в целом мое физическое состояние было на диво хорошим.

Почка и ребра успокоились. Я решил не впрыскивать лекарства из браслета.

Сдвинув вверх забрало на шлеме сестры, я спросил, как она себя чувствует.

— Лучше, — прошептала она. — Только пить хочется. Я пробовала через трубочку… там пусто.

— Можно отрезать кусок от одеяла, — предложила Мэт. — Я вернусь в Акулью Пасть и наберу воды, которая капает со сталактитов.

— Ни к чему. — Я поднял пустую халукскую бутылку. — Сосуд у нас есть, а чистая святая вода найдется в Храме Гоблинов.

— В Храме Гоблинов? — удивилась Мэт.

— Сама увидишь, когда мы пойдем дальше. Сейчас вернусь.

Взяв лампу, я проскользнул сквозь Игольное Ушко и набрал воды из глубокой чистой лужи. Мы все напились вдосталь. Ева, сидевшая у стены, сказала, что чувствует себя вполне уютно в защитном комбинезоне. Зато Мэт побелела от холода. Меня самого начало познабливать после нашего марш-броска. Халукские лампы давали достаточно света, но не тепла. Я пожалел, что не проверил как следует бутылки в кабачке. Быть может, не все они разбились на мелкие кусочки, Я не отказался бы сейчас хлебнуть согревающего экзотического пойла.