Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению - Мэдсен Дэвид - Страница 49

– Мой милый, ты можешь такое вообразить? – заверещал Серапика в гневе. – К его жопе я не подойду даже с длинным шестом, не то что с пузырьком яда!

Марка Антонио арестовали и подвергли пытке, а точнее, ему раскаленными докрасна щипцами оторвали крайнюю плоть, и в результате он согласился дать подробные показания. Вопя как рожающая гиена, он признался во всем, в чем хотели, чтобы он признался, и даже больше. Он даже признался в том, что имел половое сношение с коровой, что всех очень удивило, так как его об этом не спрашивали. Однако сочли, что это признание к делу не относится. Кардиналу Петруччи было обещано восстановление его прав в Сиене при условии, что он лично явится в Рим, но он все не решался на это, даже несмотря на то, что ничего не знал о признании Нино, о которых публично не сообщалось. Но Лев все-таки уговорил его, пообещав выдать охранное свидетельство, так что 18 мая он вернулся в Рим. На следующий день он с кардиналом Саули, своим близким другом, прибыл в Ватикан, и оба были тут же арестованы. Сразу же была созвана консистория, и Лев сообщил кардиналам о процессе против Петруччи и Саули. Одновременно наиболее важным князьям и князькам были разосланы папские письма с той же новостью.

По городу поползли самые дикие слухи, и их стало еще больше, когда увидели, что Ватикан теперь усиленно охраняется и что даже ввели войска. Некоторые кардиналы выразили недовольство тем, что Петруччи и Саули содержатся в самом нижнем и грязном каземате Сан-Анджело, известном как Марокко, но Лев отказался перевести узников. Баттисту да Верчелли тоже арестовали и подвергли пытке, впрочем как и других, заподозренных в заговоре, включая слугу Петруччи по имени Покойнтеста. Двадцать девятого мая в Ватикане была созвана вторая консистория, и когда все собрались, Лев послал за кардиналом Аккольти. Они поговорил какое-то время в личных покоях Льва в присутствии стражника. Вскоре появились радостные и непринужденные кардиналы Риарио и Фарнезе и вошли в покои. Я ждал снаружи. Как только Риарио и Фарнезе оказались внутри, Лев спешно вышел и прошептал мне:

– Затвори дверь, Пеппе! Скорее! Затвори ее!

Я сделал что он просил, и Лев затем велел Парису де Грассису распустить консисторию. Лев дрожал и явно находился в смятении. Лицо его раскраснелось и вспотело. Риарио арестовали. Как позднее выяснилось, Петруччи и Саули назвали его своим сообщником. Четвертого июня Риарио перевели в замок Сан-Анджело, точнее его пришлось нести туда на носилках, так как его от ужаса разбил паралич. Как только Риарио оказался в Марокко, он полностью признал свою вину.

На третьей консистории 8 июня Лев сообщил взволнованным Высокопреосвященствам, что еще двое из их числа вовлечены в заговор отравления, и заставил их по очереди прошептать ему на ухо клятву верности. Когда настал черед кардинала Содерини, Лев громким голосом заявил, что он и есть один из тех двоих. Содерини бросился Папе в ноги и стал просить пощады, и то же самое сделал кардинал Кастеллези, второй заговорщик. Лев тут же их помиловал, но члены консистории назначили штраф в двенадцать тысяч (по пятьсот дукатов на каждого) и потребовали от Содерини и Кастеллези чтобы они обо всем молчали. После этого Лев принял послов Германии, Франции, Англии, Испании, Португалии и Венеции и сообщил им, что все кардиналы, замешанные в заговоре, помилованы, за исключением Петруччи, Саули и Риарио. Содерини позднее бежал в Палестрину и поселился там у семьи Колонна, а Кастеллези, переодевшись, поспешил в Неаполь по дороге через Тиволи. Говорят, что он нарядился торговкой апельсинами, но подтвердить этого я не могу. Также говорят, что его изнасиловал здоровенный крестьянский детина, принявший его за ту, кем он представился, но этого я, к сожалению, тоже не могу подтвердить.

Расследование дела Петруччи, Саули и Риарио продолжалось, и они были объявлены виновными. Их приговорили к лишению звания кардинала и передали светской власти; последнее – этот тот же приговор, что получила моя любимая Лаура, и, как вы уже знаете, это всего лишь эвфемизм, обозначающий казнь. На последней консистории, проходившей 22 июня и бывшей, по всем сведениям, долгой и бурной (я, конечно, не присутствовал), Лев отверг мнение некоторых кардиналов, считавших, что приговор слишком суров. Двадцать седьмого июня Баттиста да Верчелли и Марк Антонио Нино были подвешены, выпотрошены и четвертованы. Крови и потрохов было очень много, так как их подвергли жестоким мучениям и по дороге к месту казни. Смертный приговор над Петруччи был приведен в исполнение, как я уже говорил в первой главе мемуаров, и пылкий хвастун превратился в скулящего труса перед лицом последнего жизненного испытания, которое приводит к концу саму жизнь и которому все мы рано или поздно должны будем подвергнуться.

За Саули и Риарио с разных сторон стали поступать просьбы: за первого просили кардинал Чибо и город Генуя, а также французский король, очень красноречиво и трогательно; за Риарио, кроме прочих, заступился венецианский посол (опять он), а родственники Риарио писали даже королю Генриху VIII Английскому. В конце концов в обоих делах были поставлены два строгих условия прощения: Риарио должен был признать, что его разжаловали законно, а восстановили в звании лишь по милости Папы. Он должен был публично пообещать, что впредь будет верным и преданным слугой Папы и не будет иметь никаких сношений ни с одним принцем или кардиналом, кроме чисто личных. Он должен заплатить огромный штраф в сто пятьдесят тысяч дукатов по частям, на что должны были выдать поручительство дружественно настроенные банкиры или члены курии, а также послы Германии, Англии, Франции, Испании, Португалии и Венеции. Он не имел права покидать свое постоянное местожительство, кроме как со специального разрешения Папы. Обеспечить выполнение этих обещаний поручили тем кардиналам, которые согласились с его разжалованием. Через несколько дней после Риарио Саули тоже был восстановлен в звании, и от него потребовали уплатить штраф в двадцать пять тысяч Дукатов. Кроме того, он не должен был покидать Ватикан всю оставшуюся жизнь, и хотя звание кардинала ему было возвращено, его лишили права голоса. Саули явился к Папе в одежде простого священника, смиренно сознаваясь в своем преступлении и прося пощады. Он пообещал в будущем, как и Риарио, проявить себя верным и преданным слугой понтифика. Крайне раздраженно (так как ему не очень нравился Саули, которому он не особо доверял и не верил в искренность его раскаяния) Лев ответил:

– Будем надеяться, что твои слова не разойдутся с делом, хотя, по-моему, никто не удивится, если ты вдруг снова вернешься на путь греха.

Получилось так, что Саули умер в марте следующего года, сломленный и подавленный. К чести Льва должно быть сказано, что он велел похоронить его со всеми почестями в церкви Санта-Сабина.

Что касается Содерини, который перебрался из Палестрины в Форли, в Рим ему суждено было вернуться только после смерти Льва. Кастеллези, переодетым пробравшийся в Неаполь, нашел наконец убежище в Венеции. Он так бы и провел там свои дни в безопасности, если бы английский кардинал Уолси не позавидовал его бенефицию и не сделал бы все возможное для того, чтобы Лев привлек Кастеллези к ответу. Лев действительно вызвал Кастеллези в Рим, но тот отказался явиться и 5 июля 1518 года был лишен всех званий и обвинен в причастности к заговору Петруччи. Могу добавить, что этот несчастный продолжал тихо жить в Венеции, занимая апартаменты во дворце своего друга Джакомо да Песаро и посвящая себя молитве и науке. После смерти Льва он был вынужден отправиться в Рим на конклав, но по дороге куда-то пропал, сейчас, когда я пишу эти слова, все еще считается, что его убил неверный слуга.

Sic transit gloria hominorum.

Я вижу, что я проделал, так сказать, полный круг: я добрался до 1518 года, времени, когда я начал писать эти мемуары. Когда я принялся за этот труд, я, конечно, писал в настоящем времени – теперь же я оглядываюсь и вижу все события, случившиеся с тех пор до смерти Льва. Они в прошлом, словно тени снов, словно опавшие и засохшие лепестки, единственное, что осталось от когда-то пышного цветения. Они возвращаются ко мне, будто отрывки странной полузабытой мелодии, и, сплетаясь, образуют повествование о людях и местах, про которые я раньше думал, будто их знаю. Вообще-то некоторые из этих событий все еще близки мне по времени, но какими далекими они кажутся теперь! Столь многое кажется далеким после того, как Лев умер. Все было связано с ним. Лев был горизонтом, до которого простирался пейзаж моей жизни – бесконечно, как думал я когда-то. Я глубоко любил его. Мне до боли его недостает. А ведь… ведь… но нет, еще не время вплести последнюю нить в гобелен моего повествования; вам придется еще немного подождать.