Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению - Мэдсен Дэвид - Страница 37

Наконец Серапика покачал головой.

– Ну, – пробормотал он, – надо же где-то провести границу. Еще вина!

Мне показалось, что он был уже довольно пьян. Кардинал де Медичи вдруг спросил меня:

– Ну, а что, Пеппе, ты думаешь о политических устремлениях Папы?

– Почти все, к чему он стремится, уже достигнуто, – ответил я уклончиво.

– Но все-таки, что ты о них думаешь? Каково твое мнение о международной политике Его Святейшества?

– Мне кажется, – сказал я, – что устремления Папы принадлежат ему точно так же, как и его борода. И его борода, и его устремления производят одинаково сильное впечатление. Без того и без другого он не был бы Юлием. Они служат увеличению его персоны и его высокого положения.

Его Высокопреосвященство от восторга захлопал в ладоши.

– Браво! – воскликнул он. – Прекрасная аналогия! Мне она нравится, Пеппе. И ты мне нравишься. У меня есть все причины быть благодарным Юлию, хотя все его замыслы превратить меня в такого же воина, как и он сам, не удались.

– Этот замысел, может быть, и не удался, – сказал я, – но только не те замыслы, которые он доверил вам. Это очевидно, что хотя по природе вы и не обладаете военным складом ума, у вас значительный талант для этой работы. У Его Святейшества и Вашего Высокопреосвященства совершенно различные характеры, каждый из вас обладает своими умениями и способностями, жизненно необходимыми Церкви. Разве древний манускрипт менее значим, чем кираса? Совсем нет! Он выполняет другую функцию и служит иной цели, и должен быть тем, что он есть, и ничем другим. Кроме того, я считаю, что манускрипт намного интереснее, но это уже дело вкуса.

Джованни де Медичи раскрыл рот от удивления и радости.

– Ты полностью меня понимаешь! – воскликнул он, и его дряблые щеки затряслись от силы чувства. – Жаль, что я сам не мог это так выразить! Жаль, что я так не сказал Юлию. Пеппе, я восхищаюсь тобой. Я благодарю тебя.

Я скромно потупил взгляд.

– Юлий, конечно, себя истощил, – продолжал Его Высокопреосвященство. – Даже такой здоровенный великан, как он, не может вечно сохранять физическую силу. Кроме того, эти политические устремления (и удачи!), которые, как ты правильно заметил, Пеппе, производят такое же огромное впечатление, как и его борода, причиняют ему постоянное беспокойство. Его твердой правой рукой были испанцы, так же как его сжатым кулаком были швейцарцы, но сейчас, я думаю, Его Святейшество боится могущества Испании, и это заставляет его поддерживать дружественные отношения с императором. Действительно, поддержка императора необходима, если хочешь, чтобы Латеранский Собор проходил гладко и Франция была изолирована.

– Я присутствовал, когда вступал в Рим советник императора…

– Маттеус Ланг? – проворковал Серапика. – Говорят, он просто ошеломителен. Он правда такой?

– Он действительно ведет себя с заметной надменностью, – ответил кардинал. – Очень помпезный малый, вел себя так, будто император – это он.

– Нет, милый, какая у него внешность? Он на самом деле ужасно красив?

– У него та скупая, бледная северная красота. У него длинные светлые волосы, хорошо сложенное тело…

– Ах! – вздохнул Серапика.

– …и черты его лица очень приятны. Юлий, конечно, просто сгорал от нетерпения встретиться с ним, поскольку столь многое зависело от установления сердечных отношений. Свою первую ночь в Риме Ланг провел в Ватикане. Он несколько часов говорил с Юлием. Его въезд в город был триумфальным! Их Высокопреосвященства Бакоч и Гроссо встретились с ним у подножия Монте-Марио (других членов Священной Коллегии отпугнул такой грандиозный прием), а у Понте-Молле юного красавца приветствовал сам сенатор Рима. Улицы были запружены толпой, я тебе говорю!

– Люди пришли посмотреть на его лицо, – мечтательно произнес Серапика.

– Чушь. Они лизали жопу по приказу Юлия. Сан-Анджело сотрясался до самого фундамента от грома пушечного салюта. Его Святейшество был намерен заключить тесный союз с императором Максимилианом, что, как нам известно, ему удалось. Это будет смертельным ударом для Собора схизматиков – он уже и так умирает.

– А как насчет Венеции? – спросил Серапика, черпая вино.

– Венеция – увы, – сказал Его Высокопреосвященство. – Юлий обещал поддержать Максимилиана в борьбе с республикой оружием мирским и духовным, если она не откажется от Вероны и Виченцы и не заплатит имперскую дань. Ланга произвели в кардиналы – этого все ожидали. Во всяком случае, Латеранский Собор в безопасности.

– Не значит ли это, – сказал я, – что Юлий – не просто хитрый политик? Что на самом деле он заинтересован в реформе Церкви?

– Чепуха! – воскликнул Серапика. – Латеранский Собор был созван просто в противовес Пизанскому, все это знают. Юлию так необходимо заручиться поддержкой императора потому, что он боится силы Франции. Он просто ненавидит Францию.

– Не согласен, – сказал кардинал де Медичи. – Конечно, Юлий очень не любит французов, но у него ведь есть все причины их не любить, так же как он не любил семью Борджиа. Но Латеран – это не просто тактический ход против Пизы – нет.

Папа хочет, чтобы его считали реформатором. Он не успокоится, пока схизматики не будут полностью уничтожены, но Латеран это все-таки действительно Собор. Не забывай об этом. Не знаю, доживет ли Папа сам до их конца – Юлий сейчас болен, и у него, кажется, особенная предрасположенность к лихорадкам, что значительно ослабило даже его железный организм. Парис де Грассис сообщает мне, что Папа не собирается больше сам совершать богослужений.

– Все равно, – вставил свои слова Серапика, – он ведь присутствовал на процессии в Великую Страстную пятницу?

– Да, и поплатился за это новым приступом лихорадки. Эти дни он кажется очень беспокойным, постоянно переезжает из одной резиденции в другую, словно что-то его преследует. И уж это никак не призрак неудач.

– Тому, кто придет на смену Юлию, – сказал я, – трудно будет сравниться с ним.

– О, – проговорил Его Высокопреосвященство, поежившись, – не надо об этом.

Серапика, ничуть не ревнуя кардинала де Медичи, из-за расположения, только что проявленного кардиналом ко мне (Серапике, скорее всего, просто надоел разговор о могучем Юлии), вскочил с триклиния:

– Представление! – звонко объявил он заплетающимся языком. – Я приготовил для нас особенное представление.

– Какое представление? – спросил Его Высокопреосвященство.

– На самом деле, мои милые, – продолжал Сера-пика, – это что-то вроде trouvaille, должен признаться. Ничего подобного я раньше не видел, и я уверен, что вы будете от этого представления просто в восторге. Это воплощенная в жизнь легенда. Это скандально и потрясающе, это самый последний крик моды.

– Да что же это? – спросил кардинал де Медичи, повысив от нетерпения голос.

– Это что-то вроде демонстрации урода, – сказал Серапика, – трагедия природы.

В это мгновение я был убежден, что мое сердце проскользнуло между ребер грудной клетки и упало в самую глубь живота, где отчаянно затрепыхалось.

– Да?

– Да, мои милые.

Он шепнул что-то одному из слуг, и тот немедленно вышел из комнаты.

– Не беспокойтесь, – сказал Серапика, – я не сделал ему никакого неприличного предложения – он просто пошел позвать их. Я обнаружил, что тут кочует целый караван уродов. Они, кажется, дают представления по всей Италии, и они просто восхитительны. Я договорился с владельцем каравана, и он позволил им прийти сюда и дать закрытое представление. Ну, давайте, милые, усаживайтесь поудобнее и приготовьтесь смотреть настоящее представление!

Я молился, надеялся и загадывал. Я говорил себе, что это не так, что этого просто не может быть. Я закрыл глаза и притворился, что это не так. Но, увы, – каждая частичка моего существа прекрасно знала, что это все-таки так. И я был прав.

Нино ничуть не изменился, он даже нисколько не постарел, хотя подо всей этой дополнительной шерстью, нелепыми перчатками и сапогами с когтями он просто должен был остаться таким же, каким я его запомнил. На золотой цепи, которую он сжимал в своем обезьяньем кулаке, был разукрашенный ошейник, а в ошейнике была шея, принадлежащая человеку, которого я никогда не видел. Слезящиеся глаза кардинала выпучились от удивления, чувственные губы приоткрылись, складки жира залоснились от пота, его многочисленные подбородки задрожали.