Бой бес правил - Мякшин Антон - Страница 6

Да, дела… Вот уж точно — не вернусь в контору, пока не разыщу Рудольфа Марка, не выясню, чего он там возжелал, и не выполню все его прихоти. Со щитом вернусь — вот так вот!

Только… Где мне искать Черного Барона?

Последние слова я невольно произнес вслух. Комиссар товарищ Огоньков, уже вполне пришедший в себя, услышал мое высказывание и, оторвавшись от разговора (он стыдил прибарахлившихся красноармейцев), ответил:

— «Где», «где»… На юге, конечно.

Я так изумился, что у меня окурок изо рта выпал:

— А ты откуда знаешь?

— А чего тут знать? Вся белая сволочь недобитая на юге. Из центра России мы их уже выдавили, как прыщ. Дай только срок, сбросим в Черное море…

— Ну белая сволочь белой сволочью… — протянул я, боясь верить удаче.-А барон-то…

— А что — барон? Ему новый порядок поперек горла стоит, это уж точно. Такие, как он, все на юг подались. Больше им нигде места не осталось.

Логично вообще-то… Я обрадовался. Вот и направление дальнейших поисков известно! Примерное, правда, но все же… Обрадовался я! И хлопнул по плечу Огонькова в благодарность за благую весть. Товарищ комиссар только кивнул мне. Он был занят. Он распекал проштрафившихся подчиненных.

— Мы с товарищем Адольфом, рискуя жизнью, ликвидировали барона, а вы по его загашникам шарились? — неистовствовал Огоньков. — Так-то вы понимаете задачи революции?

Бойцы, уныло понурив голову, теребили дорогой, с голубоватым благородным отливом, мех новоприобретенных шуб. А Огоньков раскраснелся. На щеках его, покрытых юношеским пушком, пылал оправдывающий фамилию румянец:

— В то время как наша молодая республика задыхается в тисках голода и нищеты, а со всех сторон света злобно щелкает зубами империалистическая кодла. вы безропотно отдали себя на съедение мелкобуржуазным предрассудкам! Под суд пойдете! Запомните! Накорми голодного! Отдай нищему! Все для народа!

— А мы не народ?! — взорвался вдруг один из красноармейцев. — Мы тоже народ! Значит, нас кормить надо и нам все отдавать! Не пойму я вас, говорунов! Жил впроголодь мальчишкой при лавке, приказчики за ухи драли. А как революция пришла — обрадовался! Ну, думал, поживу… И что же?! Хозяину по шее надавал, лавку его пропил, чуть не судили ревтрибуналом! Мол, народное достояние разбазариваю! Ладно. Послали ликвидировать неграмотность, мужики ребра переломали, винтовку отняли, так и не успел ни одного неграмотного ликвидировать. И опять едва под суд не попал, за то что приказ неправильно понял! Ладно. Шубку какую-то паршивую, линючую, синюю нацепил с барского плеча — и снова не так?! Снова под суд? Да пропади оно все пропадом! И декреты ваши, и шубы вонючие! Пошли, Вася, отсюда. К махновцам подадимся! Или к Сеньке Бубновому Валету! У них все по справедливости и никакого суда. Да! Подавитесь своими шубами!

Оба красноармейца, словно по команде, рванули с плеч шубы. Добротные застежки выдержали первый натиск. А второго не последовало. Неожиданно успокоившись, бойцы закинули за спины винтовки и, вразнобой шагая, отбыли в неизвестном направлении. Шага через три они затянули какую-то варварскую песню:

Славься, отечество наше свободное!

Будь ты проклят, царский ро-о-од! Пусть мы разутые, пусть голодные,

Мы вам покажем, где зад, а где пере-од!

Мы вас вилами, мы вас лопата-ами!

Были горбатыми, станем богаты-ыми!..

— Ах контр-ры! — просипел комиссар, кинувшись следом за дезертирами. — Пули на вас не жалко… — Он выхватил маузер, но разряженное оружие в который уже раз напрочь отказалось стрелять. — Ах так?.. Да я и голыми руками…

Я едва успел удержать его. Взбунтовавшиеся красноармейцы — здоровенные лбы — точно накостыляли бы щуплому товарищу Огонькову.

— Не бесись, — посоветовал я. — Чего ты? Лучше скажи, как мне быстрее в южном направлении уехать.

— Вот сволочи… — отдуваясь, проговорил комиссар. И тряхнул патлатой головой. — Так вы, товарищ, Адольф, решили уезжать? Барона искать? В городе[цел непочатый край. Уезжаете?

— А как же, — подтвердил я. — Сердце горит наподдать гаду. Чуть не сжег нас.

— Из города уехать сложно, — уже успокоившись, ответил Огоньков. — Только если добровольцем запишешься.

— Добровольцем? Запишусь, — пообещал я. — А где записывают?

— Да прямо на вокзале и записывают. Постой-ка, товарищ…

Он минуту напряженно раздумывал, покусывая губы. Потом вдруг принялся шарить по карманам. Достал какую-то бумаженцию и яростно ее порвал в клочки.

— Тьфу на вас! — высказался он. — И на мандат ваш… С таким народом только новое общество строить. Большой город развращает даже лучшие умы, не говоря уж о… К черту! Поеду в южные степи простым честным бойцом. На юг! Драться, а не митинговать! Вот мое призвание! Погоди, товарищ Адольф! — закричал он, хотя я никуда еще не думал уходить. — И я с тобой!

Честно говоря, попутчику я обрадовался. Всегда приятнее в обществе путешествовать, чем в одиночку. К тому же этот комиссар товарищ Огоньков мне понравился. Я вообще от многих бесов-коллег отличаюсь редкостным человеколюбием. Такой уж меня характер, ничего с ним не поделаешь. И начальство по этой причине опасается мне доверять. А зря. Чего плохого в том, что я вытащил из огня комиссара? Я ему помог, он мне подсказал. Другой бес оставил бы товарища Огонькова в огне — и теперь мыкался бы по городу…

— Поехали! — кивнул я. — А ты не знаешь еще — зимнее обмундирование добровольцам выдают? Холодно, понимаешь, в футболке и джинсиках… Февраль на дворе.

— Не знаю насчет обмундирования, — ответил Огоньков. — Пошли на вокзал, там и спросим.

— Во сколько отбывает поезд? — спросил еще я.

— Ни во сколько. То есть, они постоянно отбывают. Один за другим. Фронту требуется подкрепление.

В добровольческом штабе работа кипела вовсю. Оказывается, погибнуть во славу народа жаждало едва ли не все население Петрограда. Правда, получив винтовку и хлебный паек, многие, вместо того чтобы идти к перронам, направлялись прямиком к стихийному рынку, где оружие легко и свободно обменивалось на самогон, но таких предприимчивых товарищей за углом перехватывал красноармейский патруль и под конвоем препровождал к охраняемому составу, откуда уже никуда потенциальным воякам вырваться было нельзя. Стон и скулеж вился над составом. Хитроумная система набора армии меня восхитила. А товарищ Огоньков только хмурился и ворчал:

— Сознательности, сознательности не хватает! Не без труда мы пробились к штабу. Седоусый рабочий с красным бантом на тужурке сидел за грубо сколоченным столом и, страдальчески морщась, скрипел пером так, что чернильные брызги летели во все стороны. Когда уставала рука ворочать явно непривычным инструментом, он кричал на угрюмого пар-нишу, ведавшего выдачей оружия.

— Ты кто есть такой? — кричал седоусый. — Ты заведующий или портянка перепревшая? Сколько раз можно повторять: найди мне какого-нибудь грамотного сукина сына, чтобы секретарил. Сил моих больше нет. Как твоя фамилия? — переключался он на очередного кандидата в добровольцы.

— Желобковы мы, — басил кандидат.

— Пиши вот тута подпись.

Кандидат принимал перо и выводил на серой, разграфленной бумаге жирный крестик.

— Неграмотный? — зверел секретарь.

— Неграмотный…

— Чтоб вас всех… — ворчал седоусый, ставя в графе «фамилия» такой же крестик. — Кладбище получается у какое-то, а не документ. Эй ты, орясина! — повернулся он опять к угрюмому заведующему. — Когда новый секретарь будет?

Парниша достал откуда-то из-за спины большой лист картона, окунул палец в чернила, нацарапал на картоне что-то и предъявил седоусому. «Иди к чорту!» — крупно написано было на листе.

— Так пускай он будет вместо тебя секретарем, — предложил Огоньков, подходя к столу (я стоял в очереди сразу за товарищем комиссаром). — Пускай он пишет, а ты винтовки выдавай. Слышишь меня, товарищ?

— Я-то слышу, — проворчал седоусый, — а он не слышит. Глухонемой. Мы уж пробовали, но все равно ничего не получилось. Ему орут: «Иванов», а он царапает: «Канцелербоген». А ты, товарищ, грамоте разумеешь? Пойдешь вместо меня, а?