Бой бес правил - Мякшин Антон - Страница 30

В дверь робко постучали.

— Вон! — зарычал я. — Не мешайте мне, я думаю!

— Василий Иваныч, — просунулся в комнату Петька, — родненький… Это я, ординарец ваш… Разрешите, а?

— Только быстро! Что там у тебя?

— Я быстренько…

На цыпочках в комнату влетел Петька. Отстегнутые шпоры он держал в руках, правый карман галифе его заметно оттопыривался.

— Товарищ комдив! — горячо зашептал он. — Я на минутку! Пока Анка с политруком отвлеклись… Не понимают они ничего, умники. А я тебя сейчас разом вылечу. Вот поглядите, что у меня есть… Самого лучшего раздобыл! Хлебни, и тут же тебе полегчает!

Оглядываясь на дверь, он вытащил из кармана бутылку шампанского и засуетился, раскручивая проволочку:

— Сейчас, сейчас… сейча-ас… Минуточку… Как она, зараза, открывается? Вот буржуйские штучки… Сейчас, Василий Иваныч… Первейшее средство от белой горячки — хлобыстнуть чего-нибудь эдакого… Как это… Ой!

Пробка из бутылки шарахнула в потолок. Пенная струя рванулась вверх, обдав несчастного Петьку с ног до головы. От испуга тот выронил бутылку.

— Вспомнил! — завопил я, подпрыгивая на кровати. — Вспомнил! Патронов-то у офицеров не было ни шиша! Последние два залпа они шампанским сделали, алкоголики проклятые! Мы потом в ресторане нашли кучу бутылок, и пробки, как стреляные гильзы, на месте сражения валялись… Огонькову угодило пробкой в лоб — он и скопытился! А меня этими пробками хоть всего закидай, ничего не будет! Вспомнил!

— Мамочки! — жалобно пискнул Петька. — Опять приступ! Опять бредит!

— Помолчи!

Перед моими глазами одна за другой возникали картины: вот неопохмелившийся Петро Карась грохочет сапогами по деревянному полу, мрачно пинает бесчисленные зеленые бутылки из-под шампанского и бросает ненавидящие взгляды в сторону связанных офицеров, усаженных вдоль стены ресторанного зала. «Сколько добра перевели, гады непонимающие, — ворчит он. — И надо же было додуматься до такого?»

А потом? Потом? Я зажмурился, чтобы ничто не отвлекало меня от воспоминаний.

…Анна с обнаженной шашкой в руке, ведя под уздцы боевого волка, подходит ко мне. Кивает на секретный пакет и спрашивает: «Что это?» — «А вот мы сейчас у пленных и узнаем», — усмехаюсь я. «Ни за что не будем говорить… Хоть режьте!» — гордо кричит за всех полковник. «Резать — это всегда пожалуйста! — радуется Карась. — Дай их мне, братишка Адольф! Уж у меня они быстро заговорят! Я им все припомню! Угнетатели! Исплататоры! Самодержцы! Рабочий класс никогда вам не забудет два яшика вылитого на землю шампанского!»

— Василий Иваныч!

— Петька, отвали! — прокричал я, не открывая глаз. — Дай сосредоточиться!

— Это не Петька, это я — политрук Огоньков! Василий Иваныч, беда!

— Отстаньте на минуту, что вам стоит?! Вы люди или садисты, в конце концов?!

— Василий Иваныч!

— Огоньков, фингал под вторым глазом захотел? Русским языком было сказано…

— Это не Огоньков, это я — Петька!

— Слушайте приказ комдива: сгиньте в туман оба! Не нужно мне больше вашего шампанского!

— Да при чем здесь шампанское, товарищ комдив?! Синие!!!

— Ни синего, ни красного, ни крепленого не надо! Во-он!

Так, что там было дальше? Значит, я допрашивал пленных. Я перед ними красноречием блистал. «Служивые! — ораторствовал я. — Даю честное благородное слово красного комиссара: отпущу всякого, кто даст правдивые показания! Как общаться через портрет-телефон с Бароном? Что это за ерундовина в пакете и как ею пользоваться?» А офицеры шушукались, Переглядывались. Полковник, багровея, кричал: «Все равно, кроме меня, как старшего здесь по званию, никто ничего не знает! А я говорить не буду! Пытайте меня! Мучайте! Рубите! Колите! Режьте! Бейте! Батогами, шомполами, розгами, плетками…» Карась потирал руки. Огоньков презрительно усмехался. А я взорвался: «А кожаных трусиков тебе не надо, мазохист проклятый! А ну заткнись, герой! Хотите, чтобы я вас расстрелял всех? И очень просто. Быстро признавайтесь, как пользоваться артефактом!» И крутил в руках многогранный кристальный шарик — этот самый артефакт…

— Василий Иванович!

— Нет, я сейчас буду зверствовать, вы меня вынудили! Отвали…

Бац!

Глаза мои открылись сами собой. Анку-пулеметчицу, потиравшую вспухшую от затрещины руку, оттеснил от кровати Петька. Как безумный он прыгнул на меня и схватил за грудки.

— Перестань трясти своего командира! — возмутился я. — Самое главное не дали вспомнить — как пользоваться проклятущим артефактом! Долго мне теперь очередного озарения ждать? Перестань трясти, я тебе приказываю! Где ты видишь на мне табличку «перед употреблением взбалтывать»?

— Синие, Василий Иванович! — заорал мне в лицо Петька. — Батальон к станции подходит! Что делать-то?

— Какие синие? Что значит — синие?

Анка, Петька и Огоньков-Фурманов переглянулись.

— Ну противник наш… — жалостливо глядя на меня, объяснил Петька. — Синегвардейцы. Синяки!

— А-а… противник, — забормотал я, не особенно вдумываясь в то, что услышал. — Что делать, спрашиваете. Без комдива с каким-то жалким батальоном справиться не можете? Спустите на них пару эскадронов, а следом отправьте пару бойцов с вениками и совочками. Пусть сгребут в мусорную кучу что от батальона этого несчастного останется…

— Нет никаких эскадронов! — вклинился голос Огонькова. — Вы сами, Василий Иванович, разогнали дивизию по лугам, чтобы не шумели под окном! А Петька-дурак еще коней наших прогнал пастись! Что делать?

— Погибли мы! — причитал Петька.

— Как это — погибли? — мгновенно отрезвел я. — Совсем, что ли, погибли?

— Совсем! — со слезой подтвердил мой ординарец. — Синие нас сейчас на лоскутки порежут штыками!

— Кто порежет?

— Я тебе еще одну плюху залеплю! — басом рявкнула Анка-пулеметчица. — Небось снова нажрался? Вон и бутылка пустая валяется! Синие! Синяя гвардия! Синегвардейцы! Синяки чертовы — вот кто! Проснись наконец!

— Постой, как же… — залепетал я. — Не синяя, а бе… Ой, мама…

Я снова схватился за голову.

— Синяя гвардия! — торопливо просвещал меня Огоньков-Фурманов. — Царские войска! Враги революции! Синее движение! Под командованием синего генерала Распутина.

— Кого?!

— Григория Распутина! Того самого! Которого царь жаловал дворяндтвом и присвоил титул защитника Отечества и Престола!

— Его же уби… Ой, мама!

— Кого убили? — вытаращились на меня Петька, Анка и политрук. — Генерала или царя?

— И того и другого… — промямлил я. — Так было, кажется… Что же это происходит? Где я? Что это? На самом деле параллельный мир? Альтернативная действительность? А вы… то есть мы? Мы… какого, извините, цвета?

Мой взгляд скользнул по желтому банту на кожанке Огонькова-Фурманова, по желтой косынке Анки-пу-леметчицы, по желтой звезде на шлеме Петьки.

— Желтые… — выдавил я.

— Ну да, ну да! — тряс меня за рукав Петька. — Желтая армия! Великая Августовская революция! Наш вождь матерый человечище Троцкий!

— А… Ленин?..

— Ленин? Какой Ленин?

— Если вы имеете в виду товарища Ульянова, — сказал Огоньков-Фурманов, —так он оказался жидкого замесу и, не оправдав доверия товарищей, укатил во Францию, теоретик тонконогий. Хотя поначалу подавал большие надежды. Да-с, в наше бурное время такой поворот совсем не исключен. Не-эт, наш вождь Давидыч не таков!

— Василий Иваныч, — застонал Петька. — Василий Иваныч, дорогой, приходи скорее в себя! Не время комедию ломать!

— Желтая армия… — повторил я, хотя больше всего мне хотелось попросить: «Позовите, пожалуйста, санитаров…»

— Да! — громыхнула Анка. — Как в нашей боевой песне поется: «И от тайги до британских море-эй Желтая армия всех сильней! Так пусть же Желта-ая! Сжимает яростна-а!..»

— Да чего с ним разговаривать! — закричал, замахал руками Огоньков-Фурманов. — Все, пропали мы! Кончился наш комдив! Нет больше легендарного Чапая! Свихнулся Чапай!

— Неправда! — надрывно запротестовал Петька. — Василий Иваныч, родненький, скажите, что вы шутите! Скажите, что вы сейчас встанете, гикнете, шашкой своей свистнете по воздуху и всех нас спасете!