Бой бес правил - Мякшин Антон - Страница 2

Между тем обожженная крыса, отбежав на безопасное расстояние, завопила:

— Братцы! Это где ж сказано, что грызунов можно безнаказанно калечить? Давайте пообломаем рога прихвостню сатрапов проклятых!

Я погнался за ней, пролетел несколько поворотов, пару проходных комнат (алхимическое оборудование в беспорядке валялось на полу) и остановился…

Нахальная крыса успела куда-то шмыгнуть. Должно быть, в узкий лаз под лестницей, поднимавшейся очень круто, почти отвесно, к ничем не примечательной двери под самым потолком. Собственно, коридор этой лестницей и заканчивался. С трудом вскарабкавшись по ступенькам, я подергал ручку двери. Закрыто. Даже не закрыто, а запечатано одной из сложнейших Черных Печатей, снять которую я даже и не стал пытаться.

— Ничего себе… — пробормотал я, но тут до меня дошло.

Из кармана джинсов я вытащил тисненную золотом визитную карточку. На гладком картоне трудночитаемым готическим шрифтом было выдавлено: «Барон Рудольф Марк Опельгерцхайзен. Колдун и многознатец. Петроград, Садовая, 328. Не стучать. Не звонить. Не беспокоить».

— Уважаемый барон! — обратился я к двери после трех безуспешных попыток выговорить фамилию Рудольфа Марка. — Бес оперативный сотрудник Адольф по вашему вызову прибыл!

Дверь не открылась. Она мгновенно истончилась до полупрозрачности. Я шагнул сквозь зыбкую преграду как сквозь пелену тумана…

И очутился в ярко освещенной, просторной и многолюдной прихожей.

Появившись в данном временно-пространственном отрезке, я как-то не придал значения дате, высветившейся на циферблате моих наручных часов. Все мое внимание занято было тем, чтобы не дать маху и предстать перед важным клиентом в соответствующем виде. Только сейчас я полностью осознал, куда и когда я попал. Петроград девятнадцатого года — это серьезно.

Прихожая кипела, клокотала и исходила паром. Парадная лестница, многократно расширявшаяся книзу, гудела под дробным напором десятков ног, обутых в ботинки, сапоги, опорки, лапти и вовсе не обутых. Подтаявший, грязный снег, нанесенный многочисленными и явно незваными пришельцами покрывал дорогой паркет. Выбитая входная дверь косо прислонена была к стене, в открытый дверной проем заглядывал мутный февральский денек, напичканный, как булка изюмом, искаженными любопытством физиономиями уличных зевак.

Дом барона Рудольфа Марка взяли приступом. По широкой лестнице бурлили два потока; первый, устремлявшийся вверх и более многочисленный, составляли крепкоплечие парни в морских бушлатах, безразмерных клешах и бескозырках, непонятно откуда взявшиеся в центре Петрограда бородатые мужики в пропахших дымом армяках и просто неопределенно и неопрятно одетые личности, среди которых попадались экземпляры, обряженные прямо-таки в фантастические лохмотья. Вся эта пестрая масса упрямо перла вперед и вверх, возбужденно горланя и свистя. Зато второй поток стекал с верхних ступеней к выходу степенно и неторопливо. Особо, конечно, не поторопишься, когда на твоих плечах помимо родных морского бушлата или залатанного армяка еще две-три собольих шубы, пара персидских ковров, скатанных в длинные рулоны, объемистый узел, в котором жалобно позвякивает золотая или серебряная утварь… Шарахнули два выстрела — я инстинктивно прижался к стене. Влетевший в прихожую длинноволосый паренек в кожанке снова поднял к потолку чудовищного размера маузер и дал еще три громоподобных выстрела.

— Товарищи! — завопил паренек так истошно, что облезлая студенческая фуражка подпрыгнула на его голове, а длинные патлы на мгновение вздыбились, будто паренька шарахнуло нехилым электрическим разрядом. — Требую немедленно прекратить несанкционированный грабеж! Имущество барона принадлежит республике! Каждый, кто осмелится… Да остановитесь же! Стойте! Стреляю! Вы слышите? Посмотрите на меня!

На паренька посмотрели. Проходящий мимо матрос, увенчанный бриллиантовой диадемой поверх бескозырки, даже похлопал его по плечу и сочувственно проговорил:

— Понимаю, понимаю… Молодо-зелено…

— Застрелю! — совершенно серьезно пригрозил паренек и, наставив дуло маузера в спину удалявшегося восвояси матроса, нажал на курок.

Пистолет гулко щелкнул. Паренек заглянул в дуло, зачем-то подул туда, потом сообразил проверить обойму, которая конечно же оказалась пустой.

— Это непонятно что происходит… — растерянно проговорил он. — Никакой сознательности. Одни темные инстинкты и пережитки прошлого… Товарищ! Товарищ! Я не сразу понял, что паренек обращался ко мне. — Товарищ! — Ага! — встрепенулся я, отлепившись от стены и оторвавшись наконец от захватывающего зрелища расхищения капиталистической собственности.

— Товарищ, вы от товарища Миркиса?

— От кого?

Паренек, ожесточенно расталкивая груженную бароновым имуществом толпу, пробрался ко мне.

— Вы прибыли от товарища Миркиса? — переспросил он.

— Я прибыл от товарища Люциф… тьфу ты… — Мотнув головой, я прикусил язык. — То есть да, конечно, от этого самого Миркиса я и прибыл. А что?

Паренек просиял:

— По ведомству учета экспроприированных ценностей?

— Н-ну… да. То есть нет. Мне бы, знаете ли, барона повидать…

— Так вы из комиссии по ликвидации буржуазных элементов?

— Ликвидация… — замялся я, — это как-то слишком резко сказано… — Я хотел добавить, что желаю видеть барона совсем по другому вопросу, но вовремя осекся.

— Вот и отлично, товарищ! Позвольте представиться: товарищ Огоньков! Комиссар Огоньков! А вас как зовут, товарищ?

Что это он — товарищ да товарищ? Какой я ему товарищ… Наверное, комиссара Огонькова ввела в заблуждение красная бандана, повязанная у меня на шее, да еще и красная же пентаграмма на футболке — точно такая, какая вышита была у товарища паренька на рукаве кожанки. Надо же, мода Преисподней совпадает с модой этого временно-пространственного отрезка. Редко так бывает…

— Меня зовут товарищ Адольф, — сформулировал я. И встрепенулся: — А что, товарища барона должны ликвидировать?

— Незамедлительно! — ответил паренек. — Наверное, уже ликвидировали. Кстати, он не товарищ, а полноценный мировой злодей.

Уже ликвидировали! Так я опоздал! Как, скажите, оказывать услуги покойнику? Вот тебе и VIP-клиент… Вот тебе и выполнил я задание конторы. Плакала моя карьера… Вероятно, на моем лице отобразились огорчение и досада, потому что товарищ Огоньков утешительно приобнял меня.

— Не печальтесь, Адольф, — сказал он. — Я бы и сам хотел лично сомкнуть мозолистые руки на горле этого кровососа. На наш век и других буржуазных гнид хватит. Не печальтесь.

— Может быть, он еще того… — предположил я, — живой?

— Скорее всего, он того… — товарищ Огоньков чиркнул ребром ладони по горлу, — мертвый. С этой матросней разве договоришься? Гада нужно было судить справедливым народным судом, а они его, — наверное, просто прирезали, чтобы не мешал вещи выносить.

Грохот погромче выстрелов из маузера заставил меня вздрогнуть. Это скатился со ступенек долговязый матрос без бушлата, в одном тельнике, прорванном к тому же на груди. Несмотря на то что лестница имела длину без малого метров десять, никаких видимых повреждений матрос не получил — поднявшись, он бессмысленно улыбнулся, икнул и половчее подхватил на руки мраморную статую обнаженной Афродиты, с которой не расставался все время своего стремительного полета.

— Вот ты чаи господам разливала, заварные пирожные кушала… — слышал я, как бормотал-он, ковыляя к выходу, — а я, сестричка, на броненосце «Потемкин» гнойных червей из мясного пайка выковыривал… Ну ничего, кончилась твоя неволя, теперь со мной жить будешь, а я тебя в обиду не дам… Как тебя звать-то? Молчишь? Буду тебя Мишкой звать, как нашего боцмана… — Очевидно, он принимал мраморную Афродиту за окаменевшую от испуга баронскую горничную.

— Видите, товарищ Адольф! — сокрушенно покачал патлатой головой комиссар. — Ну совершенно никакой сознательности! Одна бессознательность, что характерно — пьяная. А еще матросы! Рыцари революции! Мне же ведь мандат выдан для наведения социалистического порядка при экспроприации! А этим рыцарям на мандат плевать… И на меня тоже. Лучше бы выделили взвод красноармейцев с тремя пулеметами, вот тогда бы я показал порядок, а то — паршивый мандат да два бойца с винтовочками. Что я с ними сделаю?