Том 3 - Ян Василий Григорьевич - Страница 13

— Ты что же речи ведешь воровские?[29] — рассердился молодой князь Владимир. — Да как звать тебя? Да я тебя за такие слова зарублю на месте!

— Еще одним покойником больше будет, а татары все равно придут. И мы, мужики, будем с ними драться и гнать из нашей земли — угодно ли это князьям или нет. А как будет с ними драться князь Георгий Всеволодович — мы еще посмотрим! Я с сыновьями и внуками свою ватагу соберу и других сторонников[30] призову. Будем татар ловить и на рогатину насаживать… А ты, княжич Владимир, не серчай на старика и кушай мою козлятину на здоровье, да в бою не показывай татарам хвоста своего коня…

Старик снял колпак, низко поклонился князю Владимиру и, тряхнув седыми кудрями, пошел прочь, высокий и прямой. Из кустов вышло несколько мужиков с рогатинами и луками, таких же высоких, стройных, в овчинных шкурах, и пошли за своим родовиком след в след, нога в ногу.

Глава пятая

«ИДЕМ НА МУШКАФ!»

Субудай-багатур сказал Бату-хану:

— Выслушай, джихангир, твоего верного слугу. Немаловажное дело впереди. Ты увидишь ключ к дверям вселенной! Мы должны немедленно двинуться к городу Машфа[31] и взять его раньше, чем его займут другие ханы. Там устроены склады товаров, привезенных из других стран. Там живут иноземные купцы. Там мы захватим большие богатства, заморское серебро и золото, греческое красное вино и германское сукно.

Бату-хан с полузакрытыми глазами ответил усталым голосом:

— Сейчас я занят важным делом. Мы успеем это сделать завтра.

Субудай засопел, наклонился к уху Бату-хана с висящей тяжелой золотой серьгой и едва слышно злобно прошептал:

— На войне один упущенный день, упущенный час — это потерянная победа и пропавшие труды девяноста девяти лет. Ты тратишь по-пустому важный день. Гони, выметай к красным мангусам этих плакальщиков и тунеядцев. Прогони их, или я сам это сделаю! Сейчас пришлю тысячу моих «бешеных» и сам всех здесь разметаю.

Подбородок Бату-хана задрожал от гнева. Глаза раскрылись и уставились в упор в лицо Субудая. Он увидел его прищуренный глаз, изборожденное шрамами, никогда от рождения не мытое лицо с клочками жестких волос, искривленные морщинистые губы, покрывшиеся пеной. Субудая начинала охватывать ярость.

Бату-хан боялся вспышек гнева своего воспитателя и смирился. Он перевел взгляд на просителей-монголов, стоящих на четвереньках, склонив головы до земли. Вереница их тянулась через всю деревянную церковь, выходила сквозь двери во двор, на снежное поле. Бату-хан, стараясь скрыть свое беспокойство, сказал:

— Меня недаром зовут «хороший», «милостивый хан» — Саин-хан! Все, кто мне предан, имеют ко мне доступ, могут сказать моему лицу свои жалобы…

Субудай быстро облизывал длинным языком губы. Бату-хан еще раз на него покосился:

— Я окажу милость еще двум жалобщикам, и мы поговорим с тобой.

Бату-хан сидел, подобрав ноги, на церковном престоле. Сквозь раскрытые двери иконостаса к нему на коленях приблизился старик в полосатом кипчакском халате. Бату-хан остановил на нем равнодушный взгляд, и глаза его опять полузакрылись.

— На что ты жалуешься?

— Меня зовут Назар-Кяризек. Я от самого Сыгнака сопровождаю твое непобедимое войско… Я служу с трепетом и почтением…

— Что ты, слабый старик, у меня делаешь?

— Я сторожу и кормлю будильного петуха у храбрейшего из богатырей, Субудай-багатура…

Бату-хан любил слушать жалобы на своего свирепого воспитателя. Он прошептал: «Дзе-дзе!»

— На что же ты жалуешься? Разве Субудай-багатур тебя обидел?

— Нет, величайший! Но меня наказал Аллах — да будет прославлено его имя! Со мной вместе ушли в поход четверо моих сыновей — все лихие джигиты, один лучше другого.

— Это для тебя почетно! Они заслуживают похвалы!

— В первых же битвах с урусутами пал мой старший сын, храбрый Демир, — да упокоит Аллах его душу в садах своих! — И старик, прикрыв глаза рукавом, всхлипнул.

— Гордись, что твой сын умер в битве. Чем я могу наградить тебя?

Назар-Кяризек, вытирая нос ладонью, прошептал:

— Я твоя жертва! Твои милостивые слова — моя лучшая награда!

Субудай прошипел:

— Я его знаю, этого старика. Он старается изо всех сил, и ему можно дать полезное для нас поручение. Стань в сторонке, старик, и жди.

Следующий проситель был в арабской одежде, полосатом шерстяном плаще и мусульманском белом тюрбане. Его кафтан был изодран и висел клочьями. Купец подполз к престолу на коленях и стал с хриплым стоном причитать, ударяя кулаками в грудь.

— Чего он хочет? Я не понимаю его речи.

Толмач объяснил:

— Это бухарский купец. Старшина двенадцати других купцов. Они сопровождают твое блистательное войско и скупают у воинов одежду и вещи, захваченные в битвах. Бухарский купец жалуется, что его обидели твои воины, избили и отняли все имущество.

Бату-хан оживился. Лицо исказилось хищной улыбкой. Он сказал, ударяя ладонью по колену:

— Купцы мне полезны! Купцы привозят нужные товары! Купцы необходимы моим воинам, которые не могут тащить за собой по вселенной все богатства, захваченные в долгой войне. Кто обидит преданных мне купцов, тот увидит смерть. Можешь ли ты указать желтых собак, которые тебя ограбили?

— Число твоих воинов бесконечно, как число перелетных птиц весной. Но если я встречу моих обидчиков, я их укажу.

Субудай вмешался:

— Позволь мне сказать скромный совет. Назначь этого старика, хранителя будильного петуха, защитником и толмачом иноземных купцов. Он хитрый: сумеет их охранить и себя не забыть.

— Пусть будет так! — сказал Бату-хан, спуская ноги.

Нукеры помогли ему слезть с престола. Бату-хан прошел через церковь к выходу. Просители застонали, и вопли понеслись со всех сторон:

— Выслушай нас, великий, доблестный Саин-хан!

Субудай шипел:

— Говорил я тебе: гони к красным мангусам всех этих просителей! Твое дело воевать, а не суд творить. Нукеры, гоните всех отсюда, очищайте от них юрту!

Татарские тумены шли вперед отдельными самостоятельными отрядами. Они раздвигались в ширину, как растопыренные пальцы ладони, чтобы не мешать друг другу при грабеже городов и сел. Как на облавной охоте, монголы старались охватить петлей русские земли и загнать население в середину, чтобы там прикончить всех, кроме отборных мастеров, нужных для выделки кожи, оружия и шитья одежды.

Монгольские и кипчакские воины рыскали по всем посадам и погостам, обшаривали каждую избу и бранились:

— Куда нас завел Бату-хан! Он соблазнял, что урусуты ходят в собольих шапках и бобровых шубах, что мы все переоденемся, как важные нойоны и богатые купцы, а мы не видели ни одного урусута в кожаных сапогах. Все ходят в заплатанных домотканых зипунах да старых овчинных шубах, на ногах носят лыковые лапти. Не стоило нам и ходить сюда! Кони наши болеют от старой соломы с крыш и ржаного зерна. Они не находят травы под глубоким снегом. Скоро мы потеряем наших коней, а захваченные урусутские кони для набегов не годятся. Мы не знаем, что нам везти в повозках, — только коровьи туши и ни одной лисьей шубы! Все попрятали эти хитрецы в своих вековых лесах, где тропы занесены снегом выше пояса, где нет сена, где всаднику грозит смерть из-за каждой ели…

Монгольские воины становились все более озлобленными из-за неудачной поживы и вымещали гнев на захваченных пленных. Они раздевали их догола. Даже тех, кто был в отрепьях, и тех обдирали. Брошенные на произвол раненые и пленные замерзали на лютом морозе.

Отряды Бату-хана и Субудай-багатура пошли ускоренными переходами по извилистому течению Оки. Они торопились первыми примчаться к небольшому городу Мушкафу, где, по слухам, находились склады иноземных товаров.

Одноглазый полководец держал при себе нескольких булгарских купцов. На остановках он расспрашивал, как они приехали, какими путями? Что за товары везут они из заморья и что они закупают у диких, неподатливых урусутов? Что за город Мушкаф? Где там живут купцы и где их склады? Где они запрятали свое золото? Выгодно ли торговать? Где купцы научились торговому делу?