Юг - Гончар Олесь - Страница 2

Приходят соседи, весело разговаривают, шутят: что это, дескать, лоцманка, у тебя за сын? Пороги затопил, синее море под материны окна привел.

Очень скоро осветились наши колхозы, район за районом. Стройные металлические мачты украсили степь. У моей кумы прямо на огороде поставили трансформатор, она даже боялась вначале, что гроза ударит. Потом привыкла. Да и как не привыкнуть: молотилки, веялки, триера, мельница, мастерская — все работало на электричестве. Засияла и в моей хате лампочка Ильича. С тех пор уже ни у кого не увидишь на потолке круга сажи от каганца, всегда чисто.

Приехал мой Василько с Днепростроя в отпуск. Уже партийный, образованный, уже техник, или механик при турбинах. Погостил недели две и говорит: «Поедемте, мама, покажу вам электрическое сердце Украины — Днепрогэс». Поехали. Обошла я с ним все сооружения. И на плотине была, и на пульте, и внизу, возле самых турбин, и шлюзовалась два раза. Вернулась домой, рассказываю нашим колхозникам все, что видела: электрическое царство — и только. «Я, говорю, уже, наверно, в коммунизме побывала».

С тех пор мы уже не могли представить себя без Днепрогэса. Для всех наших колхозов он стал родным. Срослись мы с ним едиными жилами. Он заболеет — и нам больно. Погас в хате свет — уже переживаешь: не авария ли там? Загорится — радуемся: все, значит, в порядке.

Началась война. Мужчины пошли в армию, а мы противотанковые рвы роем вдоль Днепра. Ой, какие мы тогда были злые! Не то что ножами резать — плетками готовы были душить тех оккупантов!

А за Днепром каждую ночь зарева стоят.

Однажды вечером начало гаснуть электричество в наших хатах. Медленно, тихо, тоскливо как-то гасло, будто навсегда.

Погасло.

Словно умер кто-то родной, близкий. Темно, жутко сразу стало. Дочка Надя открывает замаскированные окна и плачет. А в окне — пожары из-за Днепра… Всю ночь где-то далеко на юге, в районе Днепрогэса, гремело и грохотало.

Утром вся наша артель была на берегу. Молча стоим, смотрим с холма, как вода медленно спадает, спадает — и вдруг показываются из нее пороги! Камень Дракон вылез на поверхность, покрытый мхом и слизью, какими-то гнилыми водорослями оплетенный. И пороги вынырнули — заплесневелые, черные, будто в злобе на всех нас.

Зашумели.

Страшно стало. Мурашки пробежали у меня по телу.

— Ой, люди добрые, — кричу, — то ж не пороги вынырнули, то наше проклятое прошлое вернулось!

Сошла, спала вода. На затопленной раньше осауленковской усадьбе и всюду вдоль Днепра образовались болота. Рыбы хоть возами набирай. Да никто ей не рад. Протухла, загнила, засмердела на все село. Задохнуться можно было.

И двинулись мы битыми шляхами на восток. Коровы ревут, теряют молоко прямо на дорогу, не успеваем выдоить. Вражьи самолеты коршунами ходят над головой. На переправах скопление подвод, теснота, свалка…

Как бы там ни было, очутились мы за Волгой. Русские колхозники встретили нас приветливо, по-братски. Потеснились со своим скотом, дали место для нашей фермы. И сена выделили. Засучили мы рукава, взялись вместе с ними ковать победу для фронта. Работали от души, от всего сердца, переходящее знамя обкома и облисполкома держали. Ферма наша снабжала соседний госпиталь молоком и маслом. Мы уж так за ней ухаживали, мы уж так ее берегли!

А как вернулись в сорок третьем в свою Слободку, то еще издали услышали: шумят постылые пороги, скалят из воды свои каменные зубы. «Будьте вы, говорю, прокляты!»

Потом приехали к нам представители Днепрогэса. Привезли письмо от Василька мне и всем колхозникам. Созвали митинг возле сельсовета. Всколыхнулась наша Слободка: партия кличет на восстановление! Значит, Днепрогэс будет!

Надя моя пришла вечером с комсомольского собрания такая радостная, веселая. Я сразу догадалась, в чем дело. «Езжай, говорю, доченька, езжай, помогай брату… На такое дело всей душой тебя благословляю! Потопите их, опостылевших, дайте людям тот ясный свет, что был до войны». — «Еще ярче дадим», — отвечает она мне. А на другой день лопату на плечи — и айда с девчатами на станцию. Может, и вы слыхали про мою дочку? О ней часто передавали: Надя Белозер, знатная бетонщица Днепрогэса… Она у меня бедовая…

Теперь мы опять с электричеством. И молотим, и воду качаем, и силос им режем. Опять тревожимся, как только мигнет контрольная лампочка на столбе. Когда напряжение на время спадает, так уже и знайте: на «Запорожстали» плавку выдают. Мы с ними на одной линии. Породнились с Днепрогэсом и «Запорожсталью» навеки. Каждую минуту сердцем чувствуем друг друга.

Приду вот вечером домой, включу свет — и станет мне так легко, будто родные дети залетели в хату, заполнили ее солнцем. А выйду на озеро Ленина — плыви, лоцманка, куда хочешь, не за каменными замками живешь! Безвозвратно ушли на дно лютые пороги.

Уже не шумят.

И знаем, что не шуметь им больше никогда. Никогда!

Женщина умолкла. Девушки сидели некоторое время, как завороженные, глядя на широкий, залитый солнцем водяной путь. Потом вдруг заговорили все сразу:

— А мы высоко над ними!

— Идем на всех парах!

— Плывем по новому течению, на высоком уровне…

За бортом парохода солнечные столбы глубоко пронизывали воду.

— Что вам? — вмешалась в девичий разговор колхозница. — Молодые, образованные. Вам можно смело смотреть вперед… Любые пороги одолеете.

— Конечно!

День разгорался. Воздух нагрелся, становилось жарко. Женщина медленно расстегнула свою плотную телогрейку. На груди у колхозницы сияла Золотая Звезда.

— Вы… вы… Героиня? — восторженно прошептала одна из девушек.

— Как видите… может, и вы когда-нибудь удостоитесь…

— Мы?!

— А хотя бы и вы… Если знаешь свое дело и любишь свою родину, то все сможешь.

На палубе началось движение. Пароход дал протяжный гудок, приветствуя далекую пристань.

— Вот это наша Слободка, — сказала женщина и, поднявшись, крикнула своим односельчанкам: — А ну, бабоньки, хватит вам отлеживаться… — Разбирайте кошелки, подъезжаем!

Девушки столпились у перил, увлеченные пейзажем, охваченные ощущением чего-то радостного, счастливого…

Белели села вдоль Днепра. По обе стороны в светлых степных просторах золотились на склонах массивы хлебов, пересеченные от края до края линией ажурных мачт высоковольтной передачи.

Полноводная, будто немного припухшая река сверкала, уходя в бескрайную даль.

Все шире расходились берега, поражая молодых учительниц сменой картин. Впереди словно бесшумно открывались огромные ворота в новый, широкий мир, где все, о чем мечталось, осуществится, где все самое прекрасное сбудется…

СОСЕДИ

Колхозники «Червоного лана» до сих пор помнят, как их председатель Анисим Артемович плакал в прошлом году на трибуне. Плакал и гремел:

— Не отдам! Не отдам, пока сам не съезжу к ним, пока сам не проверю все их показатели!..

Но комиссия уже сидела за столом, показатели были уже хорошо известны каждому, и знамя пришлось все-таки отдать. Его принял председатель «Днипрельстана» Петре Гасанчук, быстрый в движениях, статный юноша, офицер запаса. Надо было видеть, с какой гордостью победителя он пронес это знамя через весь клуб к выходу, чеканя шаг впереди своих бригадиров и звеньевых!.. А какими глазами провожал их Анисим Артемович! Стоял, сгорбившись, как беркут, тяжело опираясь обеими руками на трибуну.

В «Днипрельстан» он так и не поехал, хотя это было по соседству: земли колхозов лежали рядом. Зато Гасанчук приехал к нему вторично. Приехал в новой тачанке на резиновых дутых шинах. Веселый, задорный, увешанный орденами, вошел в контору с каким-то белым мешочком в руке.

— Здравствуйте, Анисим Артемович!

Анисим Артемович надвинул фуражку на глаза.

— Здорово!

— Вот привез вам подарок, — Гасанчук положил на середину стола коленкоровый мешочек. — Насколько мне известно, вы эту культуру еще не выращиваете, а у нас в плавнях уродило. Дай, думаю, завезу соседу на кашу.