Понты и волшебство - Мусаниф Сергей Сергеевич - Страница 35

Морган сел — на этот раз нормально, по-человечески, — на траву, выудил из бездонных карманов своего одеяния трубку, кисет, набил курительный прибор табаком и закурил, явно смакуя процесс. Кстати, прикуривался от искорки пламени, проскользнувшей между его указательным и большим пальцами.

— Продолжим занятия? — спросил я у сэра Реджи.

Он махнул рукой:

— Хватит на сегодня. Если ты выберешь короткий путь, тренировки станут иными.

Я с облегчением сунул меч в ножны. Надо сказать, что меч вовсе не казался мне тяжелым, однако уже после получасового махания данным предметом холодного оружия у меня уставали руки. Думаю, что от опытного глаза сэра Реджи этот факт тоже не укрылся.

Хотите пример? Возьмите в каждую руку по гантели. Нормально? Не слишком тяжело? А теперь попробуйте полчасика побоксировать, гантели при этом из рук не выпуская. То-то же.

До обещанного гномом ужина оставалось не более двадцати минут, когда сэр Реджи зарубил шмеля.

Шмель был наглым и надоедливым. Он вился вокруг головы сэра Реджи минут пять и, полагаю, все это время жужжал у него над ухом, а терпение досточтимого дворянина было отнюдь не безграничным. Акт недружелюбного, возможно, даже агрессивного поведения в адрес насекомообразных обитателей этого мира вылился в два коротких движения правой рукой, которые для стороннего наблюдателя слились в одно. Первым взмахом сэр Реджи выхватил клинок из ножен и зарубил надоедливое насекомое, вторым он убрал меч в ножны.

Тельце насекомого упало на траву двумя половинками. Конечно, шмель не является особо крупным животным, и я не берусь судить, был ли он разрублен на аккуратные половины или же клинок сэра Реджи миновал золотое сечение, буде оно присутствовало, однако могу поручиться, что на каждой части трупа дрыгалось в конвульсиях ровно по три конечности. На меня это произвело впечатление.

— И так будет с каждым, кто осмелится жужжать не по делу, — прокомментировал событие гном. — Будь добр, объясни, зачем ты это сделал?

Сэр Реджи пожал плечами.

— Может быть, ты не любишь насекомых? Или вообще испытываешь ненависть к тем, кто меньше тебя ростом? — продолжал допытываться Кимли. — Или ты просто временами испытываешь приступы ничем не мотивированной агрессии?

— Он мне мешал, — сказал сэр Реджи.

— Тем не менее мне кажется, что ты выбрал не совсем удачный метод, — сказал гном. — Потому что, если все будут им пользоваться и убивать тех, кто им мешает, в этом мире останется чертовски мало разумных индивидов, клянусь бородой моей бабушки. И не очень разумных тоже.

— Зато в нем будет легче дышать, — сказал сэр Реджи.

— Ведь этот жук…

— Это был шмель.

— Пускай, я не слишком силен в насекомых, сам понимаешь, под землей их водится не так уж много. А летающих нет совсем. Так вот, этот жук…

— Шмель. Если ты хочешь подискутировать, называй вещи своими именами и не занимайся подменой терминов.

— Ладно. Этот шмель не сделал тебе ничего плохого, — сказал гном. — Зачем ты его убил?

— Он мог меня ужалить, — сказал сэр Реджи. — Можешь называть это превентивным действием.

— Ты бы не умер, если бы он тебя ужалил, так что я нахожу твое превентивное действие неадекватным угрозе. Ты же не собираешься взорвать Солнце из опасения перегреться.

— Взорвать Солнце не в моих возможностях, — сказал сэр Реджи. — А убить шмеля — в моих.

— Тебе просто нравится разрушение, — сказал Кимли. — Или ты ненавидишь шмелей.

— Ты не прав, — сказал сэр Реджи. — Мне не нравится разрушение, а ненавидеть шмелей — глупо. Ненависть — это самое сильное созидательное чувство, которое может испытывать человек, и не стоит разменивать его по мелочам.

— Интересная философия, — заметил я.

— А разве не так? — спросил сэр Реджи. — Ненависть — главная движущая сила человечества, основной инструмент прогресса. И ненависть — основной фактор, заставляющий человека работать над собой.

— Разве ненависть созидательна? В моем мире созидательной силой считается любовь.

— Любовь глупа, она делает человека слепым и глухим для остального мира. Настоящая любовь встречается редко, зато проходит очень быстро. Находясь под воздействием любви, человек лишается способности мыслить рационально, он теряет все цели, кроме одной, и ничто не важно для него, кроме объекта его любви. Настоящая ненависть тоже встречается редко, но она заставляет человека действовать, что-то в своей жизни менять, заставляет человека совершенствоваться, поэтому ненависть не стоит тратить на того, кто достоин лишь презрения, так же, как не стоит тратить любовь на того, кто достоин лишь жалости. Ненависть — это хрупкий цветок, который надо холить и лелеять, регулярно окучивать и выпалывать сорняки вокруг. Ненависть — это то единственное, что надо ценить человеку. Скажи мне, кого ты ненавидишь, и я скажу тебе, кто ты. Если человек не испытывает ненависти ни к кому в этом мире, его жизнь пуста и лишена смысла.

— То же самое у нас говорят про любовь.

— И много в твоем мире по-настоящему счастливых людей?

— Не очень, — признал я.

— Мир жесток, и на одной любви в нем не выжить. Мы безразличны этому кролику. — Он махнул рукой в сторону костра, на котором поджаривались тушки. — Иногда мы внушаем ему страх, но ненавидит ли он нас? Нет. Если бы кролики ненавидели людей, в ходе эволюции они отрастили бы себе когти, как у тигров, и ядовитые клыки, как у змей, и человек, или гном, или еще кто-нибудь, охочий до их нежного мяса, дважды задумался бы перед тем, как занести кролика в свое обеденное меню. Но кролики не испытывают ненависти, поэтому они — легкая добыча.

— Философия Пути Воина отрицает эмоции, как мешающий фактор, — возразил гном. — То, что ты говоришь, больше похоже на философию Владык Танг.

Ястреб покачал головой.

— Считать теорию ненависти как движущей силы философией Владык Танг было бы крупной ошибкой, — вмешался в дискуссию Морган. — У Владык Танг вообще не было философии, и я сомневаюсь, что они были способны испытывать ненависть к кому-либо.

— Если они никого не ненавидели, тогда зачем они пролили моря крови? — поинтересовался Кимли. — В моем народе живы предания о тех временах и о той войне. Ее еще называют Войной Ярости.

— Та ярость, которая дала название войне, была скорее на стороне их противников, — сказал Морган. — Это было две тысячи лет назад, но те времена помнят до сих пор не только среди твоего народа, гном.

— Что за заварушка? — поинтересовался я.

Эти парнишки, Владыки Танг, кем бы они ни были, наделали в свое время немало шума, если эхо от него не стихает в течение двух тысяч лет. Сомневаюсь, что через две тысячи лет на Земле кто-нибудь будет помнить о Гитлере.

— Владыки Танг были демонами, — сказал Морган. — Мы никогда не узнаем, испытывали ли они какие-то эмоции вообще и что ими двигало во время их войн. Они были повелителями демонов, весьма и весьма могущественными, опасными и непредсказуемыми существами. Весь мир был для них шахматной доской, и они играли друг с другом, а фигурами и пешками были все остальные обитатели нашего мира. Владыки стравливали целые народы, убивали тысячи людей, чтобы опробовать тот или иной тактический прием, причем делали это скрытно, так что сотни лет никто даже не догадывался о самом факте их существования. В конце концов тайна Владык Танг была раскрыта, и все объединились в войне против них. Люди и гномы, маги и эльфы, и даже орки, огры и драконы бились плечом к плечу и умирали рядом друг с другом. И, несмотря на все это, война длилась пятнадцать лет. Весь континент полыхал в пожарах, а потери воюющих сторон исчислялись сотнями тысяч. В конце концов союз всех существ, живущих в этом мире, победил. Владыки Танг были уничтожены, все до единого, ибо они представляли угрозу для всего мира.

— Веселые, должно быть, были времена, — заметил я.

— Владыки Танг порабощали сознание, — сказал Морган. — Затуманивали разум. Они могли принимать любую форму и вселяться в других существ. Они повелевали тайными энергиями. Они были очень стары, мудры и коварны. Для того чтобы выследить и уничтожить последнего Владыку, потребовались несколько лет и целая армия.