Цезарь - Дюма Александр - Страница 44

– С какой стати, – говорил он, – Рим станет искать ссоры с народом, который ни в чем не вредит ему, и с которым существуют соглашения?

Народный трибун Атей придерживался того же мнения, что и Катон. Он заявил, что не позволит Крассу уйти. Красс, увидев эти волнения в Риме, испугался; он пошел к Помпею. Он попросил Помпея проводить его за границы города и защитить его своим влиянием и популярностью.

Возможно, Помпей, который из всех римских генералов, вместе с Лукуллом, больше всего имел дела с парфянами, должен был бы отговорить Красса от его намерений; но Помпей видел, что Цезарь остается у галлов еще на пять лет; он видел, что Красс отправляется в Месопотамию – на какое время? одни боги могли знать это. Он видел, что остается в Риме единственным из троих триумвиров.

Следовательно, в интересах Помпея было, чтобы Красс удалился из Рима, как уже удалился Цезарь. Оставшись один, он спокойно дождался бы, пока царский венец или, по крайней мере, диктатура сами пришли бы к нему в руки. Так что он пошел за Крассом к нему домой.

Улицы, ведущие к Капенским воротам, через которые Красс собирался покинуть город, были забиты народом. Многие из тех, кто там толпился, готовились преградить Крассу путь и остановить его. Но Помпей шел впереди Красса.

Он подходил к недовольным, говорил с ними, со своим серьезным лицом и мягким голосом, призывал их к спокойствию и просил от своего имени разойтись. При виде этого человека, осененного такой великой славой и перенесшего такое горе, самые раздраженные расступались, самые недоброжелательные умолкали. Перед Помпеем и Крассом открылся проход.

Но посреди этого прохода стоял трибун Атей. Атей и Фавоний в стоицизме, – скажем лучше, в цинизме, если не в силе духа, – соперничали с Катоном; их называли его обезьянами. Так вот, этот Атей стоял там посреди дороги. Он сделал пару шагов навстречу Крассу и, протестуя против войны, потребовал, чтобы тот отменил свой поход.

Затем, поскольку Красс, ободренный Помпеем, продолжал свой путь, он отдал приказ ликтору схватить и остановить его. Ликтор положил руку на плечо Красса, именем народа требуя, чтобы тот остановился. Но остальные трибуны осудили такое насилие со стороны Атея, и позволили Крассу продолжать путь.

Тогда Атей бросился вперед, добежал до городских ворот, поставил там треножник, полный горячих углей, и, совершив над ним жертвенные возлияния и бросив в него благовония, проклял Красса именем подземных богов.

Это событие произвело на Рим очень глубокое впечатление.

Никогда, говорили в Риме, проклятый таким образом человек не избегнул смерти в течение трех лет после жертвоприношения. И почти всегда он уводил за собой в могилу того неосторожного, который призвал к себе на помощь ужасные адские божества.

Атей же был так ожесточен, что обрушил свое проклятие не только на Красса, но и на себя самого, и на всю армию, и даже на город, – на священный город Рим!

Красс прошел сквозь дым дьявольских благовоний, сквозь проклятия трибуна, и прибыл в Брундизий. Море еще волновали зимние ветра, но он так спешил навстречу смерти, что не захотел ждать. Казалось, железная рука самого Рока толкала его вперед. Он поднял паруса; но во время плавания многие корабли погибли. Он собрал остатки своего флота, причалил к берегам Галатии и продолжил свой путь по земле.

Через два или три перехода ему встретился царь Дейотар, который строил новый город. Позднее мы увидим, как Цицерон будет защищать этого царя. Дейотар был уже старик. Красс приблизился к нему и пошутил:

– О царь! – сказал он, намекая на его возраст, – как случилось, что ты взялся за строительство на двенадцатом часу дня?

Галатский царь посмотрел на Красса, которому было больше шестидесяти, и который из-за своей лысины выглядел на семьдесят.

– Да и ты, о могучий полководец, – сказал он, – сдается мне, не ранним утром вышел воевать с парфянами.

Что было поделать с этим варваром, который не лез за словом в карман. Красс продолжил свой путь.

Он подошел к Евфрату, без труда перекинул через него мост и пересек его. Затем он занял несколько городов в Месопотамии, которые по доброй воле сдались ему.

Однако один из этих городов, в котором правил некий Аполлоний, защищался, и его жители убили сотню его солдат. Это было первое препятствие, которое Красс встретил на своем пути. Красс страшно разозлился, бросил всю свою армию на эту кучку хибар, взял ее одним махом, разграбил, продал всех жителей в рабство, а себя провозгласил императором.

Затем, оставив в захваченных им городах семь или восемь человек гарнизона, в том числе тысячу конников, он вернулся на зимние квартиры в Сирию, чтобы подождать там своего сына. Его сын, как мы помним, шел к нему из Галлии вместе с подкреплением, которое дал ему Цезарь.

Это была первая ошибка, в которой Красса упрекали разные Жомини[52] того времени: по их мнению, он должен был все время шагать вперед и занять Вавилонию и Селевкию – города, враждебные парфянам, вместо того, чтобы дать отступавшему врагу время подготовиться к обороне. Но у Красса были свои планы: ведь он предпринял не столько славный поход, сколько выгодное дело.

Глава 38

Поначалу дело и впрямь приносило большую выгоду; ни один банкир наших дней не рассчитал бы лучше.

Красс расположился в Сирии, и вместо того, чтобы упражнять своих солдат во владении оружием или в гимнастике, он организовал своего рода торговое предприятие, где без конца подсчитывал доходы от городов, прибирал к рукам и исчислял, поштучно и на вес, сокровища карийской богини Гиераполя, богини, которую сегодня никто не знает, и которая и в то время уже была мало известна, поскольку одни говорили, что это была Венера, а другие – что Юнона, которая вовсе не похожа на Венеру, – наконец, третьи – что это богиня Природа, и это сближало ее с богиней Ма, то есть с Доброй Богиней, историю которой мы рассказали в связи с любовными похождениями Клодия и жены Цезаря.

Во всяком случае, это была очень богатая богиня; настолько богатая, что всю зиму Красс содержал себя за ее счет.

Одновременно он писал разным племенам и княжествам, назначая им квоты поставки солдат. Потом, когда они были изрядно напуганы этим налогом людьми, он выслушивал жалобы жителей, позволял им смягчить себя, и заменял налог людьми денежным налогом. Все это обогащало Красса, но и распространяло на Сирию и соседние провинции худую славу, которую он имел в Риме. Здесь к нему присоединился его сын.

Молодой человек прибыл, гордый той наградой, которой отметили его доблесть, проявленную в Галлии, и которую ему пожаловал Цезарь – истинный император; он привел с собой обещанные три тысячи человек. Особенно хороша была галльская когорта.

Похоже, Красс дал богине Гиераполя какой-то обет, поскольку, когда молодой Красс прибыл, отец вскоре повел его в ее храм. На выходе из храма отца и сына ожидало дурное предзнаменование. Перешагивая через порог, юноша поскользнулся и упал, и старик, который шел следом, тоже оступился и упал на него.

То же самое случилось с Цезарем, когда он ступил на африканскую землю; но Цезарь тогда вышел из положения при помощи тех известных слов, которые, должно быть, обезоружили богов: «Ах, земля Африки, наконец-то ты в моих руках!»

Пока Красс занимался выводом своих войск с зимних квартир, к нему явились послы от парфянского арсака.

После того, как Арсак I основал монархию, все цари Парфии стали называться арсаками, что часто вводило в заблуждение римских историков, которые принимали царский титул за имя.

Точно так же они переводят титул brenn, дававшийся вождю галлов, как имя Бренн, и Irmensaul, колонну Ирмина или Германна, как Ирменсул.

Царствующего в ту пору арсака звали Ород I.

Послам было поручено передать Крассу эти несколько слов:

– Если твоя армия послана римлянами, война будет непримиримой, жестокой и беспощадной! если же, как говорят, ты пришел сюда против воли твой родины для того, чтобы удовлетворить твою алчность, царь проявит терпимость: он пощадит Красса и позволит его солдатам свободно выйти из городов, где они сейчас находятся не как гарнизон, а как пленники.