Цезарь - Дюма Александр - Страница 37

Клодий пригрозил сенату своими головорезами; вот только, что было очень важно и в особенности приятно отметить, он уже не был трибуном.

Помпей решил, что ему недостойно было бы марать себя прямым столкновением с Клодием.

«Крепкий сук – острый топор», гласит пословица; его топором против Клодия стал Анний Милон, только что назначенный трибуном на место Клодия. Милон был человеком того же замеса, что и Клодий; он был женат на дочери Суллы и пользовался в Риме определенным вниманием.

Клодий и Милон не могли спокойно жить в одном городе. Милон принял сторону Цицерона, и вовсе не потому, что на этой стороне была справедливость, а потому, что, став другом Цицерону, он становился врагом Клодию.

Когда Помпей открылся ему, как своему кондотьеру, Милон ничего не сказал, кроме того, что он в его распоряжении; следовало только подготовиться. Клодий постоянно таскал за собой сотню гладиаторов. Милон набрал две сотни бестиариев. Оба отряда встретились. Началось со взаимных оскорблений; потом в ход пошло оружие. Бой был долгим и жарким: друзья Клодия понабежали со всех сторон; никогда еще на мостовых Форума не видели столько шалопаев.

Клодий победил.

Он оставил после себя кровавые ручьи и канавы, набитые трупами. Затем он и его приспешники рассеялись по городу и подожгли храм Нимф.

Среди трупов остался лежать один трибун; его сочли мертвым, но он был только тяжело ранен.

Этот трибун принадлежал стороне Цицерона; это было серьезно.

Клодий нашел, как исправить дело: он подстроил убийство трибуна со своей собственной стороны и свалил это убийство на членов сената.

Помпей решил, что пришло, наконец, время вмешаться.

Глава 31

Однажды утром Помпей вышел на улицу с большим эскортом и препроводил на Форум Квинта Цицерона. Возгордившись от своей первой победы, Клодий напал на Помпея; но на этот раз ему пришлось иметь дело с ветеранами войн в Испании и Азии, и он был разбит. Однако во время этой свалки Квинт был серьезно ранен. Эта рана оказалась удачей для Цицерона; увидев, что Квинт пострадал, народ понял, что Клодия пора остановить.

Рим давно уже жил одними потрясениями. Не было больше ни сената в Капитолии, ни трибуналов в базиликах, ни собраний на Форуме. Сенат вынес грандиозное решение. Возвращение Цицерона – вопрос первостепенной важности: вся Италия созывается на Марсово поле. Пусть весь народ проголосует и сделает свой выбор между Клодием и Цицероном.

После чего все, кто обладал избирательным правом, устремились в Рим, и восемнадцать сотен тысяч голосов потребовали вернуть изгнанника! День, когда итоги голосования стали известны, стал праздником для всей Италии.

Цицерону переслали текст указа, которым сенат созывал народ на Марсово поле. Он написал Аттику:

«Мне передали письмо от Квинта с постановлением сената, где речь идет обо мне. Я намерен дождаться, пока он будет подтвержден принятием закона, а если будет оказано противодействие, я воспользуюсь суждением сената. Я предпочел бы лишиться жизни, чем отечества. Ты же как можно скорее приезжай к нам».

Но случилось так, что трибун Серран выступил против постановления о возвращении. Цицерон узнал об этом, и вся его энергия иссякла.

Через несколько дней после того первого письма к Аттику он снова написал ему:

«Из твоего письма и самих событий я понял, что окончательно погиб. Я прошу тебя не оставлять моих близких в их бедствии. Как ты пишешь, я скоро увижу тебя».

Наконец, в тот самый день, когда был обнародован указ об отзыве его из ссылки, накануне августовских нон, он решился покинуть Диррахий. Он прибыл в Брундизий в самый день нон; его встречала там его дочь Туллия. Так совпало, что день его второго рождения пришелся на день праздника колонии; торжество получилось всеобщим. В Брундизии он узнал, что закон был принят подавляющим числом голосов, почти единогласно.

Он покинул Брундизий с эскортом, за который не только проголосовали магистраты города, но и который предложил себя сам. По пути его на каждом шагу останавливали люди, которые пришли поздравить его. Ни в одном из городов, через которые проходил бывший изгнанник, не было ни одного человека с хоть сколько-нибудь значительным именем и положением, который не вышел бы ему навстречу, если только он не был слишком сильно скомпрометирован связями с противной стороной.

От Капенских ворот, через которые он входил в Рим, он увидел, что все ступени храмов покрыты народом, и как только народ узнал его, он разразился радостными криками. Эти крики сопровождали его до самого Форума. На Форуме наплыв людей был так велик, что пришлось поручить ликторам расчистить ему проход до Капитолия; два или три раза его едва не задавили.

На следующий день, в сентябрьские ноны, он явился в сенат и обратился к нему с благодарственной речью. За два последующих дня цены на съестные продукты сильно возросли; поначалу несколько голосов, подстрекаемых Клодием, кричали, что это уже сказывается возвращение Цицерона, но их заставили умолкнуть. Сенат заявил, что он возобновляет свои заседания.

Очень многие в Риме хотели, чтобы снабжение города хлебом было поручено Помпею. Возвращение Цицерона вернуло ему доверие.

Толпа кричала Цицерону:

– Помпея! Помпея! предложи Помпея!

Цицерон подал знак, что он желает говорить. Все умолкли. Его голоса так давно не слышали, так что этот голос Цицерона, который так часто звучал прежде, стал чем-то совсем новым.

Цицерон говорил, и говорил хорошо. Это правда, что именно он сказал это, и что у него не было привычки хулить себя.

– Feci et accusate sententiam. Dixi.[45]

Сообразно его совету было подготовлено сенатское решение, которым Помпею поручалось управление снабжением. Когда это решение было зачитано, и когда прозвучало имя Цицерона, который предложил его, народ разразился рукоплесканиями.

На следующий день Помпей принял это назначение, но выдвинул свои условия: он берется в течение пяти лет обеспечивать Рим провизией, но ему требуется пятнадцать легатов, из которых первым он назвал Цицерона.

Консулы тут же составили закон, передающий Помпею на пять лет все полномочия по снабжению на всей земле. Разумные люди сочли, что и так уже неплохо, как тут Мессий предложил в качестве поправки, как мы сказали бы сегодня, вручить Помпею право распоряжаться всеми денежными средствами империи, а также флотом и войсками, которые ему понадобятся, и дать ему власть над управителями провинций.

Цицерон молчал, его это больше не касалось; к тому же он, знавший Помпея, человека с двумя дверями, лучше, чем кто-либо другой, возможно, он считал, что это увлечение зашло несколько далеко.

На следующий день состоялось обсуждение дела о домах Цицерона, как о тех, которые были просто-напросто снесены Клодием, так и о том доме, на месте которого Клодий воздвиг храм Свободы. Трудность была в том, что, отбирая собственность у бога или богини, можно было впасть в святотатство. Дело было передано понтификам, которые постановили, что:

«Если тот, кто говорит, что он посвятил какой-либо участок, действовал не по всеобщему предписанию и не был лично уполномочен на это распоряжением, вытекающим из какого-либо закона или принятым народным голосованием, его возврат может быть осуществлен без нанесения ущерба религии».

О святой орден иезуитов! видно, ты и вправду восходишь не только к Игнатию Лойоле, и твое основание теряется во мраке времен!

Этот предмет вызвал бурные дебаты.

Клодий говорил три часа, чтобы доказать, что он имел право сделать то, что он сделал; но римский народ – народ поистине артистический: он нашел, что Клодий лучше владеет мечом, чем словом, и, что касается слова, Цицерон превосходит Клодия. Он освистал Клодия, и закон был принят.

Постановили, что дом Цицерона будет ему возвращен, и что портик Катула будет восстановлен на государственные средства; затем Цицерону в качестве возмещения ущерба ассигновали два миллиона сестерциев на восстановление его дома в Риме, пятьсот тысяч сестерциев на его усадьбу в Тускуле, двести пятьдесят тысяч на загородный дом в Формиях – итого примерно шесть-семь тысяч ливров на наши деньги.