Цезарь - Дюма Александр - Страница 30

Когда же они потребовали охрану, чтобы вернуться домой:

– Эй! – крикнул им Катул, – вы что, боитесь, что у вас отнимут деньги, которые вы получили?

Цезарь, вызванный в суд свидетельствовать против Клодия, сказал, что у него нет никаких улик.

– Но, – крикнул ему Цицерон, – ведь ты развелся со своей женой!

– Я развелся со своей женой, – ответил Цезарь, – вовсе не потому, что считаю ее виновной, а потому, что жена Цезаря должна быть вне подозрений!

Стоит ли говорить, что Клодий был оправдан.

Посмотрим, каковы же были последствия этого оправдания.

Глава 25

На площади собраний произошло великое волнение.

Клодий, который в случае обвинительного заключения был бы обречен на изгнание, после оправдания стал гораздо сильнее, чем он был до суда. Его оправдание стало триумфом. Двадцать пять судей держались достойно и, хотя им угрожала опасность, вынесли обвинительный приговор.

«Но тридцать один, говорит Цицерон, больше убоялись голода, чем позора, и признали его невиновным».[36]

Так движение консерваторов, начавшееся с консулатом Цицерона и задушенное с заговором Катилины, с оправданием Клодия было полностью остановлено, а партия демагогов, представленная неверным аристократии Помпеем, верным народу Цезарем и верным Цезарю Крассом, окончательно взяло верх; и так Рим, счастливый родиться при консулате Цицерона, – o fortunatam natam me consule, Romam! – этот Рим вернулся к тому же положению, в каком его оставил Катилина, когда он, встретив на своем пути Цицерона, был вынужден покинуть отечество.

Воспоминание о той первой победе воодушевило Цицерона и внушило ему отвагу, которая вообще-то не была ему свойственна.

В майские иды сенат собрался на заседание, и, когда настал его черед говорить:

– Отцы-сенаторы, – сказал он, получив эту рану, вы не должны ни падать духом, ни проявлять слабость; не стоит ни отрицать нанесенный удар, ни преувеличивать серьезность раны; было бы глупостью задремать, но было бы малодушием испугаться. Уже дважды мы видели, как был оправдан Лентул, дважды видели, как был оправдан Катилина; что ж, это лишь еще один, кого продажные судьи выпустили на государство.

Затем он повернулся к Клодию, который, как сенатор, присутствовал на заседании и пренебрежительно посмеивался над этим выпадом Цицерона:

– Ты ошибаешься, Клодий, – воскликнул он, если думаешь, что твои судьи вернули тебе свободу. Неверно! они заточили тебя в Риме, как в тюрьме; они не уберегли тебя как гражданина, но лишили тебя свободы удалиться в изгнание. – Воспряньте же духом, отцы-сенаторы, сохраняйте ваше достоинство; честных людей по-прежнему объединяет любовь к Республике.[37]

– Ну что ж, честный человек, – крикнул ему Клодий, – доставь нам удовольствие, расскажи, что ты делал в Байях?

Напомним, что Байи были своего рода лупанарием Италии. Мужчина, появлявшийся в Байях, возбуждал подозрения; репутация женщины, которую видели в Байях, была погублена.

Говорили, что Цицерон ездил в Байи на свидания с сестрой Клодия.

– Байи? – отозвался Цицерон. – Во-первых, я никогда не был в Байях; а во-вторых, разве запрещено появляться в Байях, и разве зазорно отправиться в Байи на воды?

– Вот как! – ответил Клодий, а разве у арпинских крестьян есть что-нибудь общее с этими водами?

– А ты спроси у твоего патрона, – ответил Цицерон, – почему его так тянуло к водам Арпина.

Под патроном имелся в виду Цезарь; но чем были так хороши воды Арпина? Этого мы не знаем.

Это высказывание неясно для нас, и мы никогда не слышали, чтобы какой-либо комментатор его объяснил; но, по-видимому, оно было оскорбительно, поскольку Клодий вышел из себя.

– Отцы-сенаторы, – вскричал он, – доколе мы будем терпеть среди нас этого царя?[38]

На что Цицерон ответил каламбуром, который мы постараемся сделать понятным для вас.

«Царь» по-латыни будет rex. Сестру Клодия взял в жены Марций Rex; Марций Рекс был необычайно богат; Клодий был любовником своей сестры; оказывая влияние на сестру, он надеялся быть включенным в завещание своего зятя, но его надежды не оправдались.

– Царь, царь, – ответил Цицерон, – конечно! ты обижен на него, на Царя, за то что он позабыл тебя в своем завещании, а ты уже пожрал половину наследства!

– А ты, – поспешил отразить удар Клодий, – это из наследства твоего отца ты заплатил за дом, который купил у Красса?

Цицерон действительно только что купил у Красса дом за три миллиона пятьсот тысяч сестерциев.

Вот его письмо к Сестию, проквестору:

«Пожелав мне некоторое время назад удачи в покупке дома у Красса, вы заставили меня решиться; поскольку вскоре после ваших поздравлений я купил его за три миллиона пятьсот тысяч сестерциев; и теперь я настолько опутан долгами, что охотно вступил бы в заговор, если бы меня приняли!»[39]

– Купил? – вскинулся Цицерон, когда Клодий заговорил о покупке. – Речь, как мне кажется, идет о судьях, а не о каких-то там домах!

– Я понимаю, что ты обижен на судей: ты уверял их, что я был в Риме в день праздника в честь Доброй Богини, но они не захотели поверить твоим словам.

– Ты ошибаешься, Клодий; двадцать пять, напротив, мне поверили. А вот тебе тридцать один не захотели поверить, раз они потребовали заплатить им вперед.

После этого ответа громкие крики и свист заставили Клодия умолкнуть.

Все это, конечно, несколько не по-парламентски, как сказали бы в наши дни; но то ли мы еще видели и слышали!

С этой минуты, как вы понимаете, Цицерон и Клодий объявили друг другу войну. В дальнейшем мы увидим, как эта война приведет к изгнанию Цицерона и смерти Клодия.

А тем временем, что было первоочередной заботой Клодия? – Отомстить за все оскорбления Цицерону, чьи слова, которые повторяли от сената до Марсова поля, легли на него клеймом.

Цицерон страдал обычным недугом острословов: он не мог сдерживать свое остроумие в себе; этот демон неизменно прорывался наружу, даже в ущерб его друзьям, родственникам, союзникам.

– Кто это привязал моего зятя к этому мечу? – сказал он, увидев мужа своей дочери, который нес на боку меч почти такого же размера, как и он сам.

У сына Суллы дела шли неважно; он распродавал свое имущество, и вывесил его список.[40]

– Списки сына мне нравятся больше, чем списки отца, – говорил Цицерон.

Его собрат Ватиний страдал золотухой; однажды, когда он выступал в суде защитником, и Цицерон выслушал его речь:

– Что вы думаете о Ватинии? – спросили его.

– Я нахожу, что оратор слишком надут, – ответил Цицерон.

Цезарь предложил раздел Кампании: это вызвало большое возмущение среди сенаторов.

– Пока я жив, этого раздела не случится, – сказал Луций Геллий, которому было восемьдесят лет.

– Цезарь подождет, – сказал Цицерон, – Геллий не просит большой отсрочки.

– Своим свидетельством ты погубил больше граждан, чем спас своим красноречием, – сказал ему Метелл Непот.

– Возможно, ответил Цицерон; это доказывает, что у меня больше честности, чем таланта.

– Я засыплю тебя оскорблениями, пригрозил ему юноша, которого обвинили в том, что он отравил своего отца, дав ему яд с выпечкой.

– Пусть, – ответил Цицерон, – я охотнее приму от тебя брань, чем лепешку.

В ходе одного судебного разбирательства он вызвал в качестве свидетеля Публия Косту, который, не понимая ни слова в законодательстве, желал слыть знающим юрисконсультом.

Когда ему стали задавать вопросы, Публий сказал, что ничего не знает.

– Вот как! – сказал Цицерон; – ты, верно, думаешь, что тебя спрашивают о праве и законах!