Когда осыпается яблонев цвет - Райт Лариса - Страница 19

– Вы призываете меня доносить на коллег?

«Это уже не просто Кремль, а альянс с КГБ».

– Что вы, Марточка! – Данилевич даже руками замахала, будто пыталась изгнать из головы Марты эту крамольную мысль. – В конце концов, никто не собирается наводнять ваш кабинет «жучками»…

Вот уж спасибо. Повесите камеру наблюдения?

– Никакого контроля. Просто ненавязчивая беседа с дамами и попытка выделить главное в разговоре. Конечно, это совсем не безвозмездная работа. Вы получите двойной оклад, если, конечно, сумеете собрать сведения. Все, что нужно узнать, – это то, чего не хватает женщинам в индустрии красоты. Все-таки они наш основной потребитель. А как только мы об этом узнаем, сразу же начнем рекламировать именно эту услугу или товар.

– Все хотят стать моложе и красивее, причем быстро и желательно бесплатно.

– Это утопия.

– Но это и есть желание масс.

– Марта, это общие и всем понятные утверждения, а нужны детали: о каких процедурах мечтают, какой цвет волос желают приобрести, массаж какой части тела наиболее приятен большинству, какой маникюр предпочитают, и так далее, и так далее. Почему бы женщинам не поболтать об этом, лежа на кушетке косметолога? От вас требуется только вывести их на откровенный разговор и включить диктофон.

Ну вот еще и диктофон. Час от часу не легче.

– А если кто-то заметит?

– Я же не прошу вас делать это тайком. Боже упаси, дорогая! Только с разрешения клиентки. Не думаю, что они станут отказываться. В конце концов, почему бы им не помочь тем, кто действительно делает их красивее и моложе? И… – Директор сделала многозначительную паузу. – Двойной оклад.

«Двойной оклад – это, конечно, не мелочь. Это очень даже неплохое подспорье. Это и сапоги новые. Возможно, даже такие ботильоны, как у директрисы. Можно же шикануть один раз в сто лет. А можно плиту поменять. Это, конечно, деньги на ветер: готовить я все равно не буду, но уж больно страшная та, что выделило государство».

По сути, газовая плита – это единственное, что когда-то переехало с Мартой из ее казенной квартиры в новую двушку. Дребезжащий и все время подтекающий холодильник «Минск» на самом деле настоящий божий дар от каких-то неведомых спонсоров. Сантехника и обои – это да, этим государство обеспечит, а вот на холодильник уж как-нибудь сам извертись. Но и он отправился на помойку вслед за остальной скудной обстановкой. За двадцать лет Марта извертелась на все, кроме плиты: обои французские, на полу качественный ламинат, потолки натяжные, зеркальные шкафы-купе в комнатах и в коридоре. А еще большая двуспальная кровать и трюмо. И никаких малюсеньких тумбочек, как в детдоме. Тумбы были большие, с огромными абажурными лампами.

– Кто ж из однокомнатной квартиры спальню делает? – удивлялась Ната. – В большой комнате спальня, в маленькой – гардеробная. А гостей куда водить будешь? Сделай лучше зал, поставь раскладывающийся диван, и все дела.

– Нет, – упрямилась Марта. – Больших сборищ у меня не бывает, а тебя я и на кухне приму.

– Бред, – заключала Ната, которая все детство и юность прожила в отдельной комнате с собственным шкафом, секретером, тумбой для постельного белья, на которой красовался цветной телевизор «Электроника». Но потом она, видимо, что-то сообразив, обнимала подругу и примирительно говорила: – На кухне так на кухне. Она у тебя классная.

Кухня действительно была неплохая: и холодильник импортный, и микроволновая печь, и мебель приличная. Плита только глаза мозолила. Но, в конце концов, в каждой квартире обязательно найдется вещица, до облагораживания которой у хозяев никак не доходят руки. Мартины не доходили до плиты. Вот, может быть, теперь и наступит черед этого чуда техники отправиться на свалку, а оттуда на чью-нибудь дачу, где прослужит верой и правдой следующее двадцатилетие.

– Так вы согласны поучаствовать в эксперименте? – У директора не было времени на дальнейшие разглагольствования.

«А есть возможность отказаться?»

– Давайте попробуем.

– Прекрасно. Значит, договорились. А теперь, дорогая, сделай мне масочку.

«Все, официоз закончен. Переходим к панибратству. Разумеется, к одностороннему».

– Хладоээффект? Расслабляющую? Тонизирующую?

– На твой выбор. И легкий массажик, ладно?

– Как скажете. Только через час у меня запись.

– Конечно, Марта. Клиенты для нас святое. Так что постарайся в час и уложиться.

Марта старалась. Умелые пальцы работали четко и быстро. Данилевич прикрыла глаза и дремала под ненавязчивые мелодии радио. Разговоров больше не заводила, и хотя бы за это косметолог испытывала к ней нечто вроде благодарности. Можно было не думать, чем занять и как развлечь, а сдаться в плен собственным мыслям.

«Так, значит, ботильоны, плита, какие-нибудь мелкие приятности в виде новых полотенец или прихваток (странное пристрастие для человека, обходящего кухню стороной). Да, еще ведь у Натки юбилей. Конечно, она машет руками и твердит, что сорок лет не отмечают, но, во-первых, это все предрассудки, во-вторых, отмечает не отмечает, а подарок купить надо. И не абы какой, а хороший. Все-таки лучшая подруга. Да какое там «лучшая» – единственная».

Натка. Она появилась в третьем классе. Впорхнула к ним из какой-то африканской страны, в которой жила два года с родителями. Натка казалась небожителем (папа – дипломат, мама – переводчик) не только детдомовским, но и всем остальным одноклассникам. Впрочем, детдомовских в школе было мало. В классе Марты – никого, кроме нее. Основная часть воспитанников казенного учреждения посещала обычную школу, которую отделял от детского дома общий забор. Марта же вместе с некоторыми счастливчиками ходила через дорогу во французскую. Была такая государственная программа по выявлению талантов и предоставлению им путевки в жизнь, чтобы не было разговоров о том, как все ужасно и предопределено для несчастных брошенных детей в СССР. Страна заботится о своем будущем и жаждет сделать это будущее особенно прекрасным. Но, как водится, не для всех, а для избранных. А избранных раз-два и обчелся. Избранность Марты заключалась в умении петь, но музыкальная школа для детдомовки – это уж, извините, слишком. Если так шиковать, то средств не напасешься. Ходят все избранные во французскую школу, и ее туда же. Может, чем и поможет такая учеба. Директор детского дома так и сказала тогда:

– Не знаю, зачем тебя ко мне перевели? Пела бы в своем Подмосковье, может, чего и вышло бы… Ладно, попробую для тебя место у французов выхлопотать. Уж очень ты красиво их песни поешь. А там посмотрим. Все-таки у них там хор, преподаватель, говорят, по музыке хороший. Может, и подсобит чем-нибудь. Так что учи, Марта, французский. Красивый язык, может, когда-нибудь и сгодится.

Если Марте французский мог «сгодиться» только когда-нибудь и, скорее всего, исключительно в музыкальных целях, то Наткино «когда-нибудь» имело весьма реальные перспективы. Ее папа ждал нового назначения. И не куда-нибудь, а в Париж. Ждать, как водится, надо было долго – года два-три. Пока суд да дело, родители Наты решили наступить на горло собственной песне и вместо английской спецшколы, в которой училось большинство детей их элитного дома сталинской постройки, отправили дочь во французскую. Конечно, контингент там оставлял желать лучшего, но язык дочке необходим. В Париже она окажется классе в пятом, а то и в шестом, и не хотелось бы, чтобы чувствовала себя некомфортно среди сверстников, бойко лопочущих по-французски. Можно было бы взять преподавателя, но тогда пришлось бы нанимать сразу двух: догонять одноклассников в английском (в спецшколе его изучали со второго класса) и самостоятельно корпеть над французским. Жалко ребенка. У Таточки же еще гимнастика и рисование. Плохо, что ничего не вышло с музыкой. Но здесь вердикт профессионалов был однозначен: ни голоса, ни слуха. Хотите мучить ребенка – ради бога, но зачем? Помучить, правда, попробовали, но Таточка выдержала пару занятий, а потом устроила такой грандиозный скандал, что родители единогласно решили: гимнастики, рисования и французского будет пока вполне достаточно.