Когда осыпается яблонев цвет - Райт Лариса - Страница 13

– Ты чего?

– Ты слышала, слышала? – спрашивал он взволнованно, стараясь разглядеть, что происходит у порога школы.

– Да что именно?

– Учителя сейчас объявили.

Маша равнодушно пожала плечами:

– Десятый класс пошел со своим руководителем. Не знаю, какая-то Маргарита. А что?

– Нет-нет, ничего. Показалось, наверное.

– Что показалось-то?

– Ничего, Мань, ерунда. Не бери в голову. Пошли. – И опять: – Извините. Разрешите. Прошу прощения.

Это начальную школу Егор помнил смутно, а вот старшую хотел бы забыть и не мог. Нет, он не изводил себя мыслями о прошлом и не бередил душу воспоминаниями специально. Но разве можно уберечь себя от чьей-то мимолетной фразы, от какого-то незначительного слова или от неожиданной встречи, которая в одно мгновение перевернет всю жизнь с ног на голову, сожмет человека в тиски и снова пропустит через мясорубку памяти.

«Выставка, кафе, кино и еще «Детский мир», – Егор упрямо заставлял свои мысли двигаться в нужном направлении, но они сбивались с дороги и падали на одну и ту же обочину: «Маргарита Семеновна. Маргарита Семеновна… Мало ли на свете Маргарит? Да, вагон и маленькая тележка. И училок среди них наверняка пруд пруди. И Семеновны, конечно, не одна и не две, а может быть, и целая сотня. Ну что ты задергался опять? Что занервничал? Твоя Черновицкая уже давным-давно на пенсии, если вообще не на небе. Так что дурь все это. Нечего ей делать в этой школе!»

Егор посадил жену в машину, забрался сам, завел двигатель и резко, слишком резко, нажал на педаль газа.

7

28 февраля 1969 года

Жаль, что не получается писать так часто, как хотелось бы. Счастье так мимолетно. Оно кажется всеобъемлющим и вечным, а через какие-нибудь мгновения ты уже не в состоянии передать эмоции и чувства словами. А уж выразить свою мысль на бумаге – утопия. Все кажется мелким. Неточным, неподходящим, слишком обыденным. Что мне описывать? Первую встречу? Первое признание? Первый поцелуй? Боюсь написать вульгарно и пошло, родить дешевый, скользкий роман. А ведь это жизнь. Это по-настоящему, это серьезно.

Перечитала записи двухлетней давности. Все так по-детски. Ах, он симпатичный мальчик. Ах, он на меня посмотрел. Ой, пригласил в кафе-мороженое. Как в кафе начиналось, так и заканчивалось. Никто из обожателей не вырвал меня из французского плена. Так три года и провела в библиотеке. Нет, я не жалею. Теперь я знаю, зачем. Чтобы встретить его!

Ну вот, так и вышло: пошло и пафосно. Но ведь это правда. Если бы не занималась, как подорванная, не выиграла бы путевку в молодежный лагерь. А нет путевки – нет и встречи. Надо же, уже прошло полгода. А кажется, что лето было буквально вчера.

Я иногда думала, что было бы, если бы Леша оказался не москвич? Удалось бы все продолжить или наши чувства так и остались бы там, на крымском берегу? Теперь знаю точно, что волнения были напрасны. Настоящее не убьет никакая разлука. Так что не имеет никакого значения, когда бы она случилась: три месяца назад или, как теперь, три дня назад. Он так далеко, а кажется, что стал еще ближе и еще дороже.

Не могу учить слова. Рискую впервые завалить экзамен и лишиться повышенной стипендии. А ведь Лешка сказал: «Учись, малыш, хорошо». А как тут учиться, если я то и дело откладываю учебник и рассматриваю карту? Интересно, какой он, этот остров Даманский? Хотелось бы посмотреть. Лешка говорит: «Получишь диплом – столько мест диковинных со мной посмотришь в нашей стране. То на одну границу с тобой поедем, то на другую». Родители, бедные, конечно, шокированы. Упирают теперь на французский. Мол, кому он там нужен? Там китайский надо учить, или польский, или японский. А я считаю, что жизнь длинная – все может быть. И потом, почему на все обязательно надо смотреть с практической точки зрения? Неужели там нет таких людей, как я, – способных влюбиться в мелодику языка, в песни, в звучание, а не в его практическое применение? Уверена, что такие найдутся. А если нет, так я и китайский выучу, и польский. Да любой. Я способная. А не получится (хотя вряд ли), буду сидеть дома и рожать детишек. Это, кстати, тоже Леша сказал перед отъездом: «Вернусь, малыш, и поженимся. И родишь мне мальчика и девочку». Вот и сижу я вроде бы над глаголами, а глаза все равно смотрят в географический атлас. А в атласе я отчего-то не только остров вижу, но и моего Лешку на нем, и еще два младенческих личика.

И это я! Кто бы мог подумать?! Я бы первая высмеяла того, кто еще в прошлом мае сказал бы, что я соберусь замуж и забуду об учебе.

Хотя, собственно, почему забуду? Забывать, конечно, не надо. Стоит все-таки сделать усилие и вернуться к глаголам. Завкафедрой обещал отличникам хорошую практику и намекнул, что я первая в списке кандидатов на место в реальной школе. Ужасно хочется туда попасть, хотя страшновато. Могут ведь и к старшеклассникам послать, а они мне почти ровесники. Раньше я бы, наверное, не так боялась, всех бы переехала на своей любви к французскому, а теперь у меня другая любовь. Я ранима и уязвима. И это меня может теперь переехать кто угодно. Ладно, если что, попрошу Лешку явиться в школу в форме пограничника и показать особо задиристым, где раки зимуют. Он ведь обещал в апреле вернуться, а до апреля я как-нибудь продержусь на всех фронтах.

Хотя почему, собственно, я? Мы! Нас ведь теперь двое. Ты еще не понял, дневник? Я жду ребенка.

8

Двадцать три пары глаз смотрели на нее напряженно и выжидающе. Маргарита Семеновна волновалась. Волнение не было странным или непонятным. Наоборот, за долгие годы работы оно стало привычным. Ей всегда нравились слова о том, что переставший волноваться перед выходом на сцену артист уже не артист. А что есть школьная кафедра, если не сцена? И кто такой хороший учитель, если не умелый актер, способный и словом, и делом держать интерес в зале? А для того чтобы быть успешным актером, необходимо много репетировать. И Маргарита никогда не позволяла себе пропускать прогоны. Всегда делала все от нее зависящее, чтобы не входить в класс неподготовленной. И все равно волновалась перед каждой очередной встречей с новым зрителем. А сегодня случился неожиданный ввод в спектакль. Ввод без знания текста, ввод без единой репетиции. Но надо было играть, играть, чтобы публика не разбежалась и не потребовала возврата денег за билеты.

Педагог знала по опыту: бывают исключения из правил, когда первый блин, тот, что комом, можно перепечь и наладить не слишком хорошие отношения учеников и учителя, но, как правило, дальнейший ход событий во многом определяет премьера. Важно понять, почувствовать настроение зала: готов ли он тебя принять тут же или ему нужно время? Надо ли держать дистанцию или можно сразу идти на сближение? Спектакль делает не только актер, ему во многом способствует публика. А она переменчива. У нее тоже есть настроение, в зависимости от которого она может либо рукоплескать тебе, либо освистать, либо остаться равнодушной.

Равнодушия Маргарита Семеновна страшилась больше всего. А оно в данной ситуации было очень и очень возможно. Всего два года до выпуска, и большинство ребят могли решить, что Черновицкая – это просто течение, по которому они будут два года плыть как придется. В сущности, им не плыть надо, а доплывать. Они уже одной ногой в другой жизни, и та, что должна остаться в прошлом, может им казаться незначительной. А незначительной Маргарита быть не умела. Она умела работать, а не дорабатывать. Она не любила чужую работу, хотела делать свою. И сейчас она должна была сделать так, чтобы эти внимательно рассматривающие ее глаза поняли: она не вместо и не понарошку. Она – это она. Так же как они, дети, – это они. И с этого дня они вместе. А вместе может быть очень по-разному. Может быть плохо, может быть хорошо, а может и просто никак. И сейчас Маргарита должна была сказать именно такие слова, чтобы ученики раз и навсегда усвоили: «никак» с ней никогда не получится.