У врат преисподней ветрено… - Муркок Майкл Джон - Страница 27

Занавеси окон скользнули вверх, и бесконечно изменчивый свет заколыхался в кабине.

— Где мы? — задохнулась Хэлен.

— В центре галактики, — величаво объявил Огненный Шут.

Повсюду вокруг них проносились, кружась, неведомо куда громадные огненные диски всех цветов и оттенков.

Алан снова не мог сохранить самообладания. Что-то внутри заставляло его смотреть и поражаться невероятной красоте. То были старейшие солнца галактики. Они жили, умирали и снова жили миллиарды лет. Здесь был источник жизни, начало всего.

Хоть Огненный Шут, возможно, и стал бы отрицать это, зрелище пробирало насквозь. Оно было исполнено такого необъятного смысла, что Алан не мог его воспринять. Мысля философски, он примирился с тем, что никогда не узнает, что заключает в себе этот опыт. Он чувствовал, что вера Огненного Шута в существование, лишенное значимости помимо себя самого, несообразна, и все же был в силах понять, как можно прийти к подобному заключению. Он сам вынужденно цеплялся за свою расползающуюся личность. Кружившиеся звезды сделали его карликом вместе с его мыслями и человеческими устремлениями.

— Ну, — захихикал Огненный Шут в своем радостном безумии, — что есть Земля и все ее деяния в сравнении со сверкающей простотой вот этого!

Хэлен с трудом заговорила.

— Они разные, — сказала она. — Они связаны, поскольку сосуществуют, но они разные. Вот это — порядок нерукотворной материи. Мы ищем порядка познающей материи, а звезды, при всем их величии, не познают. Они могут когда-то погибнуть. Человек, поскольку мыслит, однажды может сделать себя бессмертным — возможно, не как отдельная личность, но посредством непрерывности существования своего вида. Думаю, разница в этом.

Огненный Шут пожал плечами.

— Вы желали знать, что реально, не так ли? Вы удивлялись, что мы, люди, оторвались от реальности; что наш язык приходит в упадок и что он создал двоемыслие, которое больше не позволяет нам оставаться связанными с природой? — Он взмахом руки охватил кружащиеся солнца. — Разум! Он — ничто, он не важен, этот каприз, извергнутый случайным сочетанием составных частей. Почему так почитают разум? Необходимости в том нет. Он не может изменить устройства вселенной — он может только вмешаться и испортить его. Осознание — это другое дело. Природа осознает самое себя, но и только — в этом суть. Есть в нас суть? Нет! Когда я появляюсь на Земле и пытаюсь передать людям то, что знаю, я понимаю, что вхожу в сонный мир. Они не могут меня понять, поскольку не осознают! Все, что я делаю, к сожалению — пробуждаю в них старые отклики, загоняющие их еще дальше, и они бегают по кругу, как грубые свиньи, и разрушают. Разрушают, строят — оба действия одинаково неважны. Мы находимся в центре галактики. Здесь существует разное. Это красиво, но красота сия не имеет предназначения. Это красота — и этого достаточно. Она полна природной силы, но та сила не имеет выражения; это одна лишь сила, и это все, что ей нужно, чтобы быть. Зачем приписывать всему этому смысл? Чем дальше уходим мы от основ жизни, тем больше мы ищем их смысл. Смысла нет. Он — здесь. Он всегда был здесь в какой-то форме. И всегда здесь будет. Вот и все, что мы вовеки можем знать наверняка. Это все, что нам следует хотеть знать.

Алан покачал головой, говоря вначале неуверенно.

— Недавно, — сказал он, — меня поразила мелочность политических споров, ужаснуло, до чего может дойти человек в стремлении к власти — или «ответственности», как они ее называют — и почувствовал, что политики Солнечного дома тратили силу своих легких на бессмысленные слова…

— Так и было! — одобрительно загромыхал ему в ответ Огненный Шут.

— Нет, — Алан продолжал, уверенный, что истина — где-то рядом. — Если вы хотели убедить меня в этом, когда взяли в это путешествие, то достигли обратного. По общему мнению, если понаблюдать некоторое время, политики топчутся на месте, общество все больше отдаляется от той жизни, которую вели предки. И все же вид этих солнц, то, что мы побывали в сердце нашего собственного солнца, показало мне, что это спотыкающееся движение вперед — неосознанно, ощупью в темной бесконечности вселенной, если хотите — столь же естественно, как всякое другое.

Огненный Шут порывисто вздохнул.

— Я чувствовал, что смогу помочь тебе, Алан Пауйс. Я вижу, что ты еще глубже спрятался в крепость своего предубеждения. — Он закрыл занавеси. — Садитесь. Спите, если хотите. Я возвращаюсь в наш монастырь.

Они причалили и вошли в монастырь в безмолвии. Огненный Шут выглядел подавленно, даже измученно.

«Понял ли он, что, несмотря на все свои открытия, всю свою проницательность и жизненную силу не обязательно прав?» — гадал Алан. — Этого не узнать."

Огненный Шут оставался все тем же загадочным мыслящим безумцем — простодушным, искусным, внушавшим любовь, каким его впервые увидел Алан.

Их встретил аудитор Курт.

— Мы смотрим лазервидение. Не желаете присоединиться? Это может вас заинтересовать.

Он провел их в маленькую комнату, где уже сидело несколько монахов, а также Корсо и Корнелия Фишер. У дверей Огненный Шут как будто стряхнул уныние.

— Я должен кое-что обдумать, — сказал он им, удаляясь по коридору.

Они вошли в комнатку и сели. На них смотрел пустой экран, очевидно, монахов ограничивали во времени просмотра передач.

Корсо подошел и сел рядом с ними. Алан начал привыкать к его как бы лишенному кожи лицу.

— Ну, — сказал он добродушно, — просветило вас путешествие?

— В каком-то смысле, — согласился Алан.

— Но не в том, в каком он, я думаю, собирался, — Хэлен улыбнулась немного тоскливо, словно желая, чтобы Огненный Шут убедил их.

— Как совершил он открытие, позволяющее ему путешествовать с такой легкостью и в такие опасные места? — спросил Алан.

— Назовите это вдохновением, — ответил Корсо. — Я его тоже, знаете, не понимаю. Много лет назад мы были пилотами на одном экспериментальном корабле. С кораблем что-то случилось — рулевое управление заклинило, и толкнуло к Солнцу. Мы едва-едва сумели избежать попадания в самую сердцевину Солнца и вышли на орбиту. Но нас поджарило. Охладители медленно издохли. Мне в чем-то пришлось хуже. Лишился кожи, как видите. Мой товарищ — теперь Огненный Шут для вас — не так пострадал физически, но что-то случилось с его рассудком. Вы скажете, он сумасшедший. Я скажу, он разумен по-своему, не так, как вы и я. Как бы там ни было, он додумался до принципа работы «Пи-мезона» в марсианской больнице — нас совершенно случайно спасли очень храбрые ребята с грузового судна, которое само немного сбилось с курса. Если бы не это, нас бы сейчас не было в живых. Мы провели в больнице несколько лет. Огненный Шут симулировал амнезию, я сделал то же самое. По какой-то причине с нами никогда не связывалась Служба космического поиска.

— Где вы взяли деньги на постройку «Пи-мезона»?

— Мы взяли их у Биаса, человека, которого вы обвиняете в торговле оружием. Он думает, что это корабль — сверхбыстрое судно, но в остальном довольно обычное. На этот раз он снабдил нас деталями для компьютера.

— Где Биас сейчас?

— Последнее, что я слышал — снимает номер в Лондоне, в «Дорчестере»[2].

— «Дорчестер»? Разумно. Можно спрятаться в трущобах Мэйфэра[3], и никто не найдет.

— Думаю, вы несправедливы к Биасу. Он идеалист. Он желает прогресса больше любого другого. Он бы не принял участие в чем-то таком, что могло взорвать мир… По крайней мере… — Корсо запнулся. — Чудаковатый он, но я с вами все равно не согласен.

Алан некоторое время молчал. Потом сказал:

— После этой прогулки я думаю, что верю вам, когда вы утверждаете, что не вовлечены в планы торговцев оружием — сознательно, во всяком случае. По крайней мере Огненный Шут на этот счет меня удовлетворил, если и не достиг своей главной цели. — Он повернулся к Хэлен. — Что скажешь?