Левиафан шагает по земле - Муркок Майкл Джон - Страница 31

Наши повреждения были не столь уж незначительны. Где-то внизу работали на полную мощность наши помпы, выкачивая воду из залитого трюма. Судовые надстройки во многих местах приняли искаженные формы, разбитые и рассеченные, и трупы висели на рваном такелаже у боевых башен, пока санитары не успели их убрать. Мы получили две большие пробоины выше ватерлинии и одну маленькую посреди борта ниже ватерлинии и потеряли по меньшей мере тридцать человек. При обычных обстоятельствах мы бы уже могли с честью выходить из боя, но все мы знали, что сражение идет не на жизнь, а на смерть, и нам не оставалось ничего иного, кроме как продолжать бой. Мы вновь устремились на «Иво Химу», оставили сбоку вражеский «броненосец» и произвели маневр, благодаря которому при небольшой удаче смогли достать врага бортовыми орудиями, которые все еще находились в приличном состоянии.

Высокий вал вознес нас над водой, и под нами внизу показался «Иво Хима». Воды на палубе у него было больше, чем могли откачать помпы, и корабль начал уже крениться. Когда гигантская волна понесла нас вниз, мы открыли огонь.

«Иво Хима» затонул, не успев дать больше ни одного выстрела. Вода кипела и пенилась; мы еще видели, как нос упрямо задирается над водой, высовываясь над серо-зеленой поверхностью океана; затем и он исчез. Мы тотчас же дали полный вперед, чтобы водоворот не затянул нас под воду. В глубине прогремело несколько сильных взрывов, затем последовала еще одна волна, поднявшаяся на сотню футов в высоту; маленькие металлические обломки дождем посыпались на нашу палубу.

И снова на всем корабле поднялось ликование. Но оно слишком быстро оборвалось: огромная черная тень упала на нас из-под облаков. Перед своей гибелью «Иво Хима», должно быть, позвал по рации на помощь воздушный корабль. У нас почти ничего уже не осталось, чем можно было бы обороняться. Пулеметы задрали стволы наверх и принялись обстреливать корпус летающего «броненосца». Я слышал беспрерывный стук, точно стучали шарики пинг-понга, когда наши пули отскакивали от металла, но эффект ничтожен: все равно что комар пытается прокусить шкуру носорога. На наше счастье, это чудовище уже сбросило все свои бомбы и расстреляло тяжелые снаряды. Воздушный корабль открыл огонь из пулеметов. Пули подметали нашу палубу, отыскивая жертву в любом укрытии; враги устроили нам настоящую кровавую баню. Там, где только что стояли гордые ликующие ашанти, лежала теперь вздрагивающая, охваченная ужасом, истекающая кровью плоть.

Я прочитал имя на темном брюхе воздушного корабля – это был «Ботани Бэй» – и нашел знак различия. Действие этого открытия было подобно удару под ложечку; он летал под добрым старым «Юнион Джеком», к которому добавили красную хризантему императорской Японии! Какая-то часть меня рвалась приветствовать этот корабль ликующим воплем, как старого друга, но другая полностью разделяла чувства моих товарищей по «Дингисвайо» – тех, кто столь отчаянно и безнадежно сопротивлялся. Теперь наше носовое орудие, своего рода современный «Длинный Том», было готово к бою, и когда «Ботани Бэй» пролетал над нами, нам удалось произвести три или четыре выстрела и попасть в него. Мы пробили дыру прямо под главным пропеллером; на большее мы были не способны. Не обращая внимания на причиненные нами повреждения, корабль изящно развернулся в воздухе и снова зашел над нами. На этот раз я успел броситься за щит нашего теперь уже бесполезного 18-миллиметрового орудия, прежде чем пули вновь градом застучали по палубе.

Когда я поднял голову, я думал, что все кончено, но вместо этого увидел черно-белые знаки одного из наших воздушных крейсеров. Он мчался так стремительно, точно вышел из-под контроля человека, и серые дымные облака вырывались по всей длине его стройного корпуса: он открыл мощную канонаду. Один выстрел за другим таранил бронированный корпус «Ботани Бэй», покуда бензиновый бак не был пробит в нескольких местах. Корабль качнулся сперва в одну, потом в другую сторону. Зрелище было столь же впечатляющим, сколь и страшным – огромное чудовище погибало прямо над нашими головами! Агоний воздушных кораблей я видел более чем достаточно, но никогда еще не был свидетелем картины, что можно было бы сравнить с гибелью «Ботани Бэй»! Он сотрясался, пытался вновь восстановить равновесие, терял высоту, затем вновь со свистом возносился в воздух почти до облаков, заваливался носом. Сотрясания развалили корабль, он рухнул в море, исчез в волнах, затем вынырнул, лежа на боку. Пар шипел, вырываясь из его люков. Он плыл по воде, как умирающий кит. Лишь немногие авиаторы сумели пережить эту катастрофу, но мы не стали брать на себя труд искать их. Наш воздушный корабль вновь поднялся в облака.

Несколько минут спустя, когда мы осматривали раненых и пытались оказать помощь тем, кого еще можно было спасти, пришла радиограмма с приказом вновь примкнуть к главному соединению, которое находится на позиции в нескольких милях от побережья Ньюфаундленда. Атлантическая битва закончилась, вражеский флот отступил, но сражение за Америку еще даже не началось.

Глава вторая Земной Левиафан

[16]

Остатки нашего флота собрались следующим утром. Если мы и нанесли поражение австрало-японскому флоту, то потери наши, вероятно, были еще большими, нежели у побежденных. Осталась едва ли дюжина воздушных кораблей; что до подводных лодок, то способных маневрировать нашлось бы не более пяти, а от остального флота уцелело не более половины. Из оставшихся пятидесяти все имели повреждения; частью они были разрушены и находились в плачевном состоянии. «Дингисвайо» был, быть может, в лучшем состоянии, чем большинство родственных ему судов, хотя помпы его продолжали работать на полную мощность. Единственные, кто почти не получил повреждений, были те, кто под защитой темноты буксировал огромную плавучую тушу таинственного монстра подальше от опасности. Над нами дрейфовал «Чака»: генерал Гуд смотрел, как мы болтаемся на волнах беспокойного моря. Удушливый туман, больше похожий на дождь, сыпался с неба и еще больше ухудшал и без того мрачное настроение, охватившее всех. Гордые черно-красные львиные стяги, под которыми мы шли, каким-то образом здесь, в зимнем свете северной Атлантики, выглядели куда менее великолепно, чем под лучистыми африканскими небесами. В толстых свитерах и тяжелых пальто, с натянутыми на лица шапками стояли мы на палубе – замерзшие, измученные и усталые, в самом пессимистическом настроении. «Чака» передал по рации благодарность, но даже это не смогло поднять нашего настроения. Многие африканцы впервые узнали, что такое настоящие холода – те холода, что пробирают до мозга костей, морозят кровь в жилах, холода, которые не прогнать даже щедрыми порциями горячего грога.

Я стоял на мостике и беседовал с капитаном Омбуто о новых климатических условиях. Капитан как раз с большим неудовольствием переваривал известие о том, что температура кажется мне для этого времени года еще довольно высокой, когда пришло сообщение с «Чаки», касавшееся меня лично. Капитан прочел радиограмму, поднял брови и протянул мне листок. Капитан Омбуто, исключительно порядочный человек, никогда не проявлял по отношению ко мне неприязни, как это частенько позволяли себе его офицеры. Он говорил по-английски с сильным французским акцентом (перед войной он несколько лет служил в арабском военном флоте).

– Высокопоставленные персоны, кажется, очень беспокоятся о вас, Бастэйбл.

Радиограмма была подписана только названием флагмана. Она гласила: «Срочно необходимы данные о погибших и раненых офицерах. Что Бастэйбл? Отвечайте незамедлительно». Она была написана на английском языке, хотя среди ашанти «лингва франка» был именно французский.

Прежде чем передавать сведения на флагман, капитан Омбуто подождал, пока ему составят обстоятельный список погибших и раненых. В конце своего ответа он прибавил: «Бастэйбл невредим». Вскоре после этого пришло второе сообщение: