Дочь похитительницы снов - Муркок Майкл Джон - Страница 60

Мы лежали на широком уступе и глядели на раскинувшуюся внизу долину, которая, вполне возможно, еще никогда не видела столько света. Ее освещали ишассы, выстроившиеся ломаной линией ослепительно яркими вихрями. Они, очевидно, подчинялись чьему-то приказу; во всяком случае, к армии Гейнора, шагавшей впереди, демоны не приближались. Дикари несли факелы, указывая путь Гейнору и прочим нацистам, скакавшим на слепых лошадях. Время от времени пламя выхватывало из тьмы древние скалы. Чудовищные труги, лишенные зрения дикари, нацисты в своих черных с серебром лохмотьях – какая пестрая компания, какой нечестивый союз! Звери и люди, полулюди и полузвери. Армия неспешно продвигалась по долине, переваливая через нагромождения камней, огибая утесы и скалистые стены. Ирония судьбы: даже нацисты, успевшие привыкнуть к темноте, на свету вдруг начинали спотыкаться и падать, словно тоже ослепли.

Армия оборванцев. Армия уродов. Я бы посмеялся над ними, когда бы не их вожак: с таким предводителем они вполне способны захватить Серые Жилы.

– А может, наши ангелы попросту сбежали? – предположил я. – Вы когда-нибудь видели этакий маскарад? – я указал на войско моего кузена.

– Нет, – призналась Оуна. На ее прекрасном лице, обрамленном длинными белыми волосами, играла саркастическая усмешка. Я невольно залюбовался ею. Мне показалось, я влюбляюсь в нее. Если так, имею ли я на это право?

Она ведь не моя дочь. Она – дочь Эльрика. Но человеку, осознавшему свое положение в мироздании, непросто отринуть все то, что связывает его с мириадами других существ. Да, у знания есть оборотная сторона… Из воспоминаний Эльрика я знал, что много лет назад мелнибонэйцу предложили выбор между знанием и невежеством; он выбрал второе – и поступило правильно, иначе он, раздавленный знанием, ничего не сумел бы сделать.

Каково это – сознавать, что любой поступок отзовется теми или иными последствиями во всем мироздании? Поневоле начнешь следить за собой – за тем, что говоришь и что делаешь, за тем, с кем дружишь и с кем враждуешь. Или замрешь в полнейшем бездействии, будто погрузившись в непробудный сон. Или попытаешься вернуться в блаженное состояние невежества.

Или, подобно Эльрику, перестанешь ценить собственную жизнь и будешь очертя голову кидаться в авантюры одна рискованней другой. Ведь тому, кто рискует и проигрывает, наградой – полное забвение. А Эльрику частенько грезилось именно забвение, забвения искала его истерзанная душа. Поэтому полагаться на него в бою было бы, по меньшей мере, неосмотрительно. Он пойдет напролом, но отсюда вовсе не следует, что мы должны бежать за ним…

Лично мне более всего хотелось вернуться к тихим прелестям уединенной сельской жизни. К несчастью, пока это возвращение представлялось почти несбыточным.

Эльрик нахмурился, словно что-то прикидывая в уме. Я подозрительно покосился на него. Будем надеяться, что ничего этакого ему в голову не взбредет. Втроем нам не устоять против орды Гейнора.

Мельнибонэец махнул рукой, и мы стали осторожно спускаться, подбираясь все ближе к врагу. Демонические вихри как будто защищали Гейнора с флангов и с тыла. И как" только моему кузену удалось подчинить себе ишассов?

– Откуда ты про них знаешь? – прошептал я, обращаясь к Эльрику. – Ты уже встречался с этими демонами?

– Да, но тогда их было не десять, – отозвался Эльрик, явно раздосадованный тем, что я его отвлекаю. – Однажды я призвал их отца. Эти существа повелевают каждый собственными владениями и, бывает, враждуют между собой. А иногда на них, что называется, находит… И тогда с ними могут справиться не шарнахи, создатели ветров, а только х'Хааршанны, творцы вихрей.

Я задумчиво кивнул. Внутренний голос убеждал меня повернуться и убежать, пока не поздно, отыскать дорогу из пропасти и вернуться в Гамельн. Пускай меня снова запрут в концлагере – все лучше, чем сражаться со сверхъестественными силами.

Армия остановилась и принялась разбивать бивуак. Должно быть, Гейнору потребовалось время на обдумывание следующего хода? Десять Сыновей образовали круг и встали часовыми. Я до рези в глазах присматривался к ним, стараясь разглядеть, что же внутри у этих буйных вихревых столбов, но добился только того, что перед глазами все поплыло. А за две-три секунды различить что-либо было невозможно.

Может, стоит взглянуть на них сквозь кисею или вуаль? Но где взять эту кисею? И потом, что я рассчитываю увидеть? Скорее всего, внутри у демонов пустота…

– Первыми Десять, их надо повесить, – пробормотал Эльрик.

Он вдруг заговорил стихами, даже дыхание его обрело ритм, а движения стали плавными, как у балетного танцора. Он едва ли замечал нас с Оуной. Взгляд у него затуманился.

Я хотел было хлопнуть его по плечу – нашел время сознание терять! – но Оуна предостерегающе приложила палец к губам и жестом велела мне не шевелиться. На отца она глядела с напряженным ожиданием, а когда внезапно повернулась ко мне, в ее взгляде ясно читалась гордость, как если бы она сказала вслух: «Мой отец – гений. Смотри, что он делает!» Что ж, я узнал Эльрика настолько близко, насколько один человек способен узнать другого, узнал изнутри, со всеми его мыслями, всеми страхами и надеждами. И то, что я узнал о нем, заставило меня уважать мелнибонэйца и горячо сочувствовать ему. Однако мне никогда и в голову не приходило, что он может оказаться гением.

Эльрик шепнул, чтобы мы, если нам захочется поговорить, разговаривали тихо. У демонов очень острый слух.

А сам неожиданно сполз ниже, затаился среди камней и едва слышно произнес, словно откликаясь на мой незаданный вопрос:

– Древний требует свежей крови.

И исчез из вида. Я услышал то ли звон, то ли стон – негромкий и зловещий. В следующий миг Эльрик выбрался из укрытия и, пригибаясь, двинулся к лагерю Гейнора. В его правой руке пульсировал алым освобожденный от ножен Равенбранд.

Лагерь спал. Я всматривался в полумрак, ожидая возвращения Эльрика. А Оуна свернулась калачиком, попросила разбудить ее, если что-нибудь случится, и мгновенно заснула.

Снизу донесся шорох. Приглядевшись, я различил знакомую фигуру. Эльрик возвращался – и волок кого-то за собой. И этот кто-то глухо стонал, задевая о камни.

На моих глазах Эльрик забрался в неглубокую яму, находившуюся под уступом, на которым мы затаились, и отпустил своего пленника. Тот было заворочался, и мелнибонэец пнул его в бок. Потом Эльрик повернулся, и я увидел его глаза – алые рубины, устремленные в даль, какой я не мог себе даже вообразить. Устремленные в преисподнюю. Губы Эльрика шевелились, меч выписывал в воздухе причудливые фигуры; и вдруг мелнибонэец закружился в некоем ритуальном, призрачном танце.

Оуна проснулась. Мы смотрели, как Равенбранд рассекает веревки, которыми был связан пленник. Я узнал его – это был один из тех нацистов, которые пришли в подземелье вместе с Гейнором. Перепуганный до полусмерти, он рычал, точно загнанный в угол пес, а во взгляде его читался животный страх. Вот он попытался ударить Эльрика, но Равенбранд пощекотал его – и он поспешно отдернул окровавленную руку. Меч снова выписал в воздухе пируэт – и на лице нациста появилась глубокая царапина. Третий порез возник на груди, протянулся от шеи до пупка.

Наци заскулил, принялся озираться, высматривая путь к бегству, взмолился ко всем на свете богам… А меч продолжал свою игру. Пробовал жертву на вкус. По капле выпивал кровь. Эльрик же, бесстыдно издевавшийся над едва живым от ужаса человеком, ни на секунду не прерывал заунывной песни без слов. Эта песня то становилась громче, то вновь стихала, и невозможно было поверить, что человеческое горло способно издавать подобные звуки. Песня звучала и звучала, а солдат умирал, наблюдая, как меч отсекает куски его плоти и они неслышно падают наземь…

Оуна зачарованно глядела на происходящее. В этом она была истинной дочерью своего отца. А я, не стану скрывать, то и дело отворачивался, не в силах видеть мучений жертвы. Впрочем, даже когда я отворачивался, перед моими глазами все равно стоял Эльрик – голова запрокинута, алые глаза устремлены в непроглядную тьму, рот раскрыт то ли в песне, то ли в крике, белая кожа тускло светится, огромный черный меч в руке пожинает кровавую жатву. А от песни было не укрыться, она настойчиво лезла в уши, с каждым тактом мелодии обретая дополнительную силу.