Дочь похитительницы снов - Муркок Майкл Джон - Страница 12

– Про этот меч чего только не говорили, особенно в последние дни, – проворчал я. – Многого я наслушался и от человека, предок которого его и выковал. Вы слыхали о фон Ашах?

– Кузнецы? Они по-прежнему живут в Беке?

– Старый фон Аш ушел перед самой войной, – я пожал плечами. – Отправился в путешествие, а куда – то ведомо ему одному.

– Вы не спрашивали?

– Не имею привычки.

Герр Эль понимающе кивнул. Мы вышли из лабиринта и вереницей поднялись по узкой винтовой лестнице, которая вывела нас в коридор. Еще два-три пролета – и, если повезет, мы очутимся там, где воздух гораздо свежее и дышится значительно легче.

Как хотите, а мне все происходящее напоминало мелодраму а-ля оперы Вагнера, и потому я обрадовался, когда из сумеречного подземелья мы вернулись в мой кабинет. Гости вновь принялись рассматривать книги на полках – и возобновили загадочный, почти бессмысленный разговор. Они выспрашивали меня – вежливо, но досконально, а я обстоятельно отвечал. Не приходилось сомневаться: ко мне их привело жгучее любопытство, а не только стремление отыскать нового союзника. На герра Эля произвел впечатление мой экземпляр первого издания Гриммельсгаузена. Он заметил, что «Симплициссимус» – одна из любимейших его книг. Знаком ли я с той эпохой?

– Не очень хорошо, – признался я. – В годы Тридцатилетней войны фон Беки частенько меняли сюзеренов, как и многие другие аристократические семьи: изначально они были заодно с протестантами, однако нередко сражались бок о бок с католиками. Возможно, такова природа войны…

– До него доходили слухи, – сказал герр Эль, – что мой предок, носивший то же имя, что и я, оставил воспоминания о той поре. В некоем монастыре имеется рукопись, где содержится ссылка на этот труд. Нет ли у меня случайно экземпляра?

– Никогда ни о чем подобном не слышал, – ответил я. – Самые известные наши мемуары – сочинение «блудного сына» рода фон Беков, графа Манфреда, который якобы летал по свету на воздушном шаре и пережил ряд приключений сверхъестественного свойства. В нашем роду он всегда считался белой вороной. Вот его воспоминания точно сохранились, в плохом английском переводе и уже изрядно отредактированные. Оригинал же изобилует небылицами настолько, что там нельзя доверять практически ни единому слову. Уж на что англичане народ легковерный и падкий на такого рода измышления – и они относились к сочинению графа Манфреда, мягко говоря, снисходительно.

Как и положено аристократическому роду, мы, фон Беки, привержены традициям и свято их блюдем, а потому нас считают скучными и неинтересными для окружающих. Но иногда и у нас случается что-нибудь этакое, – тут я просто не мог не пройтись с легкой иронией по собственному внешнему виду.

– Да уж, – согласился герр Эль, пригубив коньяк (дама отказалась). – А живем мы в обществе, которое пытается уничтожить всякие различия между людьми, настаивает на общем для всех восприятии реальности. Из крохотных умишек получаются дурные управители. Не кажется ли вам, дорогой граф, что мы должны, вопреки всему, поощрять различия и создавать им все условия для возникновения и развития, пока у нас еще есть возможность?

В отличие от предыдущих гостей, эта парочка вовсе не вызывала у меня антипатии, однако я чувствовал, что они приходили не просто поболтать, а за чем-то конкретным, чего не нашли, и сильно расстроены своей неудачей.

Охотница, не снимавшая ни капюшона, ни очков, пробормотала что-то на ухо своему спутнику. Герр Эль поставил на стол недопитую рюмку, вскочил и почти бегом устремился к окну, выходившему на террасу.

– Мы с вами непременно свяжемся, – пообещал он. – Вам грозит серьезная опасность, не забудьте об этом. Впрочем, пока меч надежно спрятан, они вас не тронут. Теперь мы вместе служим Белой Розе. Прощайте, граф Ульрик.

Гости растаяли во мраке. Я постоял на балконе, ловя свежий ночной воздух. Поглядел в сторону мостика – и заметил белого зайца, который бежал по склону. На мгновение почудилось, будто над ним, едва не задевая крыльями заячьи уши, летит белый ворон. Ни герра Эля, ни женщины видно не было, мгновение спустя исчезли и заяц с птицей. Я вернулся в дом, запер двери, закрыл окно в кабинете и вновь опустил портьеру.

Ночью мне снова приснился полет на драконе. Под нами расстилалась мирная земля. Мы парили над стройными башнями и минаретами диковинного города, слепившего глаз буйством красок. Я знал, как называется этот город. Я знал, что родился в нем и вырос.

Тем не менее тоски по дому я не испытывал, скорее наоборот, и потому поворотил дракона. Мы полетели прочь от города, над безбрежным темно-зеленым океаном. Над горизонтом вставала громадная, серебристо-золотая луна…

Утром меня разбудил рокот автомобильных двигателей. Отыскав ощупью халат, я встал, оделся и выглянул в окно. У крыльца стояли три машины. Все государственные. Два легковых «мерседеса» и черный полицейский фургон. Что ж, все понятно. Вот и моя очередь настала: приехали арестовывать.

Или продолжают пугать?

Может, ускользнуть через заднюю дверь? Заманчиво… Но какой получится конфуз, какое унижение, если меня схватят полицейские, которых отправили охранять черный ход!.. В коридоре между тем послышались голоса – спокойные, уверенные. Никто ни на кого не кричал. Я расслышал, как слуга сказал, что попробует разбудить меня.

Время еще есть… Когда слуга открыл дверь и заглянул в мою спальню, я сказал, что спущусь через минуту. Он ушел, а я умылся, побрился, надел все чистое, достал военную форму. Закончив одеваться, я спустился в холл, где ожидали двое в одинаковых кожаных пальто и с одинаковыми повязками гестапо на рукавах. Всего двое? Ну да, остальные, по всей видимости, окружили дом.

– Доброе утро, господа, – я остановился на нижней ступеньке лестницы. – Чем могу быть полезен? – несмотря на всю свою банальность, эти фразы казались весьма уместными.

– Граф Ульрик фон Бек? – спросил тот из них, кто был хуже выбрит. Подбородок весь в порезах… Второй, молодой, смуглявый, переминался с ноги на ногу.

– Именно так, – подтвердил я. – А вы, господа?..

– Лейтенант Бауэр. Со мной сержант Штифтунг. Нам известно, что вы владеете государственной собственностью. Господин граф, мне приказано забрать у вас эту собственность или возложить на вас ответственность за ее сохранность. Если, к примеру, она пропадет или уже пропала, вся вина за исчезновение этой вещи целиком и полностью ляжет на вас. Поверьте, господин граф, мы ни в коей мере не хотим вам досаждать. Напротив, мы были бы очень рады прийти к взаимовыгодному соглашению.

– Иными словами, либо я добровольно отдаю вам семейную реликвию, либо вы меня арестуете?

– Сами понимаете, господин граф, – что исход все равно будет в нашу пользу. Решайте, что вам удобнее – тосковать по свободе за колючей проволокой или и дальше наслаждаться домашним уютом?

Еще не хватало, чтоб он надо мной издевался!

– Полагаю, в лагере у меня будет достойная компания, – сухо заметил я.

И вот, прежде чем я успел позавтракать, меня арестовали, надели наручники и запихнули в полицейский фургон, где лавки были такие жесткие, что с них подлетаешь к потолку на любом ухабе. И фургон в сопровождении «мерседесов» направился в Бек.

Никаких криков. Никаких угроз. Никакой брани и никакого рукоприкладства. Все прошло на удивление быстро и гладко. Только что я был полновластным хозяином собственной судьбы – а в следующий миг стал заключенным, лишенным свободы души и тела. Обращались со мной соответственно изменившемуся положению: когда фургон остановился, мне куда менее вежливо, чем раньше, велели выходить. Я очутился на каком-то дворе. Старый замок, превращенный в тюрьму? Стены в жутком состоянии – камни расшатаны, того и гляди вывалятся, брусчатка под ногами зияет дырами… Похоже, замок несколько лет простоял в запустении. Зато поверх стен колючая проволока, а по углам – две наспех сколоченные деревянные вышки с пулеметами. Мои ноги вдруг стали ватными, и меня понесли-поволокли внутрь – сквозь арку. Миновали вереницу грязных и склизких туннелей и оказались на просторной площадке, усеянной бараками; такие во время войны строили для беженцев. Я сообразил, что меня и вправду привезли в ближайший к Беку концентрационный лагерь; как он называется, спросить было не у кого. Прошли через площадку, вновь ступили под своды главного здания. Меня поставили перед кем-то вроде гостиничного портье. Он записал мое имя в толстый гроссбух, явно испытывая при этом определенную неловкость. В конце концов, у его стола стоял немецкий боевой офицер в мундире и с наградами; и этот офицер уж никак не мог быть политическим агитатором или иностранным шпионом. Я нарочно надел все регалии: для меня – надеюсь, что и для других – они лишний раз подчеркивали абсурдность всего, что творилось в Германии.