Ночной Орел (сб. ил. Л.Фалина) - Ломм Александр Иозефович - Страница 64

— Так точно, господин штурмбанфюрер! Разрешите выполнять?

— Выполняйте!

Шарфюрер молодцевато вскинул руку в нацистском приветствии и, четко повернувшись, покинул кабинет начальника.

3

Пожилая женщина в стареньком потертом пальто и в платке, приспущенном до самых глаз, беспокойно металась в воротах дома. Она то и дело выглядывала на улицу, окидывала ее торопливым тревожным взглядом и снова испуганно скрывалась за воротами. Забившись в темный угол, она крепко, до боли, прижимала руки к груди и прерывисто шептала:

— Господи боже!.. Пресвятая дева Мария, что же это будет?.. Неужели я, старая дура, прозевала его?! Да нет же, нет, не может этого быть!..

И она снова высовывалась за ворота и напряженно всматривалась в редких прохожих.

Проходившие мимо немецкие солдаты вызывали в ней нестерпимые приступы страха, смешанного с острой ненавистью. Она еще крепче сжимала худые руки и шептала:

— Господи, пронеси их, окаянных, чтоб они сдохли, изверги проклятые!..

Было два часа пополудни, и женщина уже совсем измучилась: лицо ее посерело, глаза слезились от напряжения. Но уйти она не могла. Ей во что бы то ни стало нужно было дождаться. И она дождалась…

На противоположной стороне улицы появился худощавый паренек лет шестнадцати. Нескладный, по-мальчишески неуклюжий, он медленно брел по тротуару, щурясь на блестящие лужи. На его впалых щеках горел ровный румянец. Верхнюю губу и подбородок покрывал первый золотистый пушок. Одет был паренек в светло-коричневый макинтош. Синий берет был слегка сдвинут на левое ухо. В правой руке он нес потертый кожаный портфель, беспечно помахивая им в такт шагам.

Увидев его, женщина всплеснула руками и крикнула:

— Мирек!

Паренек оглянулся. Заметив женщину, он широко улыбнулся и направился к ней через улицу.

— Добрый день, пани Стахова. Вы, кажется, звали меня? Но женщина не ответила на его приветствие. Она судорожно схватила его за рукав и потянула за собой в подворотню.

— Ой, не добрый! Ой, совсем не добрый этот день, Мирек!.. Идем скорее! — бормотала она при этом.

Растерянный Мирек пошел за ней. Поведение женщины было настолько странным и пугающим, что он не догадался даже спросить, что же, собственно, случилось, почему пани Стахова, дворничиха из его дома, так расстроена и куда она ведет его.

В темной подворотне было холодно и сыро. Пани Стахова увлекла Мирека в самый глухой угол, остановилась и тихо заплакала.

— Что с вами, пани Стахова? — всполошился Мирек. — У вас несчастье?

— Тише, мой мальчик, тише! — горячо зашептала женщина, подавив рыдания. — Не у меня горе, а у вас в семье. Тебе нельзя идти домой! Там гестаповцы! Твоего отца взяли на заводе и приехали за матерью и за тобой. Пани Яришева, к несчастью, оказалась дома!.. Всю вашу квартиру гестаповцы перевернули вверх дном. Теперь двое ждут тебя там, а один поехал за тобой в гимназию… Ты должен бежать, скрыться куда-нибудь!..

Мирек был совершенно оглушен этим неожиданным ударом.

— Куда бежать? — шепотом спросил он.

— Не знаю, мой мальчик!.. — И женщина снова расплакалась, беззвучно глотая слезы.

У Мирека задрожали губы. Постепенно он начал сознавать всю тяжесть и непоправимость свалившегося на него горя. Перед его внутренним взором промелькнули образы отца и матери, почему-то из далекого детства — песчаный пляж, лазурная поверхность Махова озера. Отец посадил его к себе на плечи и бежит в воду. Мирен визжит от восторга и страха. “Не утопи его, сумасшедший!” — встревоженно кричит им мать. Она лежит на песке под большим ярко-желтым зонтом. Отец оборачивается: “Ничего! Он мужчина! Пусть закаляется!..”

— А что будет с ними? С отцом, с мамой?

— Не знаю, дорогой… — вздохнула пани Стахова. — Но бог милостив. Может, и обойдется еще все и вы снова соберетесь вместе… — Она всхлипнула и сунула ему в карман макинтоша какие-то бумажки. — Тут сто крон, Мирек, и продуктовые карточки… На хлеб, на мясо… Все, что могла… А теперь беги! Тебе нельзя попадаться на глаза этим палачам! И родителям твоим будет легче, если они будут знать, что ты на свободе. Помни это!.. Дай-ка я поцелую тебя на прощанье… Будь мужчиной!..

Она дрожащими руками нагнула к себе его голову и торопливо расцеловала в обе щеки. Затем почти насильно вывела его за ворота.

— Беги, Мирек, беги!..

Ее страх передался ему. Очутившись на залитой солнцем улице, он еще раз обернулся, глянул на пани Стахову широко раскрытыми глазами и, дико вскрикнув, бросился бежать.

— Беги, мой хороший, беги, беги… — шептала пани Стахова, глядя ему вслед.

Когда паренек скрылся за ближайшим поворотом, она облегченно вздохнула, затянула потуже платок и, сгорбившись, поспешно засеменила в противоположную сторону.

4

Несколько кварталов Мирек пробежал, ничего не соображая, ничего не видя вокруг себя. В мозгу его кричало и билось одно только слово: “Беги!”

И он бежал…

Прохожие удивленно оглядывались, качали головами. На одном из поворотов Мирек с разбегу врезался в группу немецких солдат. Они грубо обругали его, а один даже ткнул кулаком в шею. Но Мирек вырвался от них и побежал еще быстрее.

Вскоре, однако, острое покалывание в боку заставило его перейти на шаг, а потом и вовсе остановиться. Тяжело дыша, он осмотрелся и понял, что бежит к своей гимназии. Но почему к школе? Разве там можно укрыться? Его мозг встрепенулся и лихорадочно заработал. Нет-нет, в школу нельзя1 В школе его тоже ждут гестаповцы!..

Надо… надо… Оленька! Как он мог забыть о ней?.. Ведь всего час назад он прощался с ней перед гимназией. Он успел незаметно шепнуть ей: “Сегодня в четыре на нашем месте!” Она засмеялась, кивнула головой в меховой шапочке и убежала догонять подружек.

Но она кивнула. Значит, придет!.. Оленька, смешливая черноглазая Оленька, — единственный близкий человек на свете, которого можно еще увидеть, не думая об опасности…

Мирек немного успокоился. Мысли его потекли более упорядоченно. У него появилась цель — “наше место”, — а это в его положении было самое главное.

Он свернул в глухой переулок и далеким окольным путем зашагал к Вышеграду…

Пустынные аллеи Вышеградского парка, расположенного на высоком холме, с крутыми обрывами в сторону Влтавы, встретили Мирека глубокой тишиной. Снег здесь таял не так быстро, как на городских улицах. Он лежал еще на аллеях и на газонах среди голых деревьев нетронутым влажным покровом и ослепительно сверкал на солнце. С деревьев капало. Какие-то взбудораженные пичуги радостно перекликались среди черных сучьев. Высоко в небе кружили стаи ворон. Пахло размокшей корой…

Мирек отыскал одинокую скамью на крутом склоне холма. Здесь он уже два раза встречался с Оленькой… На скамье лежал тяжелый мокрый снег. Мирек сгреб его на землю и устало опустился на скамью.

Тотчас же со всех сторон на него надвинулась давящая тишина. Она обхватила его, словно стальными тисками, заставила заново пережить весь ужас безвыходного положения.

Мирек вспомнил рассказы о чудовищных застенках гестапо, вспомнил кроваво-красные объявления чрезвычайного имперского суда и так ярко, до ужаса реально представил себе имена отца и матери в черных списках смерти, что, схватившись за голову, глухо застонал и упал на скамью. Только теперь, прижавшись лицом к холодной коже портфеля, он дал волю своему отчаянию и горько заплакал.

5

Шарфюрер Вурм переоценил свои силы. Он вернулся с задания ровно через три часа и предстал перед своим шефом с видом далеко не геройским. Лицо его было бледно, растерянно, а рука, вскинутая для приветствия, заметно дрожала.

— Разрешите доложить, господин штурмбанфюрер? Голос Вурма предательски дрогнул. Кребс двинул каменной челюстью.

Путаясь и сбиваясь, шарфюрер принялся докладывать о ходе операции. Он пространно поведал о блестяще выполненном аресте инженера Яриша на заводе, об удачном аресте его жены Ярмилы Яришевой на квартире, о результатах обыска и… замялся.