Великие пророки и мыслители. Нравственные учения от Моисея до наших дней - Гусейнов Абдусалам - Страница 11

Парадокс морального нигилизма: Отрицание морали, поскольку последняя имеет форму негативных поступков, неизбежно оказывается её утверждением. Так как мораль есть единственное основание запретов, в которых она материализуется, или, говоря по другому, так как единственное предназначение морали состоит в том, чтобы быть основанием абсолютности соответствующих запретов и поступков, то последние нельзя поставить под сомнение и отвергнуть без апелляции к самой морали. Единственная возможность отвергнуть их — показать и доказать, что они недостаточно моральны, не соответствуют тому абсолютному статусу, на который они претендуют.

Парадокс тайного добродеяния: Негативный поступок остается втайне от других, поскольку его нет, и втайне от того, кто его совершает, ибо в своем фактическом содержании, в силу которого он только и мог бы стать явным, поступок этот является не добродеянием, а злодеянием; поэтому, человека охватывает не столько гордость из-за того, что он не совершил злодеяние, сколько ужас из-того, что он мог его совершить, подобно тому, как пешехода, который чуть не угодил под колеса мчащегося мимо автомобиля, не охватывает радость, а прошибает холодный пот.

В отличие от негативного поступка, в котором моральная мотивация противостоит эмпирической мотивации, соприкасается с последней только для того, чтобы наложить на нее запрет, в позитивном поступке они стремятся соединиться, действовать в параллель. Тут-то и обнаруживается, что эти два ряда мотивов разнородны. Их принципиальная несовместимость как раз и находит выражение в парадоксальности морального сознания, которая не только фиксирует эту несовместимость, но одновременно культивирует её, предостерегая от сведения моральных мотивов к эмпирическим мотивам, ценностей к целесообразности.

Моральные запреты и соответствующие негативные поступки не исчерпывают моральной жизни. Они исчерпывают ее в том, что касается практического воплощения абсолютистских притязаний морали; они задают абсолютную границу человечности, негативно очерчивая пространство, внутри которого только и может разворачиваться жизнедеятельность в ее человеческих формах. Что касается самой этой жизнедеятельности, то она не удовлетворяется полученной ранее негативной моральной санкцией и ищет поддержки со стороны морали в своих позитивных проявлениях. Человек не удовлетворяется своей деятельностью в ее конкретном и многообразном эмпирическом содержании, он хочет видеть её также осмысленной, когда она, будучи, успешной в том, что касается предметно обусловленных целей, могла бы вместе с тем рассматриваться как выражение человеческой добродетели, долга, справедливости. Это, собственно говоря, и есть центральная проблема нравственной жизни с тех пор, как возникла этика.

Мораль — это моральные индивиды

Моральная мотивация человеческого поведения не является единственной; более того, она имеет вторичный (дополнительный, надстроечный), в известном смысле избыточный характер. Наряду с ней, независимо от нее и прежде неё поведение детерминируется природными и социальными потребностями индивида, конкретными обстоятельствами его жизни, которые выражаются (фиксируются) в его психике многообразием страстей, чувств, желаний. Человеческое поведение вполне эмпирично, утилитарно, движимо склонностями; с точки зрения детерминированности оно ничем принципиально не отличается от поведения любого другого живого существа. Это естественное начало человеческого поведения по всем пунктам представляет собой противоположность морали, что и неудивительно, поскольку последняя и возникает как его отрицание. В отличие от морального основания поведения, которое универсально (общезначимо), самоценно, бескорыстно, оно всегда привязано к особенным, частным интересам того, кто действует, преследует внешние цели, является себялюбиво, утилитарно ориентированным.

Человек как бы подключен к двум различным источникам энергии: морали и социо-природной реальности. Два начала человеческого бытия — моральная необходимость и социо-природная необходимость — могут функционировать только вместе, в паре. Речь идет о двух самостоятельных, несводимых друг к другу измерениях человека. Мораль не имеет своей субъектности в том смысле, что нет и не может быть индивида, который руководствовался бы одними моральными мотивами — этого не может быть хотя бы по той причине, что сама мораль, понимаемая как критика и ограничение человеком своих собственных социо-природных склонностей, уже предполагает наличие последних. Точно также социо-природный базис человеческого существования не имеет своей субъектности: нет индивидов, которые были бы начисто лишены моральных способностей и руководствовались одними социо-природными склонностями; хотя иногда отдельные лица характеризуются как лишенные стыда и совести, тем не менее именно сам факт такого упрека подтверждает, что наличие стыда и совести считается необходимым признаком человеческого статуса. Моральная необходимость и социо-природная необходимость человеческого поведения не сводятся друг к другу и в то же время предполагают друг друга. Как они соединяются, соотносятся и взаимодействуют в реальной жизнедеятельности — вот вопрос, составляющий подлинную тайну человека. Вся культура в многообразии исторических форм есть поиск ответа на него.

Цивилизация потому называется цивилизацией и тем самым отличается от своего постоянно угрожающего антипода варварства, что признает законность обоих стремлений человека и морального стремления, накладывающего обязанности по отношению к другим людям, и социо-природного стремления, обязывающего заботиться о своем собственном благополучии. Она представляет собой поле полемики, спора этих начал. Взаимоотрицание эмпирического себялюбия и морального человеколюбия составляет два вектора цивилизации, которые в одном пределе угрожают деградацией в тупик естественного состояния борьбы всех против всех, в другом — обещают блаженство вечной жизни. Если вообще цивилизация есть соединение социо-природной детерминации и моральной необходимости, то человеческая история есть поиск гармонического синтеза между ними. Как возможен такой синтез? Этот вопрос составляет общий и основной предмет всех религиозных и философских размышлений о человеке и его назначении. Платон уподоблял человеческое благо напитку, составленному из бодрящей воды и хмельного меда. Одна вода безвкусна. Один мед ядовит. Только вместе они дают напиток жизни. Все дело — в пропорции между ними: каковы эти пропорции и, самое главное, кто их определяет? Говоря более конкретно, речь идет о двух кардинальных проблемах, которые в той или иной форме постоянно находились в фокусе моральных размышлений: а) как в рамках стремления к осмысленной и счастливой жизни нравственная добродетель может сочетаться с жизненным успехом и б) как нравственные обязанности, которые учреждаются свободной волей личности, могут приобретать общезначимый характер? Чтобы понять исключительную сложность этих вопросов, следует иметь в виду существенную особенность морали, которая определяет её специфическое место в системе человеческой деятельности. Её очень точно сформулировал Ж.-П. Сартр: «Желая быть абсолютной позитивностью, мораль препятствует применению средств, которые личность избирает для того, чтобы изменить свою судьбу. Вот почему она никогда не говорит о том, что следует делать, но всегда говорит только о том, чего ни при каких обстоятельствах делать нельзя».[5]

В отличие от запретов и негативных поступков, которые могут быть материализацией автономии морали, позитивные цели и действия индивида не зависят исключительно от его доброй воли и не могут быть вменены ему в вину с такой же как и в случае негативных поступков, степенью категоричности: они определяются предметным содержанием (материей) поступка и непредсказуемы в своих последствиях. Человеческая деятельность в своей содержательной наполненности разворачивается в границах, негативно очерчиваемых моралью, но помимо её непосредственного решающего воздействия. Роль моральных аргументов (мотивов, оценок, решений и т. д.) в ней является вторичной, ситуативной и амбивалентной: вторичной, ибо решающее значение имеют внеморальные соображения; ситуативной, ибо они историчны, относительны, замкнуты на определенные ситуации; амбивалентной, ибо могут не только прояснять смысл деятельности, но и затемнять, искажать её. К примеру, традиционно на предельную моральную высоту поднимался патриотический настрой и способ поведения, выражающийся, в частности, в готовности пожертвовать собой, защищая отечество, как это сделали Иван Сусанин, Александр Матросов и другие герои русской истории. Другим выражением моральной санкции патриотизма является убеждение, что границы Родины священны. Сознание патриотизма вместе с тем имеет вполне земные источники; его можно рассматривать как форму социально-группового эгоизма. Тот факт, что люди защищают отечество, государственное пространство своей жизни также естественно, как и поведение животных, защищающих свою территорию. Патриотизм, также связан с определенной, правда, очень длительной исторической ситуацией, которую можно определить как время существования изолированных отечеств. С переходом же к надгосударственным (сверхгосударственным) формам общества, как это происходит, в частности, в рамках европейской интеграции, чувство патриотизма и связанных с этим представление о святости рубежей Родины теряет такую мотивирующую силу, которая обладала бы нравственным достоинством. Наконец, если говорить об амбивалентности патриотизма, то достаточно сослаться на случаи, когда к нему как высшей нравственной санкции своих действий апеллируют силы с прямо противоположными и взаимно враждебными целями, как это делали, например, царизм и большевики во время первой мировой войны, когда первый призывал воевать до победного конца, а вторые — повернуть штыки против своего правительства. Элементарная логика обязывает заключить, что в таких случаях, если не обе стороны, то, по крайней мере, одна из них злоупотребляют нравственно-патриотической мотивацией. Впрочем, современная история полна примерами такого рода злоупотреблений.