Махно и его время: О Великой революции и Гражданской войне 1917-1922 гг. в России и на Украине - Шубин Александр Владленович - Страница 21

Нельзя сказать, что эти расчеты были совсем уж неверными. Так, 22 декабря (4 января), в ожидании советской делегации министр иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин писал: «Нет сомнения, что если русские решительно прервут переговоры, положение станет тягостным»{106}. Когда Троцкий прибыл в Брест, немцев (здесь и далее под словом «немцы» мы будем понимать и союзников Германии) охватило бурное веселье, сменившее тягостное напряженное ожидание.

Однако, пока большевики вели свою мировую игру, апеллируя к уставшим от войны народам, упрекая Антанту за то, что она не желает присоединиться к переговорам, 18 (31) декабря 1917 г. в Брест прибыла делегация Центральной рады.

И после 25 декабря отношения Совнаркома и Центральной рады еще не были разорваны, и стороны активно торговались по поводу поставок хлеба в Великороссию и на фронт за рубли. Одновременно рассматривается вопрос о включении представителей Рады в российскую делегацию на мирных переговорах в Бресте{107}. Происходили отдельные столкновения сторонников Советской власти и Центральной рады в городах на востоке. На время переговоров в Бресте можно было отложить разногласия, что было важно для сохранения обоих режимов.

С правовой точки зрения претензия Рады на самостоятельное участие в Брестских переговорах, но без провозглашения независимости, была по-своему логична. Центральная рада настаивала, что нет легитимного правительства, признанного всей Россией. В ноте Рады, оглашенной 28 декабря, говорилось: «Мир от имени всей России может быть заключен только тем правительством (правительством притом федеральным), которое будет признано всеми республиками всех областей России» либо их объединенным представительством»{108}. Раз легитимное правительство всей России до Учредительного собрания не возникло, Рада имела право считать Совнарком в Петрограде лишь одной из властей, возникших на территории России. А значит, у Рады столько же прав участвовать в переговорах, сколько у Совнаркома.

28 декабря Троцкий был вынужден признать Украину в качестве полноправного участника переговоров.

Этот шаг часто оценивается как чистая ошибка, «зевок» в дипломатической игре. Однако важно учитывать, что Троцкий в своем признании не отождествил Украинскую республику и Центральную раду, так как «Украинская республика находится сейчас именно в процессе своего самоопределения». Историк И. Михутина считает, что это давало Троцкому возможность «отложить вопрос о субъектности Украинской республики, ее правительства и дипломатических эмиссаров», «но глава советской делегации по собственной воле, никем и ничем не вынужденный, отказался от такой возможности…»{109} Этот упрек не справедлив. Во-первых, Троцкий как раз отложил вопрос о субъектности Украины (чем потом пользовалась советская сторона). Во-вторых, решать вопрос о статусе украинского правительства и его представителей было не во власти Троцкого. Он не мог выдворить правительство Центральной рады из Киева, а его представителей — из Бреста. Троцкий видел несколько дальше собственного носа и понимал, что если немцы хотят иметь с дело с украинцами, то будут его иметь. А вот проявление «империализма» со стороны российских представителей в Бресте серьезно затруднит и дело достижения компромисса с Радой (если это возможно), и дело борьбы за Украину, если договориться не удастся. Представитель Рады Голубович настаивал на существовании двух «отдельных самостоятельных делегаций одного и того же русского фронта бывшей Российской империи»{110}. И ничего поделать с этим Троцкий не мог.

«Считается, что Троцкий допустил ошибку… — комментирует Ю. Фельштинский. — Однако не следует думать, что решение Троцкого было скоропалительным». Признание украинской делегации произошло после длительных переговоров с ней 26 декабря (8 января){111}.

Свои решения по поводу Украины Троцкий принимал не в одиночку. Прежде чем подтвердить свою позицию на заседании 30 декабря, Троцкий проконсультировался с Совнаркомом — признавать ли Раду официальной властью на Украине?{112} После этого Троцкий подтвердил право представителей УНР участвовать в переговорах. В дальнейшем этот его шаг не вызвал протестов Совнаркома и Ленина лично. Ленин понимал мотивы Троцкого, и в это время Петроград вел борьбу за изменение курса УНР. Это укладывалось в формулу, принятую Совнаркомом 30 декабря по предложению Ленина: «Национальные же требования украинцев, самостоятельность их народной республики, ее права требовать федеративных отношений, признаются Советом Народных Комиссаров полностью и никаких споров не вызывают»{113}.

Кто же был правомочен представлять население Украины? На выборах в Учредительное собрание партии Центральной Рады, в большинстве своем социалистические, получили значительное большинство голосов. Наибольшее количество голосов — 45%, получили украинские эсеры. Еще 25% получили российские эсеры. Но украинские партии получили поддержку прежде всего села. Избиратели, которые жили в крупных городах и на левом берегу Днепра (около четверти граждан) поддержали общероссийские и пророссийские списки — прежде всего большевиков и правых. Центральная рада претендовала на обширные районы вплоть до Донбасса и Курска, где ее власть никогда не признавали. Претендуя на восточные территории, Центральная рада «получала» и население левобережья, еще более равнодушное к национальной идее, чем жители Правобережья.

В условиях обострявшегося конфликта представители Центральной рады все равно решили сепаратно договориться с державами Четверного союза. Их дипломаты, несмотря на свои предыдущие заявления, были к этому вполне готовы. Уже 21 декабря (3 января) Чернин писал, что если русские не возобновят переговоры, «мы снесемся с украинцами»{114}. Поняв значение украинского фактора в переговорах, австро-германская сторона стала провоцировать Украину на провозглашение независимости, чтобы иметь возможность заключить с ней сепаратный мир. Формулировалось это как требование к Украине определиться со своим статусом. При этом статус независимого государства должен был найти международное признание как раз в договоре с Четверным союзом{115}. Юридический круг замыкался — немцы толкали Украину к независимости от России, чтобы установить над ней протекторат.

В день Учредительного собрания, 5 (18) января 1918 г. генерал Гофман предъявил советской делегации карту, на которой была начерчена линия немецкой сферы влияния, почти совпадающая с линией фронта. К западу от нее Германия сама позаботится о «самоопределении» Польши, Литвы и Курляндии.

Кратковременная революционная волна в Европе в январе сыграла с большевиками злую шутку, породив в них новые надежды на затягивание переговоров. «Любая новость, даже самая незначительная, о тех или иных признаках революционного возмущения за рубежом восторженно подхватывалась большевистской прессой в Петрограде…»{116} Новости из дома оказали влияние и на позицию дипломатов Четверного союза. О. Чернин признавал: «катастрофа, вызванная недостатком снабжения, стоит прямо у двери».{117}

Но решающее слово по-прежнему принадлежало немецким генералам, а они не намерены были упускать «плоды победы». Позиция германской военной элиты была авантюристична, так как затягивание мира перед лицом острого продовольственного кризиса, да еще и когда русские предлагали честный мир, было чревато революцией. Но генералы были готовы рисковать, и не только из-за Прибалтики. Ставкой в игре стало украинское продовольствие.