Подземка - Мураками Харуки - Страница 36

К счастью, обошлось без летального исхода, но около 200 человек получили травмы разной степени.

21 марта, предвидя облавы на членов секты, Йокояма с Хиросэ предприняли попытку к бегству. Хисако Исии выдала им для этих целей пять миллионов иен и приготовила машину. Некоторое время они кочевали по токийским гостиницам и саунам, но вскоре были арестованы[51].

Комада-сан всю жизнь проработал в крупном коммерческом банке, а после пятидесяти его перевели в дочернюю риэлтерскую фирму. В пятьдесят три он вышел на пенсию, но продолжал работать в той же фирме. Сейчас отвечает за художественную галерею, которая находится в ведении их фирмы. Я толком этого не знал, но в таких учреждениях, как банки, похоже, такова обычная практика кадровых перестановок работников предпенсионного возраста. Как бы то ни было, он по-прежнему молод, и никак не похож на пенсионера. С работой в галерее столкнулся впервые в жизни, но за шесть лет работы полюбил живопись.

Будучи работником банка — хотя и не только поэтому, — в разговоре производит впечатление человека серьезного. Изо всех сил работал, воспитывал детей, жил, радуясь жизни. Теперь достойно встретил жизнь вторую. Про себя говорит: «Я терпеливый по природе».

Однако это привело и к тому, что, сидя рядом с пакетом зарина, он почувствовал недомогание, но терпел, решив дождаться своей станции. Это лишь усугубило его состояния. Наши ему соболезнования. Но даже при этом он спасся. Видимо, потому, что сидел не под струей паров зарина. Там, куда ветер сносил эти пары, ему стало бы еще хуже.

Увлечения — автомобильные прогулки, по выходным ездитс супругой в музеи.

На работу я езжу из города Токородзава по линии Сэйбу до Икэбукуро. Там пересаживаюсь на Маруноути до Гиндзы, где еще раз меняю поезд — по линия Хибия до Восточной Гиндзы. В одну сторону у меня уходит около часа двадцати. Вагоны набиты битком, особенно на линии Сэйбу. От Икэбукуро до Гиндзы устаешь, поэтому я пропускаю один поезд и жду следующий. Чем сражаться с другими претендентами за место, лучше ждать в первом ряду очереди на посадку. Тогда можно занять сиденье без суеты. Обычно я сажусь в первую дверь второго вагона.

Икэбукуро — конечная станция. Все пассажиры выходят, однако утром 20 марта таковых оказалось крайне мало. Обычно из одного вагона выходит 15-20 человек, но в тот день их было 5-6. Бывают и такие дни, подумал я, и особого внимания не придал. После того как все вышли, работник станции осматривает вагон, проверяет, нет ли забытых вещей, и если все в порядке, объявляет посадку.

Вновь и вновь остается только жалеть, но в тот день вагон, перед которым я стоял, проверял не постоянный, а временный работник станции — молодой человек в джемпере. Студенты подрабатывают по утрам, это дело обычное. Они одеты не в зеленую форму, а в специальные джемперы. Я стоял в первом ряду и прекрасно все видел. Около сиденья с правой стороны лежал завернутый в газету пакет размером сантиметров тридцать. Примерно такой (показывает). Я видел его прямо перед собой. Что это такое? — подумал я, но работник станции посадил пассажиров, ничего не предприняв. Он должен был хоть что-то сделать. Не заметить пакет было невозможно. Вынесли бы его — и ущерб оказался куда меньше. Жаль, конечно.

Но с другой стороны, это перевалочная станция, и если бы пакет выбросили в урну платформы Икэбукуро, ущерб оказался куда больше — вроде того, что произошло на станции Кодэмматё линии Хибия?

Как бы там ни было, поезд отправился с этим пакетом. Мне повезло, что я не сел на правую сторону, где лежал зарин, а случайно уселся на сиденье с левой стороны. Тем самым не попал под ядовитый поток паров. Через 2-3 минуты поезд тронулся. Когда первого пассажира стошнило, я подумал, что это — из-за лежащей с краю от входа свернутой газеты. Было странно, что, видя ее, работник станции так и не подошел. Вскоре после отправления распространился запах. Я слышал, что зарин без запаха, но это не так. Он такой сладковатый. Первым делом грешишь на парфюмерию. Неприятным запах не назовешь. Был бы неприятным, все бы возмутились. А так — сладковатый запах и все.

Поезд тем временем двигался дальше — Син-Ооцука, Мёгадани, Коракуэн… В районе станции Коракуэн у многих начался кашель. И у стоявших, и у сидевших. Я тоже закашлял. Все подоставали платки, позажимали носы и рты. Странная картина: все как по команде стали задыхаться. Насколько я помню, начиная с Коракуэн, люди стали массово выходить. Кому стало тяжко, кому подозрительно. Почти все окна были открыты. Пассажиры, будто сговорившись, открыли все настежь. Глаза моргают, кашель режет, дышать трудно… Я не понимал, что происходило, чувствовал: что-то не так, — но и только, я, как обычно, читал газету. Многолетняя привычка.

Стоило поезду остановиться на 3-м квартале Хонго, как в вагон заскочило 5-6 работников. Они получили сообщение и ждали на платформе. Заскакивая внутрь, они кричали: вон оно, вон оно! Затем вынесли пакет на руках. Да, держали пакет в руках. А весь пол был уже в зарине. Они лишь вынесли пакет, едва шваркнув по полу швабрами. Вскоре поезд тронулся дальше, доехал до Отяно-Мидзу. Там тоже подсело 5-6 работников, которые принялись вытирать пол какими-то тряпками.

К тому времени меня разбирал кашель. После Отяно-Мидзу даже не смог читать газету. До Гиндзы совсем чуть-чуть, и я терпеливо дожидался нужной станции. Глаза открыть не мог. В районе станции Авадзитё я понял: произошло что-то серьезное, — но так и доехал до нужной мне Гиндзы. Если с открытыми глазами сидеть было невозможно, то с закрытыми — терпимо. По крайней мере, ни острой головной боли, ни тошноты у меня не возникало. Лишь легкий туман в голове.

Когда прибыли на Гиндзу, в вагоне все стало расплываться, все вокруг потемнело. Открываю глаза — вокруг мрак. Так бывает, когда входишь в темный зал кинотеатра. Когда выходил на Гиндзе, меня уже покачивало, но идти я продолжал. Взявшись за перила, еле-еле поднялся по лестнице. Боялся упасть прямо там же. Тут уж я без всяких сомнений осознал ненормальность творящегося вокруг, забеспокоился. Что делать? Что делать?

Здесь бы мне пересесть на линию Хибия, но слышу — объявляют: линия Хибия закрыта из-за аварии. Думаю, вот оно что, выходит, проблема не во мне самом.

Поймите меня правильно, возникла бы острая боль, или, скажем, тошнота, перестали бы видеть глаза, естественно, я бы сразу вышел из вагона. Но ничего этого не было. В конечном итоге на Гиндзе мое состояние уже было тяжелым. Я никогда сильно не болел и ни разу не лежал в больнице. Был здоров, может, поэтому и терпел до тех пор.

Я вышел, и поезд поехал дальше. Этот поезд должен был пропустить одну из двух станций: Хонго-Сантёмэ или Отяно-Мидзу. Но они там понимали, что народ переживает: видимо, что-то произошло. За полчаса до того, как я сел в метро, на станции Касумигасэки уже царила паника. Считаю, руководство метро должно было, узнав о происшествии, остановить все поезда и высадить пассажиров. В таком случае ущерб не разросся бы до чудовищных размеров. Это их большое упущение. И спрашивать нужно с руководства.

Ладно, я еле поднялся по лестнице. Понимал: не поторопись я — умру прямо там. Слава богу, к тому времени мною двигал жуткий страх. Поднимаюсь наверх — с другой стороны здания «Марион» на станции Юракутё. А сам думаю: нужно скорее в больницу. Есть на Гиндзе одна, куда я изредка ходил. Направился туда. Но со станции Юракутё до той больницы не близко. Боялся: пойду по широкой улице — еще упаду, и потому побрел по узкой, за зданиями. Медленно-медленно, осторожно, словно пьяный, переставляя ноги. А вокруг все кажется туманным и темным. Слышно, как воют сирены «скорой помощи» и пожарных. Снуют люди. Все это лишь укрепило мое предположение о серьезности ситуации.