Мой любимый sputnik - Мураками Харуки - Страница 42

Мюу кивнула. Сказала, что я и так здорово помог ей, приехав на остров:

— Правда. Без тебя, совсем одна я бы давно уже здесь пропала. Сейчас со мной — полный порядок. Родителям Сумирэ я сама как-нибудь все объясню. И с журналистами справлюсь. Не беспокойся, все будет нормально. Ведь в том, что случилось, никакой твоей вины не было и нет. А я, когда нужно, могу быть достаточно жесткой и привыкла разруливать всякие сложные ситуации.

Она проводила меня в порт. Я отплывал вечерним паромом на Родос. После исчезновения Сумирэ прошло ровно десять дней. На прощание Мюу обняла меня. Это вышло очень естественно. Не говоря ни слова, она стояла довольно долго, положив руки мне на спину. Ее кожа была удивительно прохладной под горячим послеполуденным солнцем. Мюу пыталась мне что-то сказать прикосновением своих ладоней. Я это почувствовал. Закрыл глаза и напряг слух, чтобы услышать ее слова. Но это нечто не становилось словами. Может, и не должно было ими выражаться. Мы безмолвно общались в повисшей тишине.

— Береги себя, — сказала Мюу.

— Ты тоже, — сказал я. Стоя у трапа, мы помолчали.

— Ответь мне честно на один вопрос, — серьезно сказала Мюу перед самой посадкой. — Ты как думаешь, Сумирэ больше нет в живых?

Я покачал головой:

— У меня ощущение, что она жива и где-то есть, правда, у меня нет никаких доказательств. Прошло уже столько времени, но я не чувствую, что она умерла. Не верю этому.

Мюу посмотрела мне в лицо, скрестив на груди загорелые руки.

— Если честно, я тоже, — сказала она. — У меня такое же чувство. Вот как ты сказал, что она не умерла. И еще у меня предчувствие, что больше мы с нею не встретимся. Но доказать это я тоже ничем не могу.

Я ничего не ответил. Молчание, связывающее нас, заполняло собой все щели, все пустоты в наших душах. Морские птицы с пронзительными криками рассекали безоблачное небо, в кафе вечно сонный официант разносил напитки.

Мюу размышляла, крепко сжав губы. Потом сказала:

— Ты меня ненавидишь?

— За то, что пропала Сумирэ?

— Да.

— Почему я должен тебя ненавидеть?

— Не знаю. — Ее голос выдал накопившуюся усталость, которую она тщательно скрывала. — Мне почему-то кажется, что я с тобой тоже больше не увижусь. Потому и спросила.

— Мне тебя ненавидеть не за что, — сказал я.

— Но ведь ты не знаешь, как будет потом?

— Просто так ненавидеть человека — нет, это не про меня. Я так не умею.

Мюу сняла шапочку, поправила челку, снова вернула шапочку на место. Потом, щурясь — будто ей в глаза бил яркий свет — посмотрела на меня.

— Это наверняка потому, что ты ни от кого ничего не ждешь, — сказала она. Взгляд ее был глубоким и ясным. Как та вечерняя тьма на закате, когда мы только познакомились. — Я не такая, как ты. Другая. Но ты мне нравишься. Очень.

И мы простились. Паром, взбивая пену, начал кормой выходить из порта, затем медленно развернулся на сто восемьдесят градусов и встал носом вперед. Все это время Мюу стояла на самом краю причала и провожала меня глазами. В белом, идеально сидящем платье, она время от времени придерживала рукой шапочку, чтобы не унесло ветром, и казалась мне — здесь, в маленьком порту греческого острова — какой-то нереальной, эфемерной и совершенно безупречной. Стоя на палубе, я опирался на поручни и, не отрываясь, смотрел на нее. Время зависло на какое-то мгновение, и эта картина четко отпечаталась на стенке моей памяти.

А потом время снова двинулось вперед, фигурка Мюу стала понемногу уменьшаться, превратилась в неясную точку, и вскоре совсем растворилась в струях горячего воздуха. Затем и городок стал отползать все дальше от меня, горы потеряли свои резкие очертания, в конце концов сам остров потонул в мареве света, потускнел и пропал. Появился другой остров, потом и он исчез точно так же. И вскоре мне уже казалось: может быть, всего, что я здесь оставил, на самом деле и не существовало.

Наверное, я должен был остаться с Мюу, подумал я. Бог с ним, с новым учебным годом. Остаться на острове, поддерживать Мюу, вселять в нее надежду, изо всех сил искать Сумирэ, а если случится что-то страшное — крепко обнять ее и утешить. Думаю, Мюу нуждалась во мне, да и мне — в каком-то смысле — она была нужна.

Меня тянуло к ней. С какой-то невероятной силой.

Впервые я понял это, когда стоял на палубе парома и провожал глазами ее силуэт, исчезающий вдали. Вряд ли это чувство можно было назвать любовью, хотя оно было чем-то очень на нее похожим. Будто все мое тело опутали бесчисленные тонкие нити. Я сидел на палубе, обхватив руками спортивную виниловую сумку на коленях, — полный хаос в душе — и глядел на бесконечную дорожку белой пены за кормой. Несколько чаек, будто приклеившись к этой дорожке, неотступно летели за паромом. Прикосновение маленькой ладони Мюу, словно тень души, осталось у меня на спине навсегда.

Я собирался лететь в Токио без задержек, накануне забронировал место в самолете, но бронь почему-то аннулировали, и мне пришлось заночевать в Афинах. На микроавтобусе авиакомпании я добрался до отеля, который мне забронировали. Гостиница находилась неподалеку от района Плака, была сама по себе довольно приятной и уютной, но оказалась полностью забитой группами немецких туристов, которые дико шумели, и это сильно раздражало. Так и не придумав, чем бы заняться, я погулял но городу, накупил сувениров — ни для кого конкретно, — а вечером в одиночестве поднялся на холм Акрополя. Прилег на плоский камень, и, овеваемый вечерним ветерком, стал смотреть на белый храм. Подсвеченный прожекторами, он словно медленно плыл в синих сумерках. Поразительно красивое, фантастическое зрелище.

Но я чувствовал при этом ни с чем не сравнимую, глубочайшую тоску. Я вдруг обнаружил: в какой-то момент окружающий мир навсегда потерял отдельные краски. Отсюда, с этой обшарпанной вершины, посреди руин пустых чувств я смог разглядеть свою жизнь далеко вперед. Она мне напомнила иллюстрацию из одного научно-фантастического романа, которую я видел в детстве: дикий, пустынный пейзаж необитаемой планеты. Ни малейших признаков жизни. Чудовищно длинный день, а воздух — то раскаленный, то ледяной. Космический корабль, что доставил меня сюда, как-то незаметно пропал из виду. Идти больше некуда. Остается одно — пытаться как-то выжить здесь, своими силами.

Я вновь понял, как дорога мне Сумирэ, и насколько она для меня незаменима. Каким-то образом Сумирэ привязывала меня к этому миру. Только ей одной это удавалось. Когда мы встречались и разговаривали или же я читан ее сочинения, границы моего сознания незаметно расширялись, и я начинал видеть такие картины, которых не видел раньше. Наши души сливались — легко, естественно. Мы с Сумирэ распахивали навстречу друг другу свои сердца и души, как юные влюбленные, скидывая одежду, обнажаются друг перед другом. Такого у меня больше ни с кем никогда не было, да и вряд ли могло быть. Мы серьезно, бережно относились к нашим чувствам — даже избегали говорить об этом, только бы ничего не разрушить.

Да, я страшно переживал оттого, что нам с Сумирэ так и не повезло испытать радость плотской любви. Наверняка если бы это случилось, счастья у нас обоих в жизни только прибавилось. Но что я мог? Ведь это — как прилив и отлив, как смена времен года: даже расшибись я в лепешку, ничего не изменишь. В этом смысле вместе мы никуда не шли — такой, наверное, была наша общая судьба. Тонкая дружба, что связывала меня с Сумирэ, не могла продолжаться вечно, сколько бы мудрости, благоразумия и спокойной рассудительности мы ни вкладывали в эти отношения. На что это было похоже? Тупик, и максимум, что мы могли, — лишь тянуть это состояние и дальше. Вот и все. Ясно, как день.

Но все же я любил Сумирэ так, как никого не любил на всем белом свете и желал ее. Я не мог просто задвинуть эти чувства куда подальше только потому, что они никуда не вели. Заменить-то их все равно нечем, выкинул — вообще ничего бы не осталось.

А еще я мечтал о том, что однажды вдруг наступит “Внезапный Большой Поворот Событий”. Пусть вероятность его ничтожна, но мечтать-то я мог! — по крайней мере, никто такого права у меня не отбирал. Хотя, конечно, ничего в итоге так и не сбылось.