Мой любимый sputnik - Мураками Харуки - Страница 31

Красный чемодан. Конечно! Единственная вещь в комнате, которую можно запереть на ключ.

Похоже, этот абсолютно новый чемодан был пуст: он почти ничего не весил, я потряс его — внутри никаких звуков. И все-таки он был закрыт на четырехзначный код. Я попробовал несколько комбинаций, которые Сумирэ, как мне казалось, могла использовать в качестве личного шифра: дату ее рождения, адрес, номер телефона, почтовый индекс… Результат нулевой. Что ж. ничего удивительного: комбинации цифр, которые легко может вычислить кто угодно, точно не годятся для секретного кода. Здесь следует быть числу, которое Сумирэ всегда могла бы легко вспомнить, но оно не должно иметь к ней лично никакого отношения. Я стел и долго ломал голову, пока меня вдруг не осенило: я набрал код Кунитати — пригорода, где я жил — 0425. Щелк! — и замок открылся.

В боковой карман чемодана была засунута черная матерчатая сумочка. Открыв молнию, я обнаружил небольшой дневник с зеленой обложкой и дискету. Сначала я открыл дневник. Ее обычный почерк. Но абсолютно никакой осмысленной информации. Куда ходили и что делали. С кем встречались. Названия гостиниц. Цены на бензин. Меню ужинов. Торговые марки вин и их вкусовые особенности. Сплошной перечень, сухие строчки простых, почти не связанных друг с другом слов. Еще больше вообще пустых страниц без единой записи. Ведение дневника, по всей видимости, не входило в число явных талантов Сумирэ.

Дискета была без названия. Лишь дата — август 19** — была написана характерным почерком Сумирэ на этикетке.

Я вставил дискету в ноутбук и, открыв ее, обнаружил два файла, оба — без заголовка, просто “Документ 1” и “Документ 2”.

Перед тем как открыть их, я медленно оглядел всю комнату. В стенном шкафу висела одежда Сумирэ. Дальше — ее

очки для плавания, ее итальянский словарь, паспорт. В ящике стола — ее шариковая ручка и автоматический карандаш. Над столом — окно, за ним — пологий скалистый склон. По краю стены, отгораживающей соседний дом, разгуливает черный как смоль кот. Голая квадратная комната погрузилась в послеполуденную тишину. Я закрыл глаза: в ушах еще шумели волны утреннего безлюдного пляжа. Затем я открыл глаза и напряженно вслушался в звуки реального мира. Их не было.

Я дважды щелкнул мышью по иконке “Документ 1” и открыл его.

11

ДОКУМЕНТ 1

ЧЕЛОВЕК ТАК УСТРОЕН:

ЕСЛИ В НЕГО ВЫСТРЕЛИТЬ, ПОЛЬЕТСЯ КРОВЬ

В настоящий момент… да, уж если рассказывать об этом, мое состояние сейчас — некий си-ю-минут-ный результат на долгот пути Судьбы (а вообще-то существуют в Судьбе какие-нибудь иные результаты, кроме “сиюминутных”? — весьма интересный вопрос, однако оставлю его до лучших времен) …итак, я живу на этом греческом острове. Маленьком греческом остове, названия которого и не слышала до недавнего времени. Точное время сейчас… Ч утра, чуть больше.

Конечно, до рассвета еще далеко. Невинные козы сбились в кучку и мирно спят, укрытые общим сном. За окном в поле выстроились в ряд оливковые деревья — наверное, у них есть еще немного времени, чтобы насытиться глубокой темнотой ночи. Что дальше* Ну, как обычно, луна. Мерзнет над крышами и похожа на мрачного монаха, в простертых, словно для подношения, руках которого лежит бесплодное море.

На всем белом свете, где бы я ни была, больше всего люблю это время суток. Время, когда я одна, сама с собой. Сижу за столом и пишу. Видимо, рассвет уже скоро. И вот уже новое солнце, словно Будда, появившийся на свет из материнской подмышки (левой или правой?), огромным шаром выкатится из-за горных вершин. Чуть позже тихонько проснется рассудительная Мюу. Часов в шесть мы, наверное, уже приготовим легкий завтрак, перекусим, а потом, перемахнув через гору за нашим домом, пойдем на берег моря, всегда прекрасный. И перед тем, как начнется еще один день — точно так же, как обычно начинаются все наши дни здесь, — я собираюсь (засучив рукава!) закончить сегодняшнюю порцию своей работы.

Если не считать нескольких длинных писем, то и не помню, когда я в последний раз писала что-нибудь исключительно для себя. Давно это было, и вообще-то у меня никогда, вплоть до настоящего момента, не было ни малейшей уверенности, что я могу писать хорошо. Куда уж там до уверенности, что “я могу писать хорошие тексты”! Пне и в голову не приходило думать так — ни разу в жизни, с самого рождения. Просто я писала, потому что не могла не писать.

Почему же я не могла не писать? Причина понятна. Чтобы о чем-то размышлять, нужно было для начала это что-то превратить в слова на бумаге.

Так было всегда, сколько себя помню, с самого раннего детства. Когда мне что-то непонятно, я подбираю слова, разбросанные у меня под ногами — одно, еще одно, и пробую строить из них фразу. Если эта фраза не помогает, я снова разбиваю ее на слова, а слова разбрасываю, чтобы затем построить что-то новое. Проделав эту манипуляцию несколько раз, в конце концов, я могла о чем-то думать так же, как это делают остальные люди. Писать для меня не было чем-то нудным или мучительным. Так же увлеченно, как другие дети собирают красивые камешки или желуди, я самозабвенно писала. Взять бумагу, карандаш и начать писать одно предложение за другим для меня так же естественно, как дышать. И при этом — размышлять.

Если всякий раз, когда соберешься о чем-то подумать, нужно пройти через все это, чтобы добраться до какого-то вывода, видимо, требуется ужас как много времени, наверное скажете вы. А возможно, и не скажете. Но это действительно отнимало уйму времени. Когда я училась в начальной школе, окружающие даже считали меня “умственно отсталой”. Я не могла угнаться за одноклассниками в учебе.

Из-за этого выпадения из нормы я чувствовала себя белой вороной. Впрочем, к концу начальной школы это ощущение полностью ушло. Я научилась до некоторой степени подстраиваться под окружающий мир. Однако это выпадение из нормы само по себе продолжало сидеть где-то у меня внутри — уже после окончания университета и вплоть до того мига, когда я разорвала всякие отношения с миром “формальных людей”. Как безмолвная змея в зарослях травы.

Итак, Тезис текущего момента.

“Повседневное определение собственной личности посредством составления буквенных комбинаций”.

Не так ли?

Именно так!

Дело в том, что до сегодняшнего дня я уже написала уйму разных текстов. Писала регулярно — почти каждый день. Словно стою на огромном, бескрайнем пастбище и в одиночку усердно кошу траву, а она все растет и растет с дикой скоростью. Сегодня кошу здесь, завтра — там… и когда, сделав круг по всему пастбищу, возвращаюсь к тому месту, откуда начала, там, как ни в чем ни бывало, снова шелестит густая высокая трава.

Однако встретив Мюу, я почти совсем перестала писать. Почему, интересно? К. рассказывал мне о теории “fiction = transmission”<“Художественный вымысел = передача” (англ.). Речь идет об одной из теорий нарратологии — дисциплины, изучающей повествовательные тексты, природу, формы и функционирование повествования, общие черты, присущие возможным типам нарративов, критерии, позволяющие различать их между собой, а также систему правил, в соответствии с которыми они создаются и развиваются. Нарратив — главная форма, посредством которой вымысел живет в культуре. С помощью повествования люди придают опыту форму и смысл, упорядочивают его, выделяя начало, середину, конец и центральную тему. Человеческая способность рассказывать истории — главный способ, каким людям удается упорядочить и осмыслить окружающий мир. >, и она звучит вполне убедительно. Кое-что теория эта действительно объясняет довольно точно. Но мне кажется, что отнюдь не все. Уф! Не пора ли научиться мыслить проще?

Проще… Проще…

Скорее всего, я просто перестала думать — конечно же, исключительно в моем почитании того, что такое “думать”. Я живу рядом с Мюу, и это состояние близости жизней похоже на две ложки, сложенные вместе, одна в другую; с Мюу пеня несет куда-то (видимо, следует сказать, что “куда-то” — место совершенно непонятное), а я только и думаю: “Н-да… весьма… А, ну и ладно, пусть несет!”