Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 36

Во время беседы Иоанн Васильевич все пытался завести разговор про астрологию, но я старался представить себя совершенно несведущим в этом деле, что, впрочем, так и было. И я понял, что вскоре вакантное место астролога при царе будет кем-то занято.

У царя во время беседы стало ломить руку, и тут я решился и, массируя ее, начал самый освоенный бабкин заговор. Царь оказался очень внушаемым пациентом, и, когда я закончил, он, глядя на меня блестящими глазами, сказал:

– А ведь нисколько не болит рука, совсем прошла. А Бомелька бы сейчас за мазью вонючей побежал.

На сегодняшний день в моем присутствии царь больше не нуждался и, приказав, к которому часу мне быть у него завтра, он отпустил меня.

Приехал я к себе весь вымотанный, делать ничего не хотелось. Но без меня никто обойтись не мог. Первым прибежал Кузьма и показал мне первый подстаканник, сделанный в этом мире. На первый экземпляр серебра мы не пожалели. Еще бы, стаканом с подстаканником будет пользоваться Иоанн Васильевич, которому предстоит пить из него успокаивающий сбор. Мне казалось, что после этого заказы польются рекой.

Первый самовар у Кузьмы был также готов, он оказался шестиугольным, потому что Кузьма спаял его из шести небольших медных листов. Труба была железная, стояла на медной красивой подставке. А вот краник мастер сделал по-простому, и я тут же изобразил Кузьме варианты ручек для краника и для самого самовара. Он схватил чертежи и удалился творить дальше.

Затем ко мне заявился ключник и сообщил, что с лавкой все в порядке и что хотя стекла ему еще мало, но можно уже начать продавать, что похуже, а то потом этот товар уже никто брать не будет.

Когда все-таки все, нуждавшиеся в моих советах, меня покинули, я смог наконец подумать о дальнейших действиях. Учитывая, что теперь на мне очень много дел, я не смогу уделять внимание вотчине и усадьбе. И мне необходимо было создать костяк из моих людей, которые и в мое отсутствие смогли бы проводить мою линию в развитии производств.

Я сидел и записывал: Федор – общее руководство домашним хозяйством и финансами. Сашка Дельторов – строительство второй стекловаренной печи и воспитание стеклодувов. Антон – общее руководство мастерской по выгонке эфира, строительство небольшой больнички на несколько коек с перевязочным кабинетом, операционной, подсобными помещениями и шефство над девушками, работающими там.

Как я ни старался уйти от этого, на мне лежало еще два дела – это обучение лекарей, которому не было видно конца, и нескольких художников, там уже был виден просвет, и еще нашелся неожиданный ход в виде небольшой мастерской по производству масляных красок.

Единственное, чему я практически не уделял внимания, это моя охрана. Оружные холопы жили своей жизнью, занимались охраной усадьбы, моим сопровождением в поездках, а в остальное время иногда тренировались в воинском мастерстве.

Командовал ими старый десятник Осип, которого я с самого начала хотел заменить, но все не доходили руки, да и, собственно, не знал на кого.

В последней беседе с Хворостининым я пожаловался ему, что нет у меня опытного человека для охраны и других необходимых дел. Дмитрий Иванович неожиданно серьезно отнесся к этой проблеме и чуть не обозвал меня дураком, вернее, обозвал, сказав, что дуракам везет и я до сих пор жив. И вот несколько дней назад вместе с ним ко мне приехал угрюмый пожилой мужчина. Когда он слез с коня, было видно, что ходит он с большим трудом, левая нога у него почти не сгибалась. Мы прошли ко мне в кабинет, где имели длинную беседу, в результате которой бывший сотник боярский сын Борис Кошкаров занял должность начальника моей охраны. Как я понял, Кошкаров был чем-то обязан Хворостинину и поэтому с удовольствием взялся за работу по моей охране. Человек он был очень опытный, и, я так понял, что не только в охране, но и в других делах. По крайней мере, после того как он появился, моих воев, шатающихся без дела, видно не было. А на конюшне уже пару раз кого-то выпороли розгами.

На следующий день я вновь был у царя, тот оказался чем-то озабочен и ходил быстрыми шагами по палате. Неожиданно он остановился и крикнул стрельцам:

– Все вон и чтобы у дверей никого не было!

У меня сердце упало в пятки, я знал, чем кончаются царские тайны.

Иоанн Васильевич, взглянув на меня, усмехнулся, все поняв по выражению моего лица.

– Щепотнев, тайн государственных я пока тебе доверять не собираюсь, а вот совет человеческий ты можешь дать, не имеется пока у тебя ни друзей особых здесь, ни завистников, все, что имеешь, от меня получил, нет тебе во лжи никакой выгоды. Пришла мне в голову мысль одна: надо мне трон покинуть и обычным человеком жить, а трон передать и венчать на царство одного человека. Тяжела моя доля, много на мне крови, не отмолить мне никогда ее, как бы ни старался. Буду все дни в молитве праведной проводить в монастыре.

В моей голове сразу всплыли сухие строчки учебника: в тысяча пятьсот семьдесят пятом году отрекся от трона и передал его Симеону Бекбулатовичу с не ясными никому целями.

Я старался сохранять хладнокровие и говорить спокойно и убедительно:

– Великий государь, прости мои мысли, но мнится мне, не привел ты ни одной причины, почему ты трон свой должен отдать и от жребия помазанника Божьего отказаться. Что же до крови, то ежели можешь, назови мне хоть одного властителя, что без нее обошелся. Но не можно царю, помазаннику Божьему, свою державу, его предками собранную и ему врученную, кинуть, как седло старое. На коленях тебя прошу, выбрось ты такие мысли из головы, пропадем ведь мы все, горемыки, без тебя. Со всех сторон на Москву нападение идет: поляки, литвины, шведы, татарва крымская. Кто, как не ты, возглавить можешь войско наше. Не нужен нам никакой новый царь, кроме тебя. А ежели у тебя иные мысли есть, которые до меня нельзя довести, то подумай с советчиками, обсуди с добрыми, может, все это можно будет сделать и трон за собой оставить. Вот такой мой совет тебе, великий государь, прости, ежели что дерзостно сказал, но очень опечален решением твоим.

Царь, до этого времени стоявший около меня, подошел к креслу и, усевшись в него, вздохнул и задумался. Я молча стоял, ждал, каковы будут итоги его размышлений, и думал: «Если казнь, то пусть повезет и просто голову отрубят!»

– Сергий, – неожиданно сказал царь, – опять у меня руку щемит, прочитай заговор вчерашний.

Я с тем же успехом прочитал заговор.

Иоанн Васильевич долго на меня смотрел:

– На сегодня свободен, лекарь, а о словах твоих я подумаю, не ты первый мне их говоришь.

На дворе уже конец сентября, третий год пребывания моего сознания в этом мире. Я не знаю, может, это мой родной мир, может, параллельный, но мне эти размышления в общем-то тоже параллельны, потому как на теперешнюю мою жизнь это не оказывает никакого влияния.

Вчера приезжал Хворостинин и сообщил, что пора ехать свататься. Моя будущая жена Ирина Владимировна Лопухина пятнадцати лет от роду проживала в царском дворце под присмотром мамок. Ее отец боярин Владимир Яковлевич Лопухин геройски погиб в тысяча пятьсот семьдесят первом году, в Москве, при вторжении Девлет Гирея, за что и был записан лично Иоанном Васильевичем в свой поминальник. Вотчина ее отца рядом с Торопцом пока находилась в казне. Но зато родственников у невесты, насколько я понял, было выше крыши. И теперь, похоже, все от них уплывало вместе с Ириной Владимировной. Хворостинин вытащил список: все, что давал царь за Лопухиной. Скажем так, своего он не отдавал, но все, чем владел ее отец, полностью отходило мне. Дмитрий Иванович сочувственно смотрел на меня.

– Не знаю, что и сказать, с одной стороны, вотчины у тебя богатейшие, а с другой, забот выше головы.

Я на это только развел руками: что получилось, то получилось.

Вечерело, подъехал разряженный Хворостинин. Я, одетый так, что еле волочил ноги, сел рядом с ним. Сзади ехало двадцать оружных холопов, также разряженных в пух и прах. Ехали мы в Кремль, где и должна была пройти вся эта тягомотина. Подъехал весь наш поезд не с парадной стороны, а к условленному входу, где нас на крыльце уже встречал самый близкий родственник невесты Никита Васильевич Лопухин. Дмитрий Иванович поднялся на крыльцо первым, они обнялись с Лопухиным, потом подошел я и тоже удостоился объятий. Затем нас завели в палату и усадили на лавку, все местные уселись напротив на скамье. На столе стояло угощение, пироги, было разлито вино. Дмитрий Иванович встал и сказал: