Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 26

На следующее утро я был во дворце.

Основа для картины оказалась уже готова, иконописные мастера постарались. Мне только осталось установить ее в хорошо освещенном месте и подумать, как усадить царя так, чтобы он выигрышно смотрелся.

Моя собака, ошалевшая от шума и гама, на самом деле не отходила от моего колена. Вскоре вышел сам Иоанн Васильевич, я попросил его сесть так, чтобы свет падал лучшим образом, и работа началась. К царю все время подходили с вопросами, пока наконец это ему не надоело. Он цыкнул на всех так, что ни одного человека, кроме охраны, не осталось. Но сидеть молча ему было скучно, и царь начал интересоваться моей жизнью. Наконец-то пришел мой час. Без всяких челобитных я излагал ему свои замыслы. Иоанн Васильевич задумчиво кивал и наконец изрек:

– Во многом дело говоришь, хотя и глупостей много. Но будет тебе мое царское соизволение.

Прошло два часа. Царь отдал приказ принести перекусить. Ему на серебряном блюде принесли что-то запеченное, ну а мне по-простому, на глиняном, примерно такой же пирог. При виде этого пирога моя собака забилась под лавку, на которой я сидел, и заскулила. Подозрительный царь сразу встрепенулся.

– Что с твоей собакой, Щепотнев, никак ты больную шавку к царю привел?

Я собрался с духом и, почувствовав, что могу сейчас потерять голову, ответил:

– Нет, великий государь, собака моя натаскана яды чуять. Похоже, отрава в моей тарелке лежит.

– Ну-ка, ну-ка, – сразу сообразил Иоанн Васильевич. – А в моей тарелке яда, значит, нет?

– Так давайте с вашей тарелки кусок собаке-то кинем.

И моя Айка на лету проглотила кусок, который кинул ей царь со своей тарелки.

А потом снова забилась под лавку, когда ей был предложен кусок моего пирога.

Иоанн Васильевич был страшен:

– В моем дворце моего рисовальщика отравить хотели! Стража, быстро всех, кто еду приносил, взять!

Через несколько минут прибежал начальник охраны и пал в ноги царю:

– Не вели казнить, утек, подлец!

– Кто утек? Кто?!

– Так повар, Санька Векшин, утек.

– Сыскать и на дыбу, пусть выложит, кто виноват! А тебе, Щепотнев, прощаю твою затею. Жизнь она твою спасла, а может, и мою.

После этого события портрет что-то стал плохо получаться. Иоанн Васильевич был задумчив, больше молчал, вздыхал и пару раз как бы про себя шепнул:

– Не иначе Бомелькины козни!

Потом резко встал и, сказав, что на сегодня все, вышел из комнаты. Мне ничего не оставалось делать, как собрать краски, кисти, закрыть портрет холстиной и дать наказ охране караулить – чтобы никто, кроме царя, к картине не подходил.

Домой я ехал в том настроении, в каком находился известный бурсак из повести Гоголя: одну ночь отстоял, что принесет следующая?

Но в устной форме соизволение на устроение больницы было дано, и я отдал приказ о наборе нескольких молодых парней и девушек в мою школу лекарей. И вообще, сидел и думал, что давно пора образовать вокруг себя круг если не единомышленников, что вряд ли получится, то хотя бы людей, которые понимают, чего я от них хочу. После визита во дворец у меня дрожали поджилки, поэтому в обед я с удовольствием употребил грамм сто пятьдесят водки своей перегонки, которая отличалась от кабацкой, как небо от земли. В голове зашумело. Я лег и провалился в тревожный сон.

На следующий день утром я вновь сидел в царском дворце около начатой парсуны и ждал царя. Иоанн Васильевич запаздывал. Пришел он поздновато, посмотрел на собаку, съежившуюся у моих ног, и сказал:

– Можешь больше свою собаку сюда не таскать. Понял я все, слушай, сын окольничего, твой отец не дурак был, сразу мою сторону взял. Поэтому и не суетился, и волю мою исполнял. Ты, я смотрю, ум от него взял. Хотя что там про Хворостинина говорят – это все разговоры. Бог тебе много талантов дал, мне такие люди нужны, для меня полезны. Теперь все здесь знают, что тронуть тебя – все равно что меня. Так что можешь без опаски приходить. Завтра будет тебе грамота на больничку твою и мануфактуру. Давай приступай к делу.

Около четырех часов я работал, один раз мы перекусили, уже без вчерашних проблем.

Когда вышел, закончив на сегодня работу, неожиданно встретился со вчерашним дьяком, и тот на ухо сказал: вчера весь день разбирательства шли, и царь до корня добрался, но нужен ему пока еще этот человек, иначе висел бы он на дыбе вместе с остальными. А повар уже пойман и помер, но под пытками на всех, кого надо, показал.

Когда я шел по палатам, замечал внимательные взгляды и шепот за спиной. Правда, пересуды царедворцев меня особо не волновали.

Сегодня у меня была намечена поездка в Немецкую слободу. Нашли мне адрес, где проживал тот венецианец, что продал осколки стекла. Поговаривали, что сбежал он с острова Мурано, где работал мастером-стеклодувом, и сейчас пытался найти себе работу, но в то же время прятался от преследования своих коллег.

Мы нашли его в убогом домишке на самом берегу Яузы, который ему сдал более удачливый иностранец. Говорили мы без переводчика, на смеси всех языков Европы, но в конце концов друг друга поняли.

Мой вид (а я все-таки возвращался от царя) произвел на него достаточно благоприятное впечатление, тем более что я обещал ему неплохие деньги и часть дохода с его работы. Поэтому мастер долго не раздумывал и, собрав свой нехитрый скарб, отправился со мной. В возке он сидел молча, что было странно для итальянца, видимо, обдумывал, не прогадал ли. Я же тем временем уже расставлял в мечтах на лабораторных столах красивую стеклянную посуду: реторты, колбы, змеевики и прочее.

А заодно вспоминал, когда же Колумб открыл Америку и можно ли уже заказать в Испании каучук для создания резины.

Когда мы заехали к нам во двор, на лице венецианца явно отразилось разочарование, но потом я повел его по мастерской, заставленной неуклюжими творениями, он приободрился, начал размахивать руками и затараторил так, что я совсем не мог его понять.

Я передал итальяшку Федьке и объяснил, что это мастер, который будет строить нам печь для литья стекла и руководить работами, и что девка, которая сможет окрутить его так, чтобы он перешел в православную веру и женился на ней, получит такое приданое, какого здесь еще не видали.

Потом, чтобы не забыть, поднялся в кабинет и записал, что необходимо пройти по иностранцам и выяснить про каучук, все-таки резина для работы была мне крайне необходима.

Вновь спустившись вниз, я распорядился, чтобы нашли Антона, и справился у него, как идут дела с набором лекарей. Тот отрапортовал, что уже нашел несколько человек. Когда я посмотрел на будущих медиков, понял, почему в анекдотах про студентов физвуза и медфака кулак символизирует голову медика, а запястье – его плечи, тогда же как у физвуза кончик большого пальца, торчащий из фиги, символизирует голову, а все остальное – широкие плечи физкультурника. Похоже, что родители здесь действовали по принципу «берите, что нам негоже».

Но, поразмыслив, я подумал: а почему бы и нет? Больше будут уделять внимания учебе, надо только самому осмотреть всех кандидатов, а то ведь не доживут до завершения образования.

Закончил я свой рабочий день приказом найти артель каменщиков и готовить место для строительства небольшой печи для варки стекла. Мне надо было, чтобы была отработана технология и я получил необходимую посуду. Учитывая, что за венецианцем могла вестись охота, я поручил всем моим помощникам распространить версию, что заморскому гостю у нас пришлось не по душе и он в тот же день съехал. А сам предупредил стеклодува, что для него будет лучше, пока мы его не приведем в божеский вид, на улице не появляться. Да он и сам это хорошо понимал. Он, кстати, пытался объяснить мне, почему удрал с острова, но эти речи были не для моего знания итальянского. И вообще, пусть учит русский, все равно никуда теперь не денется.

Когда я сидел за ужином, моя Феклушка, стоявшая сзади, сказала:

– Ох, не жалеешь ты себя, Сергий Аникитович, и чего ты жилы рвешь. Взял бы, сел на коня да со товарищи в лес прокатился. Вон посмотри, как соседи-то твои живут. А ты все-то в делах или в церкви службы стоишь. Поговаривают, что в монастырь скоро уйдешь, постриг примешь.