Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 19

Мне немедленно запрягли возок, и мы с попом отправились к нему домой. Пойдя темным коридором, оказались в жарко натопленной комнате. На высоких перинах полусидела девушка лет четырнадцати, закрытая кучей одеял.

Рядом стояла попадья. Я ее немного знал, встречались на службах. Мы поздоровались. Я повернулся к отцу Евлампию.

– Отец Евлампий, мне, чтобы знать, что за болезнь, надо обязательно осмотреть живот вашей дочери. Без этого я никак не могу сказать, в чем дело и как ее лечить.

Девушка залилась краской. Поп переглянулся с женой, та решительно кивнула.

– Батюшка, пусть смотрит, может, хоть поможет чем.

– Хорошо, тогда я немного поспрашиваю ее. А потом посмотрю живот. Наташа, ты когда заболела?

– Вчера, дяденька, – отвечала дрожащим голоском Наталья.

Мать из-за моей спины шепнула ей:

– Дура, боярин перед тобой, отвечай правильно.

– И что у тебя случилось?

– Так после обеда живот немного заболел, а потом блеванула я один раз. Вот все, что съела, и вышло. Потом весь вечер хорошо было. А сегодня живот болит и болит, и есть я не хочу.

– Ну хорошо, давай я посмотрю твой живот.

На то, чтобы обнажить живот, ушло немало времени. Пока сняли три одеяла, пока подняли три платья… Хорошо хоть, что про трусики в эти времена никто не знал и их снимать не пришлось.

– Наташа, покажи место, где болит.

И Наташин палец уперся точно в проекцию аппендикса. Я положил руки на живот. Уже имелись небольшая ригидность брюшных мышц и симптом раздражения брюшины в правой подвздошной области. На всякий случай постарался просмотреть придатки, но без влагалищного исследования это было трудновато. И все же, похоже, аднексита не было.

Я опустил платье и повернулся к матери.

– Пойдемте, нам надо поговорить.

Мы уселись втроем за стол, и я начал объяснять:

– Отец Евлампий, что за болезнь у вашей дочери, я знаю, называется она воспаление отростка слепой кишки. От этой болезни умирают почти все. – Попадья охнула и зарыдала. – Я могу вам предложить сделать разрез в животе и отрезать эту кишку. Но это тоже очень опасно, от этого тоже можно умереть. Но от болезни она точно умрет, а если ее лечить, девушка может остаться в живых. Но я не могу вам обещать, что все пройдет хорошо. Так что решайте сами, что делать. Но вы должны решить это до сегодняшнего утра, потому что потом кишка в животе лопнет и тогда уже ничего нельзя будет сделать.

Родители посмотрели друг на друга, и Евлампий сказал:

– Спасибо, боярин, на том, что правду сказал. Будем мы молиться Господу и надеяться, что все пройдет и так. Все в руках Божьих – и наша жизнь, и наша смерть.

Я попрощался с хозяевами, сказал, чтобы девочку не кормили и давали только воду.

Ехал и ругал себя: может, надо было сказать, что все будет хорошо на сто процентов? А потом мой внутренний голос заявил:

«А если она не проснется после эфирного наркоза? Можешь и на костре сгореть за такие дела».

Приехал я в дурном настроении и лег спать. Но сон не шел. Неожиданно под утро, когда еще не рассвело, в ворота снова забарабанили. Это был отец Евлампий, а с ним в возке – Наташа.

– Вот, мы с матушкой решили. Про тебя все говорят: под Божьим благословением ходишь. Так что может и получиться.

Мысленно полив их матом, я приказал Антохе готовить операционную.

Позвал двух женщин, показал им, как надо раздеть девочку и закрыть простынями, оставив только открытое место на животе. Затем мы с Антохой приступили к делу. Он давал эфирный наркоз, я готовил инструменты.

Через пятнадцать минут девочка спала. Я торопился – боялся этого наркоза. Сделал быстрый разрез скальпелем – недаром я его точил все время. Потом пошли перевязка сосудов, рассечение мышц. Дальше – поймал края брюшины и самодельными неуклюжими зажимами пристегнул ее к простыням. Раскрыл края раны и вздохнул с облегчением: флегмонозный отросток лежал передо мной. Я быстро перевязал его и отсек. Образовавшийся узел ушил кисетным швом. Скомандовал Антохе уменьшить темп капанья эфира и начал ушивать в обратном порядке брюшину, мышцы и кожу. Часов у меня не имелось, но по моим внутренним ощущениям это был мой рекорд: сделал я все, наверное, минут за двадцать пять. И теперь напряженно смотрел на лицо девочки, с которой уже была снята эфирная маска. Прошло пятнадцать минут, она спокойно дышала. Двадцать минут, тридцать… у меня началась паника. И вдруг больная громко вздохнула и открыла глаза.

– Дяденька, вы уже все сделали? – тихо спросила девушка.

– Сделали, сделали, родная, – только и сказал я и сел на стул рядом с моей первой настоящей пациенткой.

Посидев несколько минут, я встал и вышел из комнаты. Рядом с дверями сидел отец Евлампий. Он молча посмотрел на меня вопросительным взглядом.

– Все, что мог, я сделал, а сейчас ее жизнь в руках Божьих, – ответил ему. – Пойдемте, отче, вознесем молитву во здравие рабы божьей Натальи.

И потом мы вместе с попом стояли и молились перед иконами, висящими в красном углу моего дома. Тем временем Наташу унесли на женскую половину и положили, как я проинструктировал. Я объяснил попу, что три дня девочка проведет у нас, потом сниму ей швы, и, если все будет хорошо, домой пациентку можно будет забрать через пять дней. Взволнованный поп засобирался восвояси. По окончании молитвы я пригласил батюшку откушать вместе со мной. Он с удовольствием согласился.

Мы сидели за столом, а Фекла с умилением смотрела, как ее повзрослевший воспитанник потчует попа. Евлампий все не мог успокоиться.

– Скажи, Сергий Аникитович, ты ведь мне рассказывал, что все эти годы знахаркой воспитывался. Откуда же ты такие знания тела человеческого приобрел?

– Так вот благодаря бабушке и приобрел. Мужик у нас в деревне заболел, вот так же, как Наталья ваша. Живот у него болеть начал. Бабушка моя посмотрела и сказала: «Не жилец!» И действительно, все хуже и хуже ему было, а потом кишка у него прогнила, в животе дырка получилась, и гной пошел. Отошел, страдалец. Хорошо хоть попа вовремя пригласили, чтобы соборовать и причастить. Так вот, когда перевязку делала бабушка, тогда и показала она мне кишку-то эту гнойную. Тогда-то мне мысль и пришла в голову, что, если эту кишку отрезать вовремя, человек может поправиться. Тем более если с молитвой благодарственной обратиться к Богу. А потом… бабушка-то моя грамотная была, ее поп местный, отец Василий, греческому языку учил, говорил, способная очень. Так вот, она рассказывала, что была у того попа в доме до моровой язвы книга греческая лекарская. «Канон Ависены» называлась. Она мне из этого канона очень много по памяти рассказывала.

Но пока я дурман-водку не придумал, все равно ничего не получилось бы. Кто бы в уме и ясной памяти дал себе живот резать? А теперь видите, дали понюхать, заснул человек – и ничего не чует.

Когда я обдумывал такое лечение, молился очень много, день и ночь на коленях стоял перед иконой защитницы нашей Пречистой Богородицы. И однажды то ли заснул, то ли причудилось что, но думается, что был мне сон. Стоял передо мною муж святой, нимб над ним сиял, а в руках у него – в одной кисточка, какой иконы пишут, а в другой ножик лекарский. Я проснулся и понял, что должен я во славу Господа людей лечить и иконы писать.

Отец Евлампий, открыв рот, смотрел на меня.

– На исповеди ты этого не говорил!

– Испугался, отец Евлампий. Боялся, подумаете, что гордыня меня одолела, если во сне святых вижу.

Отец Евлампий решительно встал и сказал:

– Такое без внимания оставить никак нельзя. Сегодня же к епископу пойду. Надо решать, как с тобой быть, не всем людям такое снится. И что это за святой, после которого иконы пишут и людей лечат.

Поп ушел, а я пребывал в глубоких раздумьях, правильно ли поступил, надо ли было так действовать и как отнесутся иерархи церкви к моему рассказу.

Мои раздумья продолжались около часа. Вскоре послышался громкий требовательный стук, и, когда открыли, ведя за собой боевого коня, в ворота вошел всадник в роскошной одежде. Дворня кинулась наряжать меня во все наряды, и когда я в шубе вышел на крыльцо и подал ковш сбитня всаднику, тот выпил его до дна, поблагодарил и, вытерев усы и бороду, громко, без бумаги, начал говорить: