Кафка на пляже - Мураками Харуки - Страница 83

Вот наворочался! Экая тяжесть! Устал как собака! – думал Хосино. – Совсем что-то я ослаб. Прямо как тот домик, который построил старший брат из сказки про трех поросят. Сейчас придет злой волк, дунет – и полечу я прямо до Окаямы *.

Выйдя из сусичной, он заглянул в подвернувшееся патинко и за несколько минут просадил две тысячи иен. Ну что ты скажешь… Решив больше не искушать судьбу, парень вышел на улицу и тут вспомнил, что еще не купил трусы. «Ну и дела! А зачем тогда выходил?» Пройдя по торговой улице, он наткнулся на дешевый магазин и запасся трусами, белыми майками и носками. Грязные теперь можно выбросить. Рубашку тоже скоро придется менять, подумал Хосино, но, поглядев, какой выбор в магазине, пришел к выводу, что найти новую рубашку, которая пришлась бы ему по вкусу, в Такамацу вряд ли получится. Он и летом, и зимой носил одни гавайки, но гавайки ведь тоже разные бывают.

Чтобы подкормить Накату, если тот вдруг проснется среди ночи голодный, он купил на той же улице несколько булочек. Прихватил еще маленькую упаковку апельсинового сока. Потом зашел в банк, снял в банкомате пятьдесят тысяч иен и положил в бумажник. На счете еще прилично. Эти годы так много приходилось работать, что тратить времени почти не оставалось.

Уже совсем стемнело. Хосино вдруг захотелось кофе. Оглядевшись, он заметил в одном из переулков вывеску. Вид у кофейни был несовременный, старомодный. Он зашел внутрь, сел в удобное мягкое кресло и заказал чашку кофе. Из качественных английских колонок – прочное ореховое дерево – лилась камерная музыка. Кроме Хосино, в кофейне не оказалось никого. Утопая в кресле, он впервые за долгое время смог расслабиться. Во всей атмосфере здесь было что-то успокаивающее, естественное, что-то располагало к себе. В изящной чашке ему подали великолепный кофе – густой, крепкий. Хосино закрыл глаза и, размеренно дыша, ловил запечатленное в истории сплетение звуков струнных и фортепиано. Классику он почти не слушал, но эта музыка почему-то несла покой. Можно даже, пожалуй, сказать: ложилась на душу.

Сидя в мягком кресле с закрытыми глазами и слушая музыку, Хосино задумался. В голову лезло всякое, но больше – о себе, о своей жизни. И чем глубже он забирался в эту тему, тем больше ему казалось, что в его существовании нет никакого смысла, а он сам – всего лишь непонятно чему принадлежащая принадлежность.

Вот, к примеру, как я болел за «Тюнити Дрэгонз»! И толку-то? Ну, выиграют они у «Иомиури Джайантс» и что? Я от этого лучше стану? Ерунда все это, размышлял Хосино. И чего я тогда за них болел, почти как за родных?

Наката говорит, что он пустышка. Может, так оно и есть. А я тогда кто? С ним хоть в детстве что-то случилось, вот он таким и сделался. Но со мной-то ничего такого не было. Если Наката – пустышка, то я, получается, еще хуже пустышки. В Накате, по крайней мере, есть что-то, из-за чего я потащился с ним на Сикоку. Что-то особенное. Не понятно только, что.

Он попросил еще кофе.

– Вам понравилось? – подойдя к его столику, поинтересовался седовласый хозяин заведения. (Кстати, бывший сотрудник министерства просвещения, хотя парень этого, конечно, знать не мог. После ухода с государственной службы человек этот вернулся на родину в Такамацу и открыл кофейню, где играла классическая музыка и готовили замечательный кофе.)

– Просто супер. Аромат что надо.

– Мы кофейные зерна сами жарим. Перебираем руками, по зернышку.

– И правильно делаете. Потому и вкус такой.

– Музыка не мешает?

– Музыка? – спросил Хосино. – Не-е… Музыка классная. Не мешает. Совсем. А это кто играет?

– Рубинштейн-Хейфец-Фойерман. Такое трио. Их в свое время называли «Трио на миллион долларов». Настоящие виртуозы. Запись старая. 1941 года. Но блеск не тускнеет.

– Да уж. Настоящие вещи не стареют.

– Некоторым трио «Эрцгерцог» нравится в чуть более точном построении, в классической искренней манере. Когда играет трио Ойстраха, например, или…

– Не-е. Мне это в самый раз, – заявил Хосино. – Как бы это сказать… чувство такое мягкое, ласковое.

– Спасибо, – от имени «Трио на миллион долларов» вежливо поблагодарил его хозяин и удалился. А Хосино, смакуя вторую чашку кофе, принялся дальше копаться в себе.

Но все-таки я немного Накате помогаю. Читаю вот за него, камень этот, опять же, я нашел… А неплохо, когда от тебя толк есть. Я и не знал раньше, что это за чувство. С самого рождения. Работу забросил к чертовой матери, заехал в такую дыру, верчусь тут, непонятно зачем, как белка в колесе и ничего – не жалею.

Вроде бы я здесь на месте. Кто я да что я? Надо быть рядом с Накатой, вот и все. Может, это, конечно, перебор – сравнивать, – но вокруг Будды или Иисуса Христа тоже какие-то люди крутились. А потом их последователями заделались. Это круто – вместе с Буддой. Может, там был народ вроде меня, до того, как началась вся эта мудрость – про учение, истину…

В детстве, помню, дед рассказывал про одного ученика Будды. Звали его Мёга. Вот уж кто был тупой – самой простой сутры толком запомнить не мог. Другие ученики над ним издевались. Как-то Будда ему и говорит: «Эй, Мёга! Раз у тебя голова плохо работает, можешь сутры больше не зубрить. Садись-ка тут у входа. Будешь чистить обувь всем, кто приходит». Мёга был парень покладистый и вместо того, чтобы послать Будду – ишь, мол, чего захотел, а в зад меня поцеловать не хочешь? – послушался. Так он сидел и десять лет, и двадцать – и все чистил, чистил. И вдруг в один прекрасный день на него нашло озарение, и он среди всех учеников Будды сделался первым человеком. Хосино эту историю хорошо запомнил. Столько лет чистить башмаки! Что это за жизнь? Дерьмо, а не жизнь. Представить невозможно. Но сейчас рассказ деда отозвался в его душе совсем по-другому. Жизнь вообще дерьмо, как ни верти, решил парень. Просто в детстве я об этом не знал.

Занятый этими мыслями, Хосино прослушал запись «Эрцгерцога» до конца. Музыка помогала думать.

– Папаша, можно вас? – окликнул он снова появившегося хозяина кофейни. – Что это за вещь была? Я уже спрашивал, да позабыл.

– Трио «Эрцгерцог» Бетховена.

– Трио барабанов?

– Нет. Барабанов здесь нет. Это «Эрцгерцог». Произведение, которое Бетховен посвятил австрийскому эрцгерцогу Рудольфу. Его все так называют, хотя это название не официальное. Эрцгерцог Рудольф – сын императора Леопольда II, то есть член императорской фамилии. У него были большие способности к музыке. С шестнадцати лет он учился у Бетховена игре на фортепиано и музыкальной теории и очень его уважал. Как пианист и сочинитель музыки, Рудольф больших успехов не добился, зато протягивал руку помощи непрактичному в житейских делах Бетховену, поддерживал его и тайно, и явно. Так что не будь эрцгерцога, жизнь Бетховена сложилась бы еще тяжелее.

– Такие люди тоже нужны.

– Да, вы правы.

– Если все будут светилами и талантами, как жить тогда? Ведь кто-то должен за порядком следить, разные практические вопросы решать.

– Совершенно с вами согласен. Если все будут светилами и талантами, жить станет тяжело.

– Очень хорошая вещь.

– Замечательная. Можно слушать и слушать. Не надоедает. Самое великое и изящное из всех бетховенских трио для фортепиано. Он написал его в сорок лет и больше таких трио у него не было. Наверное, чувствовал, что в этой форме достиг своей вершины.

– Понимаю, понимаю… Вершина – она в каждом деле должна быть.

– Заходите еще.

– Зайду.

Вернувшись в рёкан, Хосино заглянул в свой номер. Наката, как он и думал, по-прежнему спал. Знакомая картина. Пусть спит, если спится. Камень лежал в головах Накаты на прежнем месте. Парень положил рядом пакет с булочками и пошел в фуро *. Переодев белье, он запихал грязное в бумажный пакет и бросил в мусорное ведро. Залез под одеяло и сразу уснул.