Дэнс, дэнс, дэнс - Мураками Харуки - Страница 90

Она: работает за любимой конторкой в отеле, два-три раза в неделю ходит в бассейн — и, похоже, жизнью вполне довольна. Он: разгребает текстовые сугробы, любит “субару” и старые пластинки, хорошо готовит — и, похоже, крайне мало чему в жизни действительно рад. Такая вот парочка. Может, и получилось бы, а может, и нет. Данных недостаточно. Ответ невозможен.

А если мы будем вместе — неужели я действительно когда-нибудь сделаю ей больно? Как пророчила при разводе жена — я обязательно сделаю больно любой женщине, которая со мной свяжется. Потому что у меня такой характер. Потому что я всегда думаю только о себе, а других любить не способен. Неужели она права?

И все-таки — при мысли о Юмиёси-сан мне захотелось немедленно сесть в самолет и улететь к ней в Саппоро. Обнять ее покрепче и признаться: черт с ней, с нехваткой данных, я все равно тебя люблю. Но как раз этого делать нельзя. Сначала я должен распутать все, что уже перепутано. Невозможно начать новое, разобравшись со старым лишь наполовину. Иначе старая недоделанность перекинется и на новое. И куда б я потом ни двигался, сколько бы ни старался — все, что я буду делать дальше, затопят сумерки незавершенности. А это совсем не та жизнь, которой мне в итоге хотелось бы жить.

Проблема — в Кики. Да, всё замыкается на ней. Самыми разными способами она пытается выйти со мной на связь. Где бы я ни был — от кинотеатров Саппоро до пригородов Гонолулу — она, словно тень, все время мелькает у меня на пути. И пытается передать мне какое-то послание. Это ясно как день. Вот только послание слишком сложное, и я не могу его разобрать. Кики! О чем ты просишь меня?

Что я должен делать?..

Впрочем, как раз это я понимал.

В любом случае я должен ждать. Так было всегда. Когда запутаешься, как рыба в сетях, главное — не делать резких движений. Замри на какое-то время — и что-нибудь произойдет. Обязательно начнет происходить. Вглядись в мутный полумрак пристальней — и жди, пока там что-нибудь не зашевелится. Знаю по собственному опыту. Что-нибудь обязательно начнет шевелиться. Если тебе это нужно — оно обязательно зашевелится.

Ладно, сказал я себе. Подождем.

Несколько дней подряд мы с Готандой встречались — то выпивали дома, то где-нибудь ужинали. Постепенно эти встречи вошли у меня в привычку. И всякий раз он извинялся, что никак не вернет мою “субару”. Не волнуйся, какие проблемы, отмахивался я.

— Как тебе “мазерати”? Еще не сплавил в море? — спросил он однажды.

— Да все до моря никак не доеду, — ответил я.

Мы сидели за стойкой бара и пили джин-тоник. Причем он набирался немного быстрее меня.

— На самом деле, было бы здорово его в море выкинуть! — сказал он, не отнимая стакана от губ.

— На душе, конечно, полегчало бы, — согласился я. — Только все равно после “мазерати” будет “феррари”.

— А мы бы и “феррари” туда отправили.

— А после “феррари” что?

— Хороший вопрос… Но если каждую в море сбрасывать, страховая компания когда-нибудь тревогу забьет. Это уж обязательно.

— Да черт с ней, со страховой компанией! Давай мыслить масштабнее. Все-таки это наша с тобой пьяная фантазия, а не какое-нибудь малобюджетное кино, в котором ты снимаешься. У фантазий бюджета не бывает. Забудь свои комплексы среднего класса. Чего на мелочь размениваться? Шиковать — так на всю катушку. “Ламборгини”, “порш”, “ягуар” — да все что угодно! Появилась — выкинул в море, и так без конца. Стесняться нечего. Море большое. Выкидывай в него машины хоть тысячами — все проглотит и через край не перельется. Включи воображение, мужик!

Он рассмеялся:

— Поговоришь с тобой — просто гора с плеч…

— Так и у меня тоже. Машина-то не моя, да и фантазия чужая, — пожал я плечами. — Как у вас, кстати, с женой — все хорошо?

Он отпил джина с тоником и кивнул. За окном шелестел дождь, в баре было пустынно. Кроме нас двоих — никого. Бармен от нечего делать протирал бутылки с сакэ.

— У нас все отлично, — тихо сказал Готанда. И скривил губы в улыбке. — У нас любовь. Любовь, испытанная разводом, и ставшая от этого только сильнее. Романтично, а?

— До ужаса романтично. Сейчас в обморок упаду.

Он легонько хихикнул.

— И тем не менее, это правда, — очень искренне сказал он.

— Не сомневаюсь, — ответил я.

Примерно так мы и разговаривали при каждой встрече. С шутками-прибаутками — об очень серьезных вещах. Настолько серьезных, что не шутить то и дело было бы невыносимо. Пускай большинство этих шуток особым юмором не блистало — нам было все равно. Были бы шутки, а какие — неважно. Шутки ради шуток. Словно мы заранее договорились нести околесицу. Зная, насколько всё на самом деле серьезно. Нам обоим по тридцать четыре — очень тяжелый возраст, в каком-то смысле еще тяжелее, чем тридцать три. Когда начинаешь на собственной шкуре испытывать, что значит “годы возьмут своё”. Когда в твоей жизни начинается осень, за которую так важно подготовиться к зиме. И прежде всего — понять, что для этого нужно. Формулировка Готанды была предельно проста:

— Любовь, — сказал он. — Все, что мне нужно — это любовь.

— Очень трогательно! — ответил я. Хотя, что говорить, сам нуждался в этом не меньше.

Готанда ненадолго умолк. Он сидел и молча размышлял о любви. Я задумался о том же. Вспомнил Юмиёси-сан. Столик в баре, за которым она выпила то ли пять, то ли шесть “Блади Мэри”. Вот как. Стало быть, она любит “Блади Мэри”…

— Я в жизни столько баб перетрахал — видеть их уже не могу, — продолжал Готанда чуть погодя. — И постельными радостями сыт по горло. Трахни хоть десять баб, хоть пятьдесят — разницы-то никакой! Те же действия, те же реакции… А мне нужна любовь. Вот — хочешь, открою страшную тайну? Я не хочу трахаться ни с кем, кроме своей жены!

Я щелкнул пальцами от восторга.

— Высший класс! Святые слова. Гром среди ясного неба. Срочно созывай пресс-конференцию. И официально заявляй на весь белый свет: “Не желаю трахаться ни с кем, кроме жены!” Всех до слез прошибет, могу спорить. А премьер-министр, наверное, даст тебе медаль.

— Бери круче. Тут уже Нобелевской премией мира попахивает. Сам подумай — перед лицом всего человечества заявить: “Хочу трахать только свою жену!” Разве обычным людям такое под силу?

— Вот только “нобелевку” во фраке получают… У тебя есть фрак?

— Куплю, какие проблемы! Все равно на расходы спишется.

— Колоссально. Как Божье Откровение, честное слово…

— На церемонии вручения так и начну свою речь перед шведским королем, — продолжал Готанда. — “Уважаемые господа! Отныне я не желаю трахать никого, кроме своей жены!” Буря оваций. Тучи в небе расходятся. Солнце заливает лучами Швецию.

— Льдины во фьордах тают. Викинги падают ниц. Слышится пение русалок, — закончил я.

— Катарсис…

Мы опять помолчали, задумавшись каждый о своей любви. Обоим явно было о чем подумать. Я думал о том, что прежде чем звать Юмиёси-сан в гости, нужно обязательно закупить водки, томатного сока, лимонов и соуса “Ли-энд-Перринз”…

— Хотя не исключаю, что никакой премии ты не получишь, — добавил я. — Возможно, все просто примут тебя за извращенца.

Он задумался над моими словами секунд на десять. И несколько раз кивнул.

— А что — очень может быть! Ведь моё заявление — булыжник в огород сексуальной революции. Меня растерзает толпа возбужденных маньяков. И я стану мучеником за веру в моногамию.

— Ты будешь первой телезвездой, погибшей за веру!

— С другой стороны, если я погибну — то уже никогда не трахну свою жену…

— Логично, — согласился я.

И мы снова замолчали над своими стаканами.

Так мы вели наши серьезные разговоры. Хотя окажись рядом другие посетители — наверняка решили бы, что мы валяем дурака. Нам же, напротив, было не до шуток.

В свободное от съемок время он звонил мне домой. Мы договаривались, в каком ресторане ужинаем, или сразу ехали к нему. И так день за днем. Я решительно поставил крест на работе. Просто стало до лампочки. Мир продолжал спокойно вертеться и без меня. А я замер — и ждал, пока что-нибудь произойдет.