Дэнс, дэнс, дэнс - Мураками Харуки - Страница 1

Харуки МУРАКАМИ

ДЭНС, ДЭНС, ДЭНС

1

Март 1983 г

Мне часто снится отель “Дельфин”.

Во сне я принадлежу ему. По какому-то странному стечению обстоятельств я — его часть. И свою зависимость от него там, во сне, я ощущаю совершенно отчетливо. Сам отель “Дельфин” в моем сне — искаженно-вытянутых очертаний. Очень узкий и длинный. Такой узкий и длинный, что вроде и не отель, а каменный мост под крышей. Фантастический мост, который тянется из глубины веков до последнего мига Вселенной. А я — элемент его мощной конструкции… Там, внутри, кто-то плачет чуть слышно. И я знаю — плачет из-за меня.

Отель заключает меня в себе. Я чувствую его пульс, ощущаю тепло его стен. Там, во сне, я — один из органов его огромного тела…

Такой вот сон.

Открываю глаза. Соображаю, где я. И даже говорю вслух. “Где я?” — спрашиваю сам себя. Вопрос, лишенный всякого смысла. Задавай его, не задавай — ответ всегда известен заранее. Я — в своей собственной жизни. Вокруг — моя единственная реальность. Не то чтобы я желал их себе такими, но вот они — мои будни, мои заботы, мои обстоятельства. Иногда со мной рядом спит женщина. Но в основном я один. Ревущая скоростная магистраль за окном, стакан у подушки (с полпальца виски на донышке), да идеально соответствующий обстановке — а может, и просто ко всему безразличный — пыльный утренний свет. За окном — дождь. Когда с утра дождь, я не сразу вылезаю из постели. Если в стакане осталось вчерашнее виски — допиваю его. Наблюдаю за каплями, срывающимися с карниза за окном, и думаю об отеле “Дельфин”. Вытягиваю руку перед собой. Ощупываю лицо. Убеждаюсь: я — сам по себе, никакому отелю не принадлежу. Я НИЧЕМУ НЕ ПРИНАДЛЕЖУ. Но ощущение из сна остается. Там, во сне, попробуй я вытянуть руку вот так же — и огромное здание заходило бы ходуном. Точно старая мельница, к которой заново подвели воду, заскрипело бы оно, заворочало вал за валом, шестеренку за шестеренкой — и всем корпусом до последнего гвоздя отозвалось бы на мое движение. Если прислушаться — можно даже различить, в какие стороны этот скрип разбегается… Я прислушиваюсь. И различаю чьи-то сдавленные рыдания. Из кромешного мрака доносятся они еле слышно. Кто-то плачет. Тихо и безутешно. Плачет и зовет меня.

Отель “Дельфин” действительно существует. Притулился на углу двух убогих улочек в Саппоро. Несколько лет назад я прожил там целую неделю. Нет — попробую вспомнить точнее. Восстановить все в деталях… Когда это было? Четыре года назад. Еще точнее — четыре с половиной. Мне тогда не было и тридцати. Мы поселились там на пару с подругой. Собственно, она-то все и решила. Вот, говорит, здесь и поселимся. Дескать, мы просто должны поселиться именно в этом отеле — и ни в каком другом. Не потребуй она — мне бы и в голову не пришло останавливаться в таком странном месте.

То был обшарпанный, богом забытый отелишко: за неделю нашего пребывания там я встретил в фойе всего двух или трех посетителей — да и о них было крайне трудно сказать, живут они здесь или забежали на пять минут по делам. Судя по тому, что на доске за конторкой портье кое-где недоставало ключей, постояльцы у отеля “Дельфин” все же имелись. Немного. Совсем чуть-чуть. А поскольку телефон отеля мы нашли в справочнике большого города, подозревать, будто здесь вообще никто не останавливается, было бы просто странно. Но если кроме нас двоих здесь и жили какие-то постояльцы — надо полагать, существа это были страшно робкие и забитые. Видеть мы их не видели, слышать не слышали и никакого их присутствия не ощущали. Разве только порядок ключей на доске у портье менялся день ото дня. Видимо, даже по коридорам они передвигались бледными тенями, затаив дыхание и прижимаясь к стенам. Лишь изредка тишину в здании нарушало громыхание старого лифта; но лифт замирал — и тишина наваливалась еще тяжелее, чем прежде…

Совершенно мистическое заведение.

При взгляде на него мне всегда казалось, будто передо мной — ошибка мировой эволюции. Жертва зашедших в тупик генетических трансформаций. Уродливая рептилия, чей биологический вид долго мутировал в ошибочном направлении — слишком долго, чтобы теперь меняться обратно. В результате же все особи этой ветви повымирали, лишь одна осталась в живых — и громоздилась теперь, сиротливая и неприкаянная, в угрюмых сумерках нового мира. Жестокого мира, где даже Время отреклось от нее. И обвинять в этом некого. Нет виноватых — и совершенно нечем помочь. Потому что с самого начала не надо было устраивать здесь отель. С этого, самого главного промаха все и пошло вкривь да вкось. Как сорочка, которую застегнули не на ту пуговицу, и она совсем немного перекосилась. Любые попытки исправить этот маленький перекос приводят к такому же легкому, почти элегантному беспорядку еще где-нибудь. И так, понемногу, вся сорочка оказывается перекошенной, с какой стороны ни смотри… Бывает на свете такая особая перекошенность. Если часто смотреть на нее, голова привыкает непроизвольно клониться вбок. Вроде никаких неудобств: наклон очень слабый, всего в несколько градусов. Легкий, естественный наклон головы. Привыкнешь — и можно вполне уютно жить на свете. Если, конечно, не обращать внимания на то, что весь остальной мир воспринимается под наклоном…

Именно таким был отель “Дельфин”. Его убогость, как и обреченная готовность в любую секунду провалиться сквозь землю от всех нелепостей, скопившихся в нем за десятки лет, бросались в глаза любому. Жутко тоскливое заведение. Тоскливое, как колченогая псина под январским дождем. Конечно, на свете нашлось бы немало отелей еще тоскливее этого. Но даже поставленный с ними в ряд, отель “Дельфин” смотрелся бы по-особому. Тоска была заложена уже в самом проекте здания. И от этого становилось тоскливей вдвойне.

Стоит ли говорить — за исключением бедолаг, попавших сюда по ошибке или неведению, трудно было найти человека, который поселился бы в отеле “Дельфин” добровольно.

На самом деле, отель назывался несколько иначе. “Dolphin Hotel”— вот как это звучало официально. Но образ, рождаемый таким названием в моей голове, настолько отличался от того, чем приходилось довольствоваться в реальности (при словах “Dolphin Hotel”мне представляется роскошный сахарно-белый отель где-нибудь на побережье Эгейского моря), — что я про себя называл его просто “отель Дельфин”. Как бы в отместку вывеске “DOLPHIN HOTEL”, висевшей у входа. Без вывески догадаться о том, что перед вами отель, было бы невозможно. Но даже с вывеской здание никак не выглядело отелем. Больше всего оно напоминало музей. Хранилище каких-то особенных знаний, куда тихонько, чуть не на цыпочках, заходят особенные посетители и со специфическим любопытством в глазах разглядывают экспонаты, ценность которых понятна лишь специалисту…

Не знаю, казалось ли так же кому-нибудь, кроме меня. Но, как я выяснил позже, такое впечатление оказалось не просто полетом моей фантазии. На одном из этажей здания действительно располагался архив.

Кто же захочет селиться и жить в таком месте? В музее с полуистлевшим хламом неизвестного назначения? В лавке старьевщика, где мрачные коридоры заставлены бараньими чучелами, в воздухе пыльными клочьями плавает овечья шерсть, а стены завешаны порыжевшими фотографиями? В мрачном склепе, где даже мысли людей, не найдя себе применения, скопились засохшей грязью во всех углах?

Вся мебель в отеле повыцвела, столы шатались, и ни одна дверь не запиралась как следует. Лампы едва горели — в коридорах висел густой полумрак. Вода из свинченных кранов в туалетах текла не переставая. Ожиревшая горничная (ноги как у слона) бесцельно шаталась по коридорам, чахоточным кашлем напоминая миру о своем существовании. Управляющий отелем, средних лет мужчина с жалобными глазами, самолично просиживал с утра до ночи за конторкой в фойе, и на руке у него недоставало двух пальцев. На его лице было ясно написано: за какое дело бы он ни взялся, ничего хорошего не получится никогда. То был классический представитель племени неудачников. Как если бы его поквасили сутки-другие в бочке с чернилами, затем отпустили — и, как бедняга ни пытался потом отмыться, злая Карма ошибок, провалов и хронического невезения въелась в кожу голубовато-унылым оттенком и навеки осталась с ним. Этого типа явно стоило посадить под стекло и показывать школьникам на уроках естествознания. Под табличкой: “Человек, Безнадежный Во Всех Отношениях”. Одним своим видом он вызывал у посетителей жалость — а некоторых, уверен, и раздражал (бывают люди, которые злятся, когда нужно кого-то жалеть)…