Место назначения неизвестно (др. перевод) - Кристи Агата - Страница 28

Попав сюда, Хилари сначала испытывала слепящее чувство паники, ощущение пожизненно заключенной, а то, что тюрьма была замаскирована роскошью и комфортом, только усиливало ее страх. Однако спустя всего лишь неделю она стала воспринимать теперешние условия жизни как естественные. Это было странное, похожее на сон существование. Все выглядело нереальным, но Хилари начинало казаться, что этот сон будет длиться вечно, что за территорией организации вообще ничего нет…

Такое опасное смирение, думала Хилари, отчасти происходит из того, что она женщина. Женщины по своей природе легче приспосабливаются к обстоятельствам. В этом их сила и их слабость. Они изучали свое окружение, принимали его и, будучи реалистками, старались извлечь из него самое лучшее. Больше всего Хилари интересовала реакция ее спутников. Хельгу Неедхайм она почти не видела – разве только в столовой. При встречах немка ограничивалась кратким кивком. Насколько Хилари могла судить, фрейлейн Неедхайм была довольна и счастлива. Очевидно, организация вполне соответствовала ее ожиданиям. Она принадлежала к типу женщин, полностью поглощенных своей работой, и по-прежнему держалась высокомерно. В основе ее кредо лежало собственное превосходство и превосходство ее ученых собратьев над всеми остальными. Хельга не питала иллюзий насчет братства людей, эры всеобщего мира и духовной свободы. Будущее она мыслила как господство высшей расы, к которой причисляла и себя, – всем прочим уготована участь рабов, но если они будут вести себя как подобает, то заслужат милостивое отношение. То, что многие ее коллеги выражали иные взгляды, а их убеждения были скорее коммунистическими, чем фашистскими, Хельгу не заботило. Лишь бы они хорошо работали – а их идеи со временем изменятся.

Доктор Баррон был куда умнее Хельги Неедхайм. Иногда Хилари беседовала с ним. Он был погружен в свое дело, удовлетворен условиями работы, но пытливый галльский интеллект приводил его к размышлениям о той среде, в которой он оказался.

– Это не совсем то, чего я ожидал, – как-то сказал доктор Баррон. – Entre nous, миссис Беттертон, мне не слишком нравятся тюремные условия. А они именно таковы, хотя клетка сильно позолочена.

– Это не та свобода, которую вы искали? – осведомилась Хилари.

Доктор печально улыбнулся:

– Вы не правы – я не искал свободы. Я – цивилизованный человек, а цивилизованные люди знают, что никакой свободы не существует. Только примитивные нации пишут слово «свобода» на своих знаменах. Сущность цивилизации – умеренный образ жизни в строгих рамках обеспечения безопасности. Буду с вами откровенен: я приехал сюда ради денег.

Хилари тоже улыбнулась и приподняла брови:

– Какая польза от денег здесь?

– Их платят за очень дорогое лабораторное оборудование, – объяснил доктор Баррон. – Мне не приходится платить из своего кармана, поэтому я могу служить делу науки и удовлетворять свою любознательность. Я люблю мою работу, но мне не нравится заниматься ею ради человечества. Те, кто так поступает, обычно глупы и некомпетентны. Нет, от своих исследований я получаю сугубо интеллектуальное наслаждение. Что до остального, то перед отъездом из Франции мне выплатили крупную сумму. Она помещена в надежном банке под чужим именем, и, когда это предприятие подойдет к концу, я получу ее и буду тратить по своему усмотрению.

– Когда это предприятие подойдет к концу? – повторила Хилари. – А почему вы думаете, что такое произойдет?

– Здравый смысл подсказывает, что ничто не длится вечно, – ответил француз. – Я пришел к выводу, что эту организацию содержит какой-то безумец. Но безумцы могут мыслить вполне логично. Если вы безумны, богаты и умеете логически мыслить, то можете долгое время преуспевать, живя иллюзиями. Но в конце концов, – он пожал плечами, – это потерпит крах. Потому что происходящее здесь неразумно, а за отсутствие разума рано или поздно приходится платить. Но пока что это меня вполне устраивает.

Торквил Эрикссон, кого, по мнению Хилари, должно было постигнуть горькое разочарование, казался вполне довольным атмосферой организации. Менее практичный, чем француз, он существовал в своем узком мире, который был настолько незнаком Хилари, что она не могла его понять. В этом мире царили аскетическая радость, математические расчеты и бесконечное количество возможностей. Странная безжалостность, ощущаемая в характере норвежца, пугала Хилари. Ей казалось, что этот молодой идеалист способен обречь на гибель три четверти мира ради того, чтобы оставшаяся четверть делила с ним существование в Утопии, созданной его воображением.

С Энди Питерсом Хилари было куда легче найти общий язык – возможно, потому, что он был всего лишь талантливым человеком, но никак не гением. Со слов других она поняла, что Питерс – первоклассный специалист в области химии, хотя отнюдь не первооткрыватель. Как и ей самой, ему внушала страх и отвращение царящая в организации атмосфера.

– Все дело в том, что я не знал, куда еду, – говорил Питерс. – Мне казалось, что знаю, но я ошибался. Моя партия не имеет к этому отношения. И Москва тут ни при чем. Здесь разыгрывают какое-то самостоятельное представление – возможно, попахивающее фашизмом.

– Вам не кажется, что вы чересчур увлекаетесь ярлыками? – спросила Хилари.

Питерс задумался.

– Может, вы и правы, – признал он. – Если подумать, то слова, которыми мы бросаемся, не так уж много значат. Но я знаю одно: я хочу выбраться отсюда и намерен это сделать.

– Это будет нелегко, – тихо заметила Хилари.

Они прогуливались после обеда возле садовых фонтанов на крыше, под звездным небом. Темнота скрывала бетонные подсобные сооружения, так что можно было представить, что они находятся в саду султанского дворца.

– Да, – подтвердил Питерс, – это будет нелегко, но нет ничего невозможного.

– Как же я рада это слышать! – вырвалось у Хилари.

Он с сочувствием посмотрел на нее:

– Вам настолько здесь тошно?

– Еще как. Но я опасаюсь не этого.

– А чего же?

– Я боюсь привыкнуть, – сказала Хилари.

– Да, – задумчиво промолвил Питерс, – я понимаю, что вы имеете в виду. Здесь происходит нечто вроде массового внушения.

– Мне казалось бы более естественным, если бы люди протестовали, – заметила Хилари.

– Я тоже так думаю. Фактически я даже спрашивал себя: нет ли здесь какого-нибудь фокуса?

– То есть?

– Ну, не добавляют ли в еду или питье какой-то наркотик, делающий людей послушными.

– Разве такой наркотик существует?

– Это не совсем по моей части. Ведь дают же людям разные средства, успокаивающие их перед операциями. Может, есть нечто подобное, что можно вводить в течение долгого времени, не причиняя вреда умственной деятельности и даже, напротив, стимулируя ее. Думаю, здешние организаторы и администраторы знают толк в гипнозе и психологии и нам исподволь внушают, как здорово мы тут живем, как мы стремимся к высшей цели и тому подобную чушь. Таким способом можно многого добиться, если знаешь свое дело.

– Но мы не должны подчиняться! – горячо воскликнула Хилари. – Не должны ни на секунду чувствовать, будто нам здесь хорошо!

– А что чувствует ваш муж?

– Том? Не знаю. Это так сложно. Я… – Она замолчала.

Хилари едва ли могла объяснить собеседнику ту фантасмагорию, какой стала ее жизнь. Уже десять дней она жила в одной квартире и делила спальню с посторонним мужчиной. Просыпаясь ночью, Хилари слышала его дыхание на соседней кровати. Они оба принимали это условие как неизбежное. Она была самозванкой, шпионкой, готовой играть любую роль и выдавать себя за кого угодно. Но Тома Беттертона Хилари не могла понять. Он казался ей ужасным примером того, что может произойти с одаренным молодым человеком, прожившим несколько месяцев в изнуряющей атмосфере организации. Во всяком случае, в нем не ощущалось спокойного примирения с судьбой. Не находя удовлетворения в работе, Беттертон все сильнее тревожился из-за неспособности сосредоточиться на ней. Один или два раза он повторил то, что сказал в первый вечер: