Дом его грез - Кристи Агата - Страница 2

Мейзи пожала плечами:

– Смею надеяться, у меня достаточно гордости…

– Гордость пригодна лишь на то, чтобы скрывать свои чувства, – прервала ее Аллегра, – но она не поможет тебе избавиться от них.

– Ну, тогда, – Мейзи вспыхнула. – Не понимаю, почему, в конце-то концов, не сказать об этом прямо. Я действительно очень хорошая партия. Я хочу сказать – с его точки зрения, дочь его начальника и вообще.

– Перспектива участия в делах фирмы и тому подобное, – живо подхватила Аллегра. – Да, Мейзи. Ты поистине дочь своего отца, все правильно. Я ужасно рада. Люблю, когда мои друзья сознают, кто они есть.

Едва уловимая насмешка в ее тоне привела Мейзи в замешательство.

– Ты невыносима, Аллегра.

– Но полезна для стимула, милая. Для этого я тебе и нужна здесь. Ты же знаешь, я изучаю историю, и мне всегда было любопытно, почему придворному шуту так охотно все дозволяли? Теперь, когда мне самой довелось им стать, я вижу, в чем дело. Не такая уж плохая роль, скажу тебе, – надо же было мне к чему-то себя приспособить. Чем я была? Гордая и без гроша, как героиня романчика, из хорошей семьи и без путного образования. «Что тебе делать, девица? – Бог весть, – был ответ». Этакая бедная родственница, готовая обходиться без камина в своей комнатушке и охотно берущаяся за всякую случайную работу и поручения типа «помоги-ка кузине такой-то, милочка». Такие никому, в сущности, не нужны, разве что тем, кому не по средствам держать прислугу, и такие люди обращаются с ними как с рабами. Вот я и заделалась придворным дурачком. Можно дерзить, говорить без обиняков, слегка острить время от времени (но не слишком часто, не то будешь вынуждена продолжать в том же духе), а тем временем проницательно наблюдать человеческую природу. Людям даже нравится, когда им говорят, как ужасны они на самом деле. Именно поэтому они толпами приходят послушать популярных проповедников. И затея удалась на славу. Я всегда завалена приглашениями. Я с величайшим удобством живу за счет моих друзей и при этом могу себе позволить роскошь никого не благодарить.

– Ты неподражаема, Аллегра. Ты нимало не задумываешься над тем, что говоришь.

– Вот тут ты ошибаешься. Я очень даже задумываюсь – внимательно и серьезно по каждому поводу. Моя кажущаяся откровенность всегда рассчитана заранее. Мне приходится быть очень осторожной. Это занятие еще должно послужить мне до старости лет.

– Отчего бы не выйти замуж? Я же знаю, что масса мужчин добивались тебя.

Лицо Аллегры внезапно сделалось суровым.

– Я никогда не смогу выйти замуж.

– Из-за того, что… – Мейзи не закончила фразы, глядя на подругу.

Та коротко кивнула.

На лестнице послышались шаги. Лакей распахнул двери и доложил:

– Мистер Сегрейв.

Джон вошел, не испытывая особого энтузиазма. Он представить себе не мог, зачем старику понадобилось звать его. Если бы Джон мог отделаться от этого приглашения, он так бы и поступил. Дом подавлял его своим тяжелым великолепием и нежным ворсом ковра.

Ему навстречу вышла девушка и протянула руку для рукопожатия. Джон смутно припомнил, что видел ее однажды в конторе ее отца.

– Как поживаете, мистер Сегрейв? Мистер Сегрейв – мисс Керр.

Вот тут для него настало пробуждение. Кто она? Откуда она явилась? Вся она – от струящихся драпировок платья, окрашенных бликом огня, до крошечных крылышек Меркурия на маленькой греческой голове – казалась существом летучим и эфемерным, словно видение, застывшее среди вмиг потускневшего убранства.

Вошел Рудольф Веттерман, поскрипывая на ходу ослепительным крахмальным пластроном внушительных размеров. Без лишних церемоний они приступили к ужину.

Аллегра Керр завела разговор с хозяином дома. Джон Сегрейв был вынужден посвятить свое внимание Мейзи. Но все его мысли были заняты девушкой, сидевшей по другую от него сторону стола. Она производила восхитительное впечатление. Хотя, как он про себя заметил, оно создавалось скорее умышленно, нежели возникало само по себе. Но внутри, за всем этим, скрывалось что-то еще. Трепещущий язычок пламени – мерцающий, непостоянный, словно блуждающий огонь из сказки, который, бывало, заманивал в трясину смельчаков.

В конце концов ему представилась возможность заговорить с ней. Мейзи передавала отцу новости от каких-то приятелей, которых в тот день повстречала. У Джона же в нужный момент язык точно отнялся. Он обратил к Аллегре взгляд, полный немой мольбы.

– Обычный набор тем для бесед за ужином, – беспечно проговорила она. – Мы начнем с театральных новостей или с одного из этих бесчисленных «А как вы находите?..»?

Джон улыбнулся:

– И если обнаружим, что оба любим собак и не выносим рыжих кошек, то между нами появится, как говорят, «много общего»?

– Безусловно, – с важностью ответила Аллегра.

– Жаль было бы начинать с дежурных расспросов.

– Зато все смогут поддержать беседу.

– Верно, но это и погубит ее.

– Полезно знать правила – хотя бы для того, чтобы нарушать их.

Джон снова улыбнулся в ответ:

– Тогда, полагаю, мы с вами можем позволить себе поговорить о наших личных пристрастиях. Даже если это будет выглядеть сродни безумию.

Резким, неосторожным движением руки Аллегра задела бокал и уронила его со стола. Послышался звон разбитого стекла. Это прервало беседу Мейзи с отцом.

– Мне так жаль, мистер Веттерман. Это я роняю бокалы.

– Ничего страшного, дорогая Аллегра, ровным счетом ничего.

– Разбитый бокал. Это к несчастью. Жаль, что так получилось, – быстро проговорил Джон Сегрейв сдавленным голосом.

– Не тревожьтесь. Как это говорится? «Ты не можешь принести несчастье туда, где оно поселилось».

Аллегра вновь повернулась к Веттерману. Джон, возобновив беседу с Мейзи, силился вспомнить, откуда была цитата. Наконец ему это удалось. Это были слова, произнесенные Зиглинд в «Валькирии», когда Зигмунд предлагает покинуть дом.

«То есть она хотела сказать…» – задумался он.

Но Мейзи как раз интересовалась его мнением по поводу последней музыкальной постановки. Джон признался, что обожает музыку.

– После ужина, – пообещала Мейзи, – мы попросим Аллегру сыграть нам.

Они все вместе перешли в гостиную. Веттерман в глубине души считал такой обычай варварским. Он предпочитал весомую внушительность пущенной по кругу бутылки вина предложенной коробке сигар. Но на сей раз, возможно, оно и к лучшему, потому что он не мог себе представить, о чем бы стал говорить с Джоном Сегрейвом. Ох уж эта Мейзи с ее причудами. У парня нет даже приличной внешности – по-настоящему приличной, – и, уж конечно, он вовсе не занимателен как собеседник. Веттерман был рад, когда Мейзи попросила Аллегру что-нибудь сыграть. Так им удастся быстрее скоротать вечер. Подумать только – этот молодой олух даже в бридж не играет.

Аллегра играла хорошо, хотя и без той уверенности, которая отличает профессионала. Она исполняла современную музыку – Дебюсси, Штрауса, немного Скрябина. Затем перешла к первой части «Патетической» Бетховена – этому воплощению бескрайней печали, скорби, не имеющей предела и нескончаемой, как века, но от начала до конца проникнутой духом сопротивления. В торжественных звуках бессмертного стенания она с победным рокотом стремится к своему трагическому финалу.

Под конец Аллегра сфальшивила, пальцы взяли неверный аккорд, и она резко оборвала игру. Взглянув на Мейзи, она насмешливо улыбнулась.

– Вот видишь, – сказала она. – Они не дают мне дальше.

И, не ожидая ответа на свое загадочное замечание, Аллегра стала наигрывать какую-то странную, до навязчивости запоминающуюся мелодию, полную немыслимых созвучий и непонятных ритмов, – Сегрейв никогда прежде не слышал ничего подобного. Легкая, невесомая мелодия парила где-то высоко, словно птица, и внезапно, без всякого перехода, она превратилась в нестройное месиво звуков, и Аллегра с улыбкой поднялась из-за пианино.

Несмотря на улыбку, она выглядела растерянной, почти испуганной. Она присела рядом с Мейзи, и Джон слышал, как та вполголоса сказала ей: