Доколе длится свет (сборник) - Кристи Агата - Страница 24

Мы не можем судить, насколько успешно «золото Мэнкса» способствовало развитию туризма на острове Мэн. Безусловно, в 1930 году здесь побывало больше приезжих, чем в предыдущие годы, но остается неясным, в какой мере этот наплыв может быть отнесен на счет «охоты за сокровищем». Нынешние сообщения в прессе показывают, что очень многие сомневались в том, что оно обладает настоящей ценностью, и на большом обеде, данном в честь окончания поисков, член городского правления Крукэлл в своей речи, произнесенной в ответ на многочисленные благодарственные выступления, гневно обрушился на тех, кто не проявил достаточной заинтересованности, назвав их «бездельниками и ворчунами, которых хватило лишь на то, чтобы выступать с критикой».

Тот факт, что жителям острова не позволяли принять участие в поисках, возможно, стал причиной равнодушного отношения к этой акции местного населения, даже несмотря на то, что «Daily Dispatch» обещал любому жителю Мэнкса, у которого остановился один из нашедших клад, приз в пять гиней, что равняется нынешним 150 фунтам стерлингов. Этой же причиной можно объяснить и различные мелкие акции «саботажа», вроде подкладывания фальшивых табакерок и обманных подсказок, в том числе и слова «подними», выведенного на одной из скал, под которой не оказалось ничего интересного – всего-навсего выброшенные очистки.

Хотя акции, подобные охоте за сокровищами на острове Мэн, больше никогда не проводились, Агата Кристи все же продолжала сочинять таинственные истории на подобную тему. Наиболее примечательными из них являются загадка, поставленная перед Чармианом Страудом и Эдвардом Росситером их чудаковатым дядюшкой Мэтью в «Странной шутке», и один из рассказов о мисс Марпл, впервые вышедший в свет в 1941 г. под названием «Дело о зарытом кладе» и включенный в сборник «Последние дела мисс Марпл» (1976). Перу писательницы принадлежит также новелла о Пуаро, «Причуда мертвеца» (1956), выстроенная подобным же образом, однако в ней идет речь не о поисках сокровища, а о поисках убийцы.

За стенами

Первой существование Джейн Хоуворт обнаружила миссис Ламприер. Разумеется, этого следовало ожидать. Кто-то заметил однажды, что миссис Ламприер умудрилась стать самой ненавистной для Лондона особой, но это, полагаю, преувеличение. Бесспорно, она имела удивительный талант натыкаться на ту единственную вещь, о которой вы предпочитали помалкивать. У нее это всегда выходило чисто случайно.

На сей раз она зашла выпить чаю в студию Алана Эверарда. Тот время от времени устраивал такие вечера и в продолжение их с глубоко несчастным видом жался обычно где-нибудь в уголке, облаченный в какое-то ужасное старье, и позвякивал мелочью в карманах брюк.

Теперь вряд ли кто станет оспаривать гений Эверарда. Две самые знаменитые его картины, «Цвет» и «Знаток», принадлежавшие к раннему периоду его творчества и написанные до того, как он сделался модным портретистом, были в прошлом году приобретены государством, и этот выбор в данном случае не вызвал никаких возражений.

Но в то время, о котором я повествую, Эверарду едва начинали воздавать должное, и мы вполне могли приписать себе открытие его таланта.

Вечера-чаепития были затеей его жены. Отношение Эверарда к ней отличалось своеобразием. То, что он обожал ее, было очевидно, да и трудно было бы ожидать иного. Изобел словно создана была для преклонения. Но, казалось, он всегда ощущал себя в некотором долгу перед нею. Он дозволял ей делать все, чего бы она ни пожелала, не столько даже из любви к ней, сколько по причине своей неколебимой убежденности в том, что у нее есть особое право делать все, что ей вздумается. Если подумать, то в этом нет ничего необычного.

Ибо Изобел Лоринг в самом деле была знаменитостью. Когда она появилась в свете, то стала признанной дебютанткой сезона. У нее имелось все, кроме денег, – красота, положение, изящные манеры, ум. Никто и не ожидал от Изобел, что она выйдет замуж по любви. Не из таких она была. Во втором сезоне перед ней уже открылись три возможности, три воздыхателя, – один наследник герцогского титула, один восходящий политик и один южноафриканский миллионер. И вдруг, ко всеобщему изумлению, она вышла замуж за Алана Эверарда – молодого художника, ничем не успевшего прославиться, о котором никто даже не слышал.

Полагаю, что, именно отдавая дань ее незаурядной личности, все продолжали называть ее Изобел Лоринг. Никому и в голову не приходило называть ее Изобел Эверард. Часто можно было услышать: «Видел Изобел Лоринг нынче утром. Да, с мужем, этим художником, молодым Эверардом».

Люди говорили, что Изобел «сама подписала себе приговор». Думаю, как раз наоборот: окажись на месте Алана любой другой, он был бы обречен при жизни называться просто «мужем Изобел Лоринг». Но Эверард оказался из другого теста. Талант Изобел к успеху не отказал ей и на этот раз. Алан Эверард сделал себе имя – он написал «Цвет».

Полагаю, всем известна эта картина: полоса дороги с вырытой близ нее канавой, развороченная ржаво-красная земля, блестящая поверхность крашеной коричневой канализационной трубы и великан-землекоп, опершийся для минутного отдыха на свой заступ, – геркулесова фигура в запачканных плисовых штанах и с алым платком на шее. В его глазах, глядящих на вас с холста, нет ни мысли, ни надежды, лишь немая, неосознанная мольба – это глаза великолепного бессловесного животного. Все полотно пламенеет оранжевыми и красными красками, слитыми в единую симфонию. О символизме картины, о том, что она выражает, писали много. Сам Алан Эверард утверждал, что он ничего не намеревался выразить. Ему, говорил он, до тошноты приелись эти бесконечные венецианские закаты, на которые он принужден был смотреть, и внезапно его охватило желание показать буйство красок чисто английского пейзажа.

Вслед за тем Эверард подарил миру эпическое полотно с изображением кабака под названием «Романтика»: темная улица под дождем, полуоткрытая дверь, огни, блеск стаканов, человек с лисьей физиономией, входящий в дверь, – маленький, серый, ничтожный, с жаждущим взором и алчно приоткрытыми губами, стремящийся скорее забыться.

По этим двум полотнам Эверарда окрестили живописцем «рабочего человека». Он занял свою нишу. Но не пожелал в ней остаться. Его третьей и наиболее блестящей работой явился портрет в полный рост сэра Руфуса Хершмана. Знаменитый ученый изображен на фоне лабораторных полок, тигелей и реторт. В целом картина обладала своего рода кубистическим эффектом, но линии перспективы сочетались необычным образом.

Теперь он завершил свою четвертую работу – портрет жены. Нас пригласили посмотреть ее и высказать свои замечания. Эверард хмурился и глядел в окно; Изобел Лоринг прохаживалась среди гостей и поддерживала непринужденную беседу, обмениваясь с ними точными и профессиональными, как всегда, рассуждениями о живописи.

Мы также высказались. Так было положено. Мы с восхищением отозвались о манере, в которой выписан розовый атлас. Такая трактовка, заметили мы, по правде сказать, изумительна. Никто до сих пор не писал атласа в такой манере.

Миссис Ламприер, которая, как я знал, была одним из самых толковых знатоков и критиков искусства, почти тотчас отвела меня в сторону.

– Джорджи, – произнесла она, – что он с собою сделал? Его вещь мертва. Она такая гладко-безличная. По-моему, это черт-те что!

– «Портрет леди в розовом атласе»? – осведомился я.

– Именно. Хотя техника превосходна. И какая тщательность! Той работы, что здесь проделана, хватило бы на шестнадцать картин!

– Слишком тщательная работа? – предположил я.

– Похоже на то. Если в ней что-то и было, то он это убил. Чрезвычайно красивая женщина в платье из розового атласа. Отчего было не сделать цветную фотографию?

– Действительно, отчего? – согласился я. – Полагаете, он сам это сознает?

– Разумеется, сознает, – ядовито отозвалась миссис Ламприер. – Разве вы не видите, как этот человек нервничает? Подобное, смею сказать, случается, когда начинают смешивать с делом свои чувства. Он вложил всю душу в портрет Изобел, потому что она – Изобел, и не сумел передать ее сути, потому что не хотел обижать. Он ей слишком польстил. Иногда, чтобы раскрыть душу, художнику приходится жертвовать внешней красивостью.