Агнец - Мур Кристофер - Страница 3

— Фигушки.

— Это почему?

— Потому что жезл — у меня. — А-а.

Так оно все и шло. Кажется, я не всегда легко велся на то, чтоб играть всяких мерзавцев, но Джошуа изображать героев точно понравилось. Иногда на самые гнусные роли мы вербовали младших братишек. Иуда и Иаков, младшие братья Джоша, изображали у нас целые народы, вроде содомлян у дверей Лотовых.

— Выведи к нам тех двоих ангелов, и мы познаем их.

— Не выведу, — отвечал я в роли Лота (я изображал хорошего парня только потому, что Джошуа хотелось играть двух ангелов), — но вот у меня две дочери, которые вообще никого не знают. Можете с ними познакомиться.

— Давай, — сказал Иуда.

Я распахнул дверь и вывел наружу своих воображаемых дочерей, чтобы они познали содомлян.

— Приятно познакомиться.

— Какая милая встреча.

— Очень приятно.

— ТАМ ВСЕ БЫЛО НЕ ТАК! — заорал Джошуа. — Вы должны ломать дверь, а затем я поражу вас слепотою.

— А потом истребишь наш город? — спросил Иаков.

— Да.

— Тогда мы лучше дочерей Лота познаем.

— Отпусти народ мой, — сказал Иуда. Ему только сравнялось четыре, и он часто путал сюжеты. Особенно любил он играть в Исход: там, когда я вел свое воинство через Красное море в погоню за Моисеем, им с Иаковом нужно было обливать меня водой из кувшинов.

— Все, хватит, — сказал Джошуа. — Иуда, ты — жена Лотова. Иди встань вон туда.

Иуде иногда приходилось изображать жену Лота — вне зависимости от того, во что мы играли.

— Я не хочу быть женой Лотовой.

— Стой и молчи. Соляные столпы не разговаривают.

— Да не хочу я быть девчонкой.

Братьям всегда доставались женские роли. Сестер, которых можно мучить, у меня не было, а Елисаве-та, единственная в то время сестренка Джошуа, еще пешком под стол ходила. Это было до того, как мы познакомились с Магдалиной. Магдалина изменила для нас всё.

Наслушавшись родительских разговоров о безумии Джошевой матери, я часто наблюдал за нею, стараясь уловить какие-нибудь видимые признаки, но она, судя по всему, хлопотала по хозяйству, как прочие матери: опекала малышей, возилась в саду, носила воду и готовила еду. На четвереньках не скакала и пеной не плевалась, как я рассчитывал. Она была моложе многих других матерей — и гораздо моложе своего мужа Иосифа. По меркам нашего времени, тот был вообще старик. Джошуа утверждал, что Иосиф — не настоящий отец ему, но кто настоящий, не говорил. Когда об этом заходила речь, а Мария оказывалась поблизости, она подзывала Джоша и прикладывала палец к губам, чтобы много не болтал:

— Еще не время, Джошуа. Шмяк не поймет.

От одного звука моего имени из ее уст сердце у меня подскакивало. С ранних лет я полюбил мать Джошуа малышовой любовью и потому лелеял фантазии о женитьбе, семье и нашем с ней совместном будущем.

— У тебя же отец старый, а, Джош?

— Да не очень.

— А когда он умрет, твоя мама замуж за его брата выйдет?

— У моего отца нет братьев. А что?

— Да нет, ничего. А каково б тебе было, если бы твой отец был ниже тебя?

— Он выше.

— Но когда он умрет, твоя мама может выйти замуж за дядьку ниже тебя ростом, и он будет твоим отцом. Тебе придется его слушаться.

— Мой отец никогда не умрет. Он вечный.

— Это ты так думаешь. А я думаю, что когда стану взрослым, а твой отец умрет, я возьму твою маму в жены.

Джошуа скорчил такую рожу, будто укусил незрелую фигу:

— Еще чего, Шмяк.

— Ну и что с того, что она чокнутая? Мне нравится ее синяя накидка. И еще как она улыбается. Я буду хорошим папой — я тебя камни тесать научу, а колотить стану, только если будешь наглеть.

— Я лучше с прокаженными пойду играть, чем такое слушать. — И Джошуа зашагал прочь.

— Погоди. Почитай отца своего, Джошуа бар Шмяк. — Мой отец вот так же называл меня полным именем, когда хотел, чтобы до меня что-нибудь дошло. — Разве не по слову Моисееву ты должен меня почитать?

Маленький Джошуа на ходу развернулся ко мне:

— Мое имя — не Джошуа бар Шмяк, да и не Джошуа бар Иосиф, вообще-то. Меня зовут Джошуа бар Иегова!

Я огляделся: никто нас не слышал? Мне вовсе не улыбалось, если моего единственного сына (а Иуду с Иаковом я планировал продать в рабство) забьют камнями за поминание имени Господа всуе.

— Не говори больше так, Джош. Я не стану жениться на твоей матери.

— Конечно, не станешь.

— Прости меня.

— Я тебя прощаю.

— Из нее получится отличная наложница.

Не позволяйте никому вешать себе лапшу на уши, мол, Князь Мира ни разу никого не ударил. В те первые дни, пока он еще не стал тем, кем станет, Джошуа давал мне в нос, причем не раз и не два. Тогда это случилось впервые.

Мария же оставалась моей единственной любовью, пока я не увидел Магдалину.

Если назарене и считали мать Джошуа чокнутой, то вслух об этом не говорили — из уважения к мужу ее Иосифу. А он был сведущ в Законе, Пророках и Псалмах; кроме того, почти все жены назарейские ужин своим мужьям подавали в его гладких мисках из оливкового дерева. Был он справедлив, силен и мудр. Поговаривали, что некогда Иосиф был ессеем — суровым еврейским аскетом, из тех, что следят только за своим носом, никогда не женятся и не стригутся, — но к ним на толковища он не ходил и, в отличие от них, не утратил способности улыбаться.

В те ранние годы я встречал Иосифа нечасто: он постоянно работал в Сефорисе — что-то строил для тамошних римлян, греков и земельных евреев. Но всякий год, когда подходил Шавуот, Иосиф оставлял работу в крепости и сидел дома — резал деревянные миски и ложки в дар Храму. В Праздник жатвы традиция велела отдавать жрецам первых ягнят, первое зерно и первые плоды. Даже первых сыновей, родившихся в этом году, посвящали Храму — либо обещали, что они подрастут и пойдут туда работать, либо откупались деньгами. Ремесленники, вроде моего отца и Иосифа, могли дарить то, что сделают сами, и мой отец иногда делал ступки с пестиками для жертвоприношения, а иногда откладывал десятую часть монетами. Некоторые на Шавуот специально ходили в Иерусалим, но поскольку выпадал праздник лишь на пятидесятый день после Песаха, многие семьи не могли себе позволить такое паломничество и жертвы приносили нашей скромной деревенской синагоге.

Несколько недель до праздника Иосиф сидел у дома в тени навеса, который сам же выстроил, и ковырялся в сучковатых оливковых деревяшках теслом и стамеской, а мы играли у его ног. На Иосифе была одна туника — прямоугольный кусок ткани с дыркой для головы посередине, перехваченный поясом так, что рукава доходили до локтей, а подол — до коленей.

— Наверное, в этом году я должен отдать Храму своего первенца, а, Джошуа? Неужели тебе не хочется драить алтарь после жертвоприношений? — И он сам себе ухмыльнулся, не отрываясь от работы. — Ты же знаешь, я им первенца задолжал. Когда ты родился, на Праздник первых плодов мы были в Египте.

Мысль о том, что придется возиться с кровью, Джоша явно приводила в ужас, — прямо скажем, как и любого еврейского мальчугана.

— Отдай им лучше Иакова, аба, он — твой первенец. Иосиф искоса глянул на меня — как я отреагирую.

Я, конечно, дернулся — но лишь из-за того, что размышлял о собственном первородстве и надеялся, что мой отец с Иосифом тут не спелись.

— Иаков — второй сын. Жрецам вторые сыновья не нужны. Придется тебе.

Перед тем как ответить, Джошуа посмотрел на меня, затем — на отца. И улыбнулся.

— Но, аба, если ты умрешь, кто же тогда будет заботиться о матери? Я ведь буду в Храме.

— Кто-нибудь позаботится, — ответил я. — Можешь не сомневаться.

— Я еще долго не умру. — Иосиф подергал себя за седую бороду. — Борода седеет, но жизнь во мне еще бурлит.

— Не будь так самонадеян, аба, — сказал Джошуа. Иосиф выронил миску, над которой трудился, и уставился в свои ладони.

— Бегите-ка лучше поиграйте, — наконец сказал он, и голос его звучал чуть громче шепота.