В объятиях Шамбалы - Мулдашев Эрнст Рифгатович - Страница 70

— Давай! — согласился я.

Мы достали сигареты, легли на редкую травку и закурили. Все завороженно смотрели на сияющую пирамиду священного Кайласа. Наступила тишина. Даже ветер как бы стих.

— Фью, — раздался звук выдуваемого дыма.

— Почему ты, Сергей Анатольевич, так громко выдуваешь? — задал вопрос Рафаэль Юсупов.

— Вроде как не громко, — сконфузился Селиверстов.

— Нет, громко.

— Неужели?

— Да.

— А что тут плохого?

— Существует, так сказать, культура курения, — Рафаэль Юсупов поднял палец. — Даже заплеванный бычок от сигареты «Прима» можно курить культурно. Курение — оно носит ритуальный характер, когда человек, наслаждаясь дымом, выпускает его кольцами и любуется ими.

— Чем любуется? — Селиверстов опять громко выдул дым.

— Кольцами.

— А-а…

— Необходимо, — продолжал Юсупов, — слегка задержать втянутый в себя дым, чтобы он… — Впитался что ли?

— Ну… чтобы организм мог поглотить ароматические элементы, ради ощущения которых и совершается ритуал курения. Поэтому…

— Извините, Рафаэль Гаязович, — перебил Селиверстов, — о каких ароматических веществах может идти речь при курении заплеванного бычка сигареты «Прима?». Он, этот поганый бычок, навозом пахнет. А ведь курит его колхозник, курит! Понятно, что колхозник всю жизнь с навозом работает и запах его, навоза, становится родным для него. Но тогда, извините, можно навоз в самокрутку завернуть и курить! Но ведь не курит колхозник навоз, не курит, а заплеванный бычок предпочитает. Почему? Позвольте Вас спросить, Рафаэль Гаязович!

— Вы, Сергей Анатольевич, не понимаете того, что ароматические элементы сигареты не только через запах передаются. Запах — это дело второе!

— А что первое? Никотин, наверное?! Я понимаю, что в на возе никотина нет, потому что коровы, извините, не курят. Поэтому колхозник его и не курит, а бычок предпочитает, чтобы никотин его, бычка, — впитать. Никотиновым наркоманом является колхозник!

— Почему только колхозник? — вставился некурящий Равиль.

— Можно курить и сено, — не обращая внимания на слова Равиля, продолжал Селиверстов, — но его, сено, пусть коровы едят и в навоз превращают.

— Вы что, Сергей Анатольевич, думаете что бычки… ой… что сигареты «Прима» из навоза с добавкой никотина делаются? — с усмешкой спросил Рафаэль Юсупов, красиво выдув дым.

— Из травы делаются. Но добавки навоза точно присутствуют.

Вот только для чего его туда добавляют? Для адаптации к условиям деревни, что ли? Тогда бы лучше назвали эти сигареты не «Прима», а «Деревенские» или «Колхозные». Справедливее было бы.

— Вы, Сергей Анатольевич, ничего не понимаете в ароматах.

Ароматы или амбрэ…

— Чего-чего?

— Амбрэ.

— А-а…

— Ароматы ольфакторным путем способны воздействовать на некоторые структуры мозга, прежде всего на амигдалогиппокампальный комплекс, вызывая ассоциации, приятные для человека. Ради этих ассоциаций, воспринимаемых лишь подсознательно, и курит человек, — заявил Юсупов.

— Извините, Рафаэль Гаязович, какие ассоциации может вызвать аромат или, как его…

— Амбрэ.

— Амбрэ, исходящее от колхозника, выкурившего заплеванный бычок сигареты «Прима»?

— Ассоциации могут быть внешними и внутренними…

— Ассоциация здесь одна — навоз, — отрезал Селиверстов.

— Не все так однозначно!

— У современных женщин, особенно у этаких фифочек, которые с жиру бесятся, в моду вошли страшно дорогие духи с запахом прелого сена. Я с одной такой фифой дружил… Но как она помазалась такими духами, то сразу ассоциация возникла…

— Какая?

— С навозом! — утвердительно сказал Селиверстов. — Да еще и кладовкой подпахивало.

— Кладовкой?

— Да. Вы нюхали, Рафаэль Гаязович, кладовку?

— Ну, нюхал.

— Чем она пахнет?

— Кладовкой.

— Кладовка, — Селиверстов поднял указательный палец, — пахнет старостью. Эти зажравшиеся дамы до такой степени дури дошли, что стали запах старухи модным считать… да еще и вперемешку с запахом навоза. А ведь молодая та фифа была, очень молодая! А как кладовкой запахла… вперемешку…

— Ты ушел?

— Ушел.

— Кстати, — заметил Юсупов, — мужчины курят из-за женщин.

— А это почему?

— Когда некурящий мужчина сидит рядом с курящей женщиной, то он себя импотентом чувствует. Как только мужчина закуривает, то это чувство проходит.

— Вы это по себе знаете, что ли, Рафаэль Гаязович?

— Ну… ароматы сигареты, воспринимаемые подкоркой, возбуждают многие центры, в том числе и… Кроме того, притупляется неприятное восприятие курящей женщины, от которой пахнет…

— Навозом, что ли?

— Женщины дешевые бычки не курят!

— Втихаря покуривают…

Наступило минутное молчание. Чувствовалось, что друзья исчерпали эту тему.

А высоко над нами в небе сверкала пирамида священного Кайласа, которую тибетцы называли Башней Шамбалы.

— Давайте еще по одной засосем! — раздался голос Селиверстова — Закурим, имеете в виду? — переспросил Юсупов.

— Да.

— Только вы, Сергей Анатольевич, дым выдувайте, пожалуйста, изящнее!

— Здесь разреженный воздух!

— Ну и что?

— Дуть сильнее приходится. В Уфе буду слабее дуть, там воздуха много.

Я продолжал смотреть на священный Кайлас. Я чувствовал, что мое подсознание при виде этой самой священной (я не побоюсь этого слова!) пирамиды сильно радуется — ведь именно оно привело меня сюда. Но оно, мое подсознание, раз за разом подсказывало мне, что эта гигантская пирамида была построена не для нас — земных телесных людей — она была построена для… для… О, как многого я не знал тогда! Я даже и представить не мог, что вскоре в моем лексиконе появится термин «Новый Человек».

Я лежал и думал о том, что эту гигантскую пирамиду, построила, наверное, Шамбала-многоликое сообщество Лучших из Лучших, которое живет по истинным божьим законам и которое, к тому же, опекает все остальные формы земной жизни, в том числе и нашу, являясь стержнем жизни на Земле. Им для чего-то и была нужна эта… Башня Шамбалы.

Я присмотрелся к вершине Кайласа и вспомнил, что «старший человек» пещеры Харати говорил, что там, на вершине, находится третий вход в подземелья Кайласа, и что никто не имеет права взойти на его вершину, потому что там могут пребывать только Боги.

Я вспомнил слова ламы Кетсуна Зангпо о том, что на вершине Кайласа есть площадка. Тогда я еще не предполагал, что вскоре нам удастся логическим путем рассчитать размеры и форму этой площадки и что этот расчет поведет нас в новые экспедиции по миру по следам «корабля древних».

Я вспомнил двух тибетцев, которые стояли на холме и смотрели на запад, в сторону Кайласа, пытаясь уловить свечение, исходящее от священной горы. Затем всплыли лица немецких паломников, видевших таинственное свечение, исходящее от Кайласа, а также вспомнилась история о загадочных глазах в небе, которые видел Сергей Анатольевич Селиверстов.

— Легендарный камень Шантамани! — прошептал я. — Внутри пирамиды Малого Кайласа он находится! Но никто из людей не может достичь его, никто не сможет овладеть им и стать Владыкой Мира!

Я пристально вглядывался в четкую пирамидку Малого Кайласа. Она была белая и как бы светилась на фоне неба. Мне показалось, что камень Шантамани наблюдает за нами.

Я вспомнил монаха из монастыря Чу-Гомпа и его рассказ о Добром Боге Тиуку Точе, который вернулся и сейчас живет на священном Кайласе, определяя наступление «хороших времен». А также я вспомнил из его рассказа, что возвращение Бога Тиуку Точе сопровождалось сильным свечением камня Шантамани.

Я смотрел и смотрел на Башню Шамбалы.

Завороженно смотрел… Я уже понимал, что мир значительно сложнее, чем мы думаем. Но меня удивляло то, что люди, почему-то, считают мир, в котором мы живем, простым и понятным. Они, люди, не думают о параллельных мирах, не думают о Шамбале, не думают о подземном мире и многом другом, а относятся к среде своего обитания примерно так же, как домашняя кошка считает всем миром квартиру, в которой она живет, ощущая себя при этом полновластной хозяйкой, слугами которой являются большие двуногие существа, называемые людьми, призванные кормить хозяйку — кошку, стоит только ей погромче мяукнуть. Люди почему-то считают, что могут все объяснить, поскольку они знают все, и в этом угаре всезнайства, они доходят до такого абсурда, как археологическое объяснение строительства пирамид «бесколесным» рабовладельческим обществом полудиких людей.